Фредерик Дар - Волк в бабушкиной одежке.

У меня внутри дзенькнул тревожный звоночек, сообщая что-то нужное.

— И что потом, дитя мое? — шепчу я приглашающим тоном исповедовальника, принимающего деликатные грехи хорошенькой распутницы.

— Вскоре Марта, горничная, пришла позвать его к телефону. Он не ответил. Изнутри было заперто. Мадам Ренар забеспокоилась и вызвала полицию…

Я мимоходом фиксирую, что показания лакейского совпадают с повествованием диетика Берю.

— Эти шпионы… Он возобновляет:

— Приехали легавые. Взломали дверь и нашли Симмона мертвым на матрасе. Вот и все дела.

Он слышит шаги за углом и торопится вынуть сигарету из слюнявых губ. Но это только кто-то из постояльцев.

— Мне бы вообще-то взглянуть на нумер, можно?

— Почему бы и нет! — ответствует малый. Во мужик, как только есть возможность свести до минимума подметальную активность, он готов хоть на пресс-конференцию при свете прожекторов.

Он ведет меня по коридорам, останавливается перед нужной дверью, вынимает универсальный ключ и открывает. Комната отнюдь не пуста. Можно даже сказать, она занята весьма занятыми людьми. В наличии дама, затиснутая, как серединка сандвича, между матрасом и мужчиной. Она орет такие гнусности, что уши вянут. Ее партнер, оставивший слухоаппарат на тумбочке, не слышит их, тем более не слышит нашего вторжения, и остается распростертым. Фирмен, мой ментор, входит без смущения. Он столько видел за те тридцать лет, что меняет человечеству простыни…

— Смотрите, — произносит он, — это здесь. Я осматриваю фатеру. Умывальник на стене. Даже ширмы нет. Окно выходит на бульвар, кровать на высоких ножках. Короче, очевидно, что никто не может притаиться в такой комнате. Вывод: Симмон действительно покончил с собой. Забавно, что я вдруг забыл про странную смерть мадам Ренар, получение миллионов папашей Фуасса и прочее, заинтересовавшись этим делом годичной давности.

На станке дама рекомендует ускориться. Месье согласен, но матрас протестует, заявляя, что это сумасшедшие и что он — пас. Мы стыдливо выходим, тогда как ни один из партнеров не замечает нашего короткого визита.

— Дорогой Фирмен, — возобновляю я, — соберите ваши воспоминания в случае, если они у вас в отпуске. Я задам вам несколько важных вопросов.

— К вашим услугам, комиссар!

— В конце концов, именно телефонный звонок позволил обнаружить самоубийство?

— Ну, его все равно бы обнаружили, — возражает чемпион перьевой метелки в весе… пера.

— Конечно, но не так быстро. Посмотрим, что вы сможете рассказать мне об этом звонке.

— Ничего! — сообщает Фирмен категорически. — Не я был на проводе.

— Кажется, мадам Ренар ответила, что клиент отсутствует. Звонивший должен был перезвонить позднее, я полагаю?

— Да. И на этот раз отвечал я, — подтверждает Фирмен.

— Молодец Фирмен! Дорогой Фирмен! Прелестный Фирмен! Вот, вот, именно это я и хотел узнать! — ликую я. — Это был мужчина или женщина?

— Женщина.

— Что же она сказала?

— Ну, она вновь попросила Симмона.

— И что вы ответили?

— Правду: что Симмон покончил с собой.

— Ну и что?

— Она не поверила. Но так как я уверил ее, что это правда, она бросила трубку.

Ну он устроил мне преждевременную радость, этот чертов Фирмен! Проклятый Фирмен! Придурок Фирмен! Жидковатые сведения, а? Плотная тишина следует за последней фразой.

— И эта дама больше никогда не звонила?

— Нет, но она приходила!

— Что же вы сразу не сказали, обожаемый Фирмен! Чудесный Фирмен! Увлекательный Фирмен! И когда она приходила?

Он тушит малюсенький окурок. Я предлагаю ему совершенно новую сигарету из нераспечатанной пачки. Он соглашается, говорит спасибо, я даю ему прикурить, он затягивается, я гашу зажигалку.

— Я не хотел бы вводить вас в заблуждение, — начинает он осторожно. — Когда я сказал, что дама приходила, это просто впечатление. У персоны, говорившей со мной по телефону, был иностранный акцент. Очень слабый, но у меня же слух, подумайте сами, со всеми этими туристами, которые тут дефилируют. А вечером явилась такая красотка. Меховое манто, крокодильная сумка и все такое… Без багажа. Это меня удивило. Она захотела поговорить с патроном. Господин Фуасса как раз был тут. Они уединились в кабинете. Затем поднялись на этаж в комнату. Тело только что было отправлено в морг. Потом дама отбыла. Едва она слиняла с горизонта, папаша Фуасса позвал свою шлюху, и они завели разговор без конца…

Понятно, что я не могу удержаться. Я выуживаю тысячу рваных, отнеся их заранее в счет казенных спецрасходов, и катапультирую их в карман драгоценного Фирмена, богом ниспосланного Фирмена.

