Незаметный Юра Малышев вернулся из Березовска тоже не безрезультатно. Рапорты «героя» Камарина (написанные под Юрину диктовку) не оставляли сомнения: Камарин не смог бы совершить свой подвиг, если б не четкие, грамотные, умелые действия офицера безопасности Юрия Малышева. По сути, в Березовске было два «героя», но, как и положено истинному госбезопаснику, Малышев остался бойцом невидимого фронта. Скромность оценили, и возвращение, хоть и без грома фанфар, было не менее триумфальным.
* * *
— Ну а сам-то ты на кого думаешь? — Юра бережно разлил коньяк — точно до одного уровня в рюмках. Они сидели напротив друг друга в уютном кабинете просторной генеральской квартиры в элитной новостройке. Оба еще молоды, молодцеваты и, каждый по-своему, красивы. Обаятельный блондин с простецкой плешью на круглой маковке и красиво лысеющий со лба утонченный интеллектуал. Миляги. Два смертельно опасных зверя, готовых ко всему.
Сергей лишь озадаченно пожал широченными плечами, на которых едва не трещала фирменная майка. Приятель смотрел на него внимательно Поверх своей рюмки, так, что казалось — он просто любуется цветом напитка. Понял, осторожничает генерал, а сам — знает! Но сделал вид, что поверил.
— Тогда будем рассуждать. Давай начнём с самого простого — мужик или баба могли такое сотворить.
— Ну и?
— Однозначно, баба!
— Ты даешь! — впервые со дня последнего происшествия Сергей Камарин рассмеялся.
Он встал и прошелся по кабинету, разминая мышцы.
«Хорош, скотина, — без зависти отметил про себя Малышев, оценивающим взглядом окидывая фигуру приятеля. — Даже лучше, чем в генеральской форме. Такую задницу только в джинсах и таскать. Бабы с ума сойдут. Да, похоже, уже и сходят некоторые».
— Вот что, Сереженька, если б это был мужик, — негромко высказал он свой главный аргумент, — он бы тебя убил. Верь мне или не верь, это твоё дело. Моё мнение, а ты знаешь, чего оно стоит. Так вот, мое мнение однозначно — дама!
Камарин просто молча смотрел в окно, грея в ладонях неотпитую рюмку.
— Этого не может быть, скажешь ты, — неспешно продолжал Малышев. — Ведь бабы дуры, верно? Типичное заблуждение типичного самца. Ум от половой принадлежности не зависит. Это генетическое свойство плюс результат воспитания.
Камарин все молчал в глубокой задумчивости, и Малышев больше его не торопил. Знал, что зерно посеяно, и просто ждал всходов. «Однако отчего большинство людей так медленно соображают, — думал он. — Должно быть, от лености».
— Если, как ты говоришь, это сделала женщина, — генерал заговорил с трудом, будто слова застревали в горле, — то я знаю только одну, которая способна на это.
«Мы оба с тобой её знаем», — усмехнулся про себя Малышев, но вслух этого не сказал.
— И все же это не могла быть она. Тома на это просто не способна.
— Тома… — Малышев словно взвесил это имя на невидимых весах.
Нет, не это имя ожидал он услышать.
— Способна и не способна… Хм! Объясни! Кто такая эта Тома?
7. Тома. История глупой курицы
— Собственно, убогие, история-то моя так банальна.
Неужели пару лет назад эти четыре изящные, ухоженные дамы глотали паршивый кофе в жалкой хрущобке секретарши Симочки? И где теперь та хрущобка! На новую мебель Сима не поскупилась так же, как и на свои наряды. И вкус ей также не изменил. Особенно новенький диван в гостиной — бежевый и пушистый — у подруг вызвал восторг. Алла и Ирочка даже сесть на него сразу не решились. Зато Тома плюхнулась решительно с хорошего размаху, едва увидела. Но «испытание на прочность» диван выдержал, даже не крякнув.
— Вещь! — одобрила Тома, похлопав рукой мужественное детище испанских мебельщиков.
Тома по-прежнему была монументальна. Но теперь добрая буфетчица Любаша вряд ли бы ей посочувствовала. Скорее беднягу прошибла бы чёрная зависть до самых пяток. Кто сказал, что толстухи не бывают красавицами? Особенно, если стилист знает свое дело. А тот, к которому обратилась Тома, был мастер. Теперь от чёрных посечённых кудрей у Томы остался коротенький смоляной ежик. Зато картинная правильность черт и белоснежная кожа лица явились во всей красе. И еще ярче стали глаза — «карие вишни». Тёмно-красный балахон, укутывая ее всю вплоть до дорогущих вишневых сапожек, делал ее очень статной и высокой. Возню с маникюром практичная Тома терпеть не могла, зато короткие ноготки на ее пухлых руках были тщательно отполированы. Это их и спасало. Если б ногти не были так коротко подстрижены, она непременно сломала бы сейчас парочку — так мучительно сжимала, крутила и ломала себе пальцы, рассказывая о своей давней беде. От воспоминаний у нее порой дрожал и срывался голос. Не выдержав, Сима сочувственно подсела к ней на диван и взяла её за руки, не в силах больше наблюдать, как подруга зверски их ломает.
— Том, успокойся! Это же было так давно. Не занимайся членовредительством. От него все равно никакого толку.
— Толк как раз есть, — это Алла