Но, видимо, что-то тронуло суровую сестру. Она шумно вздохнула, как вздыхают по ночам коровы, посмотрела сверху вниз на Пиптика и сказала:
— Ты с кем пришел-то?
— Один.
— Не, — подумав, покачала сестра головой, одному не покажу. — Приведи с собой еще кого-нибудь. Такого, чтоб поддержать тебя мог при случае.
— При каком еще случае? — начал нервничать Иоан. — Может, мой мальчик нездоров?
— Да здоров он, здоров. На пять килограмм потянул. Только одному тебе не покажу — хилый ты больно.
— Я не один. Я вот… — указал Пиптик на Потапа. — Это его крестный отец будет.
Сестра покосилась на будущего крестного и, сочтя его вполне пригодным для поддержки, уступила:
— Минут десять ждите. Кормежка начнется может, и увидите, коль вам охота есть.
Задвинув шторку, она ушла.
Окна первого этажа располагались слишком высоко, и, чтобы заглянуть в палату, танцору пришлось взобраться на старое ведро, специально, должно быть, для этого предназначенное. Поднявшись на носочках и прилипнув к стеклу, он замер в выжидательной позе.
Экс-председатель, которого всегда смущали трогательные семейные сцены, прогуливался в стороне, рассеянно пиная коробку из-под сигарет. Краем глаза он заметил, что в ближайшем окне маячит чья-то фигура. Потап поднял голову — из окна на него смотрела Клава… Несколько секунд они молча таращились друг на друга. Потап быстро развернулся и собрался было уйти, но Клавдия отчаянно принялась барабанить по стеклу, давая понять, что узнала его. "Господи, я что, всех своих знакомых здесь встречу?" — удивился экс-председатель, нехотя возвращаясь. (Он был бы удивлен еще больше, если б знал, что медсестра, с которой общался Пиптик, есть не кто иная, как незабвенная Пятилетка Павловна Коняка.).
— А ты здесь по какому делу? — осторожно спросил Потап, понимая, что задает довольно пошлый вопрос.
— Здесь все по одному делу, — ответила Клава, стесняясь.
Потап затравленно озирался, не зная, что сказать.
На душе у него было нехорошо. Из затруднительного положения его вывела сама Клавдия. Она влезла на подоконник и зашептала в открытую форточку:
— Дай мне адрес Тамасгена!
— Зачем тебе?
— Дай!
— Да у меня его нет!
— Дай!
— Хорошо, хорошо, не ори только, — успокоил ее Мамай, понимая, что пора убираться, — завтра принесу. Перепишу — принесу.
Он почти силой затолкал ее обратно и вернулся к Пиптику.
— Ну! Скоро там? — спросил бригадир нетерпеливо.
— Кажется, несут, — сообщил балетмейстер дрогнувшим голосом.
Над шторкой показалась голова Пятилетки Павловны.
— Ну что? Показывать? — ухмыльнулась она. — Ну гляди, сам просил.
Иоан напрягся и вытянул шею… По тому, как долго он держал дыхание, крестный отец догадался: что-то стряслось. На землю упал арбуз, треснув, разлетелся красной мякотью. Пиптик перевел на Потапа остекленевшие глаза и, тыча пальцем внутрь палаты, выдавил:
— Это что такое?
— Ты меня спрашиваешь?
— Кто… это? — обратился Ваня к сестре.
— Кто! Кто! Дед Пихто! — отозвалась Пятилетка Павловна. — Уж не знаю, кем он доводится тебе, а только это девушка твоя снесла. Вчерась.
— Вчерась, — повторил Пиптик.
Охваченный любопытством Мамай взобрался на ведро. Заглянув в окно, он нервно засмеялся. В руках сестры покоился туго укутанный младенец, внешность которого с первого взгляда производила эффект. В целом малыш мало чем отличался от своих козякинских сверстников, за исключением одного — кожа его имела сочно-шоколадный цвет. Раскрыв розовый беззубый ротик, мальчуган скорчил капризную гримасу, чем поверг обоих отцов в окончательное расстройство. Мамай, впрочем, перенес его гораздо легче.
— Ну вот, поздравляю, — сказал он.
— По-вашему, он на меня похож? — задумчиво спросил Пиптик.
— Дети не всегда похожи на папу, — уклонился Потап от прямого ответа. — Иногда они бывают похожи и на другого родителя. Нос у него точно мамин.
— Вы находите?
— Знаешь, в таком нежном возрасте еще трудно определить, в кого они пошли. Подождать надо.