Он протестует.

— Нет, нет, комиссар. Вам самим пригодится ваш заработок! Я хорошо знаю, что у вас сволочная работа… и весьма малооплачиваемая…

— У меня большое наследство от деда Мороза из моего детства, — уверяю я, чтобы успокоить доблестные сомнения.

Он поглаживает черепушку.

— Я вижу, — говорит он мрачно. — Скрытые доходы, да?

Если он продолжит в том же духе, схлопочет скрытый пинок. Фелиция, моя храбрая женоматерь, всегда говорит: «Поможешь злодею — дерьмом замажешь шею». У нее полно поговорок на все случаи жизни.

— Фирмен, опишите мне эту элегантную даму.

Полузакрыв глаза, он снова приглаживает свои жалкие волосы. Сосредоточенный он, наш Фирмен. Можно подумать, что хочет посостязаться с калькулятором.

— Она была высокая, тонкая, с отличной фигурой. Примерно тридцати лет. Яркая брюнетка. Светло-голубые глаза. Темный цвет лица. На шее очень странное украшение. Маленькая золотая рука. Не рука судьбы: уменьшенная модель настоящей кисти руки. А в руке драгоценный камень. Я думаю — рубин. Акцент ее был немного похож на испанский, но это не был испанский акцент. У нее еще был совсем маленький шрам на подбородке, кажется, с левой стороны. Шрам чуть побольше кофейного зернышка. Я говорю кофейного, потому что он был такой формы.

Он умолкает, размышляет, покачивает умной бестолковкой и вздыхает:

— Это все.

— Между нами, старина, — признаю я, награждая его похлопыванием в стиле Людовика XIV, — вы должны работать у нас в курятнике. Вместо мозгов у вас фотоаппарат с вмонтированными серыми клеточками.

— Да, — признает уважаемый Фирмен! Непобедимый Фирмен! Скрупулезный Фирмен! — У меня чрезвычайно острая память… Зрительная, слуховая, обонятельная, осязательная, и я скажу более того: вкусовая.

Он пускает пузыри во всю ивановскую. До неприличия, стоит сделать комплимент посредственности, и вот он опорожняется, чтобы продемонстрировать качество своего материала.

Я говорю ему большое «браво» и возвращаю на землю с высот лиризма.

— Вы больше никогда не видели эту приятную персону?

— Никогда!

— И никто другой не являлся из-за усопшего?

— Никто, конечно, кроме легавых… Я хочу сказать, фараонов! Среди прочих, не говоря о присутствующих, вы мне внушаете уважение, был один такой, хочется вспомнить его незлым тихим словом! Толстяк, похожий на мусорный бак после праздничной ночи. Представляете, он сожрал мой завтрак практически без спросу!

По этому картинному описанию я узнаю доблестного Берю.

— В полиции, — продолжает опоражниватель урн и плевательниц, — не у всех ваше воспитание и выправка!

Если он надеется на новый кредит в тысячу бабок, то напрасно, Сан-Антонио нечувствителен к подхалимажу.

Я покидаю гостиницу «Дунай и кальвадос» с удовлетворительным ощущением свершения чего-то полезного, большого и благородного.

В бюрологе меня ожидает цветное пинорамическое представление.

Преподобный восседает в моем собственном кресле и обливает слезами усы, подпаленные экономно выкуриваемыми окурками. Сегодня на нем блестящий костюм, блестящий до дикости, прямо подойти страшно. Серая жемчужина! В черную крапинку. Красивый вязаный галстук. Замшевые ботинки не лишены вида, а бледно-голубая рубашка молодит моего старого товарища на добрый десяток дней.

— Чего нюни распустил, Старик? — спрашиваю я, снисходя к его эмоциям.

Он вытирает печальные глаза тыльной стороной ладони.

— Снова вернуться сюда, оказаться в этой бюрологе… Прошлое травит душу, Сан-А, понимаешь?

Он прочищает хрюкало.

— Получил на днях анкету для отставных старших инспекторов и прочел, что если бы проработал на шесть месяцев дольше, пенсия возросла бы на 6 новых франков и 15 сантимов в триместр. Впечатляет, не правда ли?

— Судя по твоему элегантному виду, отныне эта сумма слишком незначительна для тебя. Он качает головой.

— Да, но пенсия — это надежно, понимаешь? Пожизненно! Имею ли я право уклоняться от прибавки?

— Что ты хочешь этим сказать, старая Реликвия?

— Ну вот. Я сказал себе, что, если я сумел бы восстановиться в кадрах, я прослужил бы шесть месяцев, необходимых для получения этой надбавки. Я перешел бы, таким образом, в высшую категорию и…