В конце октября нога Потапа вновь ступила на грешную козякинскую землю. На этот раз он прибыл средь бела дня, в самый разгар бабьего лета.
Локомотив, вздрагивая испуская тормоза, дотянул почти до семафора, затем начал плавно сдавать назад. На подножке первого вагона, дымя сигареткой и щурясь от света, стоял Мамай. Дождавшись полной остановки поезда, он медленно сошел на платформу и окинул привокзальную местность пристальным взглядом. Убедившись, что радикальных изменений в его отсутствие не произошло, Потап повернулся к проводнице.
— Значит, как договорились, — сказал он принужденно, — я прочту здесь пару лекций на разнообразные темы, и на обратном пути ты меня заберешь.
— Ладно, — пожала плечами девушка в кителе, не веря его словам.
Кроме Потапа, никто из пассажиров из вагона не выходил. Не нашлось и желающих уехать. Проводница осталась без дела. Две минуты, отведенные для стоянки, тянулись бесконечно долго. Потап нетерпеливо топтался на месте, глупо подмигивал и пытался составить подходящую фразу, которой можно было бы закончить их железнодорожный роман.
— О, а вот и мои почитатели! — возрадовался лектор. — И как они так быстро узнают о моем приезде!
Помахав девице рукой, он решительно направился к почитателям.
Навстречу ему действительно неслась толпа. "Однако, — засуетился Потап, беспокойно оглядываясь по сторонам, — что бы это значило? Надеюсь, это не ко мне". Бежать было некуда. Он протянул вперед руки, как бы пытаясь остудить пыл встречающих. Но это были не почитатели. Это были торговцы.
Атаковали они дерзко и со всех сторон:
— Пиво! Пиво! Мущина, купите пиво!
— Водка, водка, водка.
— На! На! На! На! — выкрикивала какая-то старуха, прыгая и потрясая над головой кульками разной величины.
Мамай вырывался изо всех сил. В пылу борьбы ему даже показалось, что среди торговцев мелькнула физиономия Куксова. Физиономия и в самом деле принадлежала Владимиру Карповичу, потому что, узнав председателя, она тотчас же приобрела испуганное выражение и быстро исчезла. Через минуту медвежья спина агитатора затерялась где-то в вокзальных недрах.
Помятым и возбужденным, Мамай все же освободился из тесных объятий торговцев. Он перебежал через путь, вскочил на перрон и, не оглядываясь, пошел к вокзалу, чувствуя затылком разочарованный взгляд проводницы.
— Жулье, — ворчал Потап, отряхиваясь и приводя себя в порядок.
После встречи с торговцами из карманов уплыли сигареты и прочая мелочь. Но эта маленькая неприятность ничуть не омрачила настроения Потапа. В этом городе ему случалось выдерживать куда более тяжелые удары. Но теперь он был морально готов избегать подобных катастроф. Теперь он играл с жизнью по другим правилам. Он больше не бросался сломя голову в авантюрные предприятия, не играл в карты и другие азартные игры, не покупал лотерейные билеты и с подозрением относился к бумагам, не заверенным у нотариуса. Рассудок Потапа стал трезвым и расчетливым. Журавль в небе больше не прельщал его. Он предпочитал синицу.
Экс-председатель купил сигарет, газету "Труд" и степенно стал прохаживаться по платформе, ожидая, когда уедет поезд и освободит путь в город. На Потапе была длинная кожаная куртка турецкого производства, подчеркивающая его ладную фигуру. На круглых плечах лежал матовый блеск. Свободные, стального цвета брюки плавно шевелились, повинуясь малейшим движениям ног. Лаковые туфли экс-председателя отражали солнце. Завершал композицию изумительный рыжий портфель с золотыми пряжками, на зависть всем воронам. Словом, Потап был неотразим. Местные пижоны встречали его с постными лицами. Многим козякинским дамам его приезд предвещал потерю аппетита.
Судя по бодрой улыбке Мамая, своим одеянием и жизнью в целом он был вполне доволен. Но затаенная грусть в глазах явно указывала на то, что главные надежды так и не сбылись.
Грохоча и пошатываясь, помчался на юг дневной экспресс, увозя с собой смазливую проводницу первого вагона.
Мамай устремился в город.