Глаза Иоана покраснели, из них брызнули слезы.
— Что ж ты плачешь? Радоваться надо — сын у тебя.
— Здравствуй… сынок, — пролепетал отец, медленно оседая.
— Да убери ты этого вурдалака! — крикнул Мамай сестре. — Не видишь — обморок у человека.
Он подхватил обмякшего папашу и отволок его на лавку, проклиная в душе эфиопа. "Ну, папуас, — с негодованием бурчал бригадир, — похотливый дятел… натворил дел, а мне теперь — возись. И как я за ним недоглядел!.. Кобель!.. Интересно, а чего это Клавка добивалась его адреса… Интересно, интересно…"
Свидетелем развернувшейся драмы оказался и совсем посторонний человек в фуфайке. Он стоял неподалеку на пригорке и, хитро щурясь, курил. Потап подошел за огоньком.
— Видал картину? — кивнул Потап на окно, из которого все еще выглядывал чумазый младенец.
— Да-а, бывает, — поддержал мужичок беседу. — Загадка природы.
— Неразгаданная, я бы сказал, загадка.
— Да-а, дела. А кореша твоего удар хватил?
— Хватил, — равнодушно признал экс-председатель. — От такого зрелища и истукана удар хватил бы. Если бы старик Фридрих это увидел, то, несомненно, свалился б со своей тумбы.
— Какой Фридрих?
— Энгельс, какой же еще.
— Насчет Фридриха не знаю, а вот Фидель был бы доволен.
— Какой Фидель?
— Кастро, какой же еще.
Потап странно посмотрел на собеседника и, помедлив, спросил:
— А при чем тут Кастро?
— А при чем тут Энгельс?
— Энгельс тут стоял. Памятник такой.
— Не знаю, когда он тут стоял. Я девять лет сантехником в этих местах, и никакого Энгельса не видал. А Кастро с восемьдесят девятого стоял. Вождь кубинской революции, слыхал?
— Слыхал.
— Ну вот. А до него, может, немец и стоял, хрен их знает, — пожал плечами сантехник. — А когда трубы тут меняли — Кастро этого свалили. Потом его кто-то спер. Ну народ, а! А теперь еще в общаге вода не текет, стояк пробивать стало. И чего эти бабы туда кидают? Ну, пойду я. Лясы точить хорошо, а работа стоит.
Он взвалил на плечо моток проволоки, поднял с земли ящик с ключами и не спеша потопал к месту аварии.
— Будь здоров, — проговорил Мамай, озадаченный сообщением сантехника. — Выходит, это был не Энгельс… То-то я смотрю — мундир у него какой-то военный и ботинки. Черт, а так похожи. Фидель Кастро — это ж надо! Как его сюда занесло? Хе, вождь кубинской революции. Уму непостижимо: кубинец, вождь… — Вдруг Потап осекся и дико уставился на постамент. Придушенным голосом, понимая страшный смысл каждого слова, он повторил: — Вождь… кубинской… революции Вождь… революции… революции вождь ч-черт. Я… я сейчас опупею. Я сейчас опупею — Он сделал шаг, второй, с шага перешел на ходьбу, на спортивную ходьбу… Потом Потап побежал. Он бежал и бежал все быстрее, на ходу хватая себя за волосы и злобно рыча: — Черт!.. Вождь революции! Вот он кто! Черт! А я его… за пятьсот марок… продал!.. А-ай! Черт! Вождь! A-я-я-ай!.. Ы-ы-ы!..
Мамай несся резвым галопом, ибо вновь открывшиеся обстоятельства требовали от него немедленных действий. Но бежать было, собственно, некуда, ибо эти обстоятельства открылись слишком поздно, и поэтому он бегал по кругу, будто конь в манеже. Все ругательства, уместные в данном случае, выскочили у него из головы, а придумывать новые не было времени, и Мамай волновался молча, лишь иногда оглашая округу истошными воплями.
Первые двадцать минут кладоискатель находился в центре всеобщего внимания. Но вскоре силы стали покидать его, голос ослабел, темп бега заметно снизился. Сопровождаемый любопытными взглядами зрителей, Потап свернул в сторону, не закончив последний круг, пересек пустырь по диагонали и скрылся из виду…
Когда Буфетов открыл на звонок дверь и увидел на пороге Потапа, он ничуть не удивился и, впустив гостя, пошел освобождать для него комнату.
— Не стоит, — остановил его Потап, — я ненадолго. Завтра уеду отсюда.