Город был засыпан листьями так гyсто, что под ними не виден был мусор. Дворники, мусорщики, просто завзятые хозяйки, думая, что делают полезное дело, сгребали листья в кучи, заталкивали в ведра и нещадно жгли. Но листьев не убавлялось. Их приносил ветер, они падали прямо с неба и с печальным шелестом катились по улицам. Затаившись под забором, они неожиданно нападали на Потапа, кружились, путались у его ног, присыпая туфли пылью. Когда он свернул на улицу 42-го года Октября, его обувь, потеряв зеркальный блеск, из лакированной стала похожа на замшевую.
Прежде всего экс-председатель решил наведаться в Дом творчества и посмотреть, во что после его отьезда перевоплотился "Реставратор".
Но от детища Мамая, также как и от других творческих контор, не осталось и следа. Все два этажа занимал исполком, раздувшийся аппарат которого уже не вмещался в прежнем здании. В кабинете № 6 размещался пенсионный фонд, у дверей томились просители. Погyляв по коридорам, Потап на короткое время задержался у информационного стенда и с любопытством ознакомился с графиком приема граждан должностными лицами исполкома. Составив в уме свой график, в соответствии с которым кое-кто из этих лиц должны будут явиться к нему, экс-председатель покинул бастион власти. На улице его как-то сразу потянуло в более культурное заведение, и он без промедления зашагал к "Литейщику".
Едва Потап переступил порог ДК, как сразу почувствовал, что культура находится в упадке. Жалкие ее остатки в виде кукол, библиотечных книг и треснувшей домры громоздились в гардеробе. В остальных помещениях "Литейщика" культурой и не пахло. На втором этаже пахло краской, лаком и древесиной. В танцевальном зале расположилась товарная биржа. Из шахматной секции доносились чьи-то вопли, а табличка на двери ясно указывала, что сеанс проводит просветленный мастер Олег Вещий. Все другие кабинетики и комнатушки занимали безымянные коммерческие структуры, деятельность которых хранилась в тайне.
"Проходимцев развелось, — ворчал экс-председатель, спускаясь по лестнице. — Простому трудящемуся скоро и заняться будет нечем".
Вывеска на директорской двери поразила его. Она гласила:
Вольдемар и Кo
Потап толкнул дверь, быстро оценил сидящего за столом краснощекого коммерсанта и, не церемонясь, приступил к допросу:
— Вы Вольдемар или Ко?
— Я? Вольдемар.
— А где Кo?
— А вы вообще от какой фирмы?
— Я турист, частный. Разве не видно?
— А что вы хотели, частный турист?
— Мне нужен Ко.
— Кo — это компания, — начал злиться краснощекий.
— А Чаботарь О.В. в эту компанию входит?
— Не входит. Он ушел на пенсию.
— Так я и думал, — проговорил экс-председатель тихо. — Значит, цыганского хора так и не дождался.
— Чего?
— Ничего. Всей вашей Ко большой привет.
В холле на Мамая едва не налетела большая коробка, из-под которой виднелись чьи-то ноги. Потап остановил ее рукой и придал обратное направление. "Извиняюсь", — сказала коробка, и ноги торопливо засеменили назад.
— Пиптик! — узнал их экс-председатель. Коробка опустилась, и из-за нее действительно выглянула голова балетмейстера.
— Председатель! Это вы? Елки-палки!
— Здоров, мужик
.
Они отошли к окну. Пиптик так разволновался, что забыл поставить свою ношу на пол и, тужась, держал ее перед собой.
— Ну, как вы тут без меня? — допытывался Потап.
— Да так, в общем-то, — уклончиво отвечал Иоан. — Вас так долго не было.
— В командировке был. А у вас как дела? Какие новости?
— Зубы вставил, — подумав, сообщил Пиптик и в доказательство разинул пасть, полную металлических зубов.
Мамай невольно отшатнулся.
— Ну а хорошие-то новости есть?
— Сто сорок лет гарантии дали.
— Кому дали?
— На зубы дали.
— Тьфу, черт, — поморщился Потап. — А почему не двести?
— На двести денег не хватило, — с сожалением вздохнул Козякинский сердцеед.
— По-моему, они и без гарантии выстоят. Кстати, могу выхлопотать для тебя роль Щелкунчика. Теперь тебя обязательно возьмут.
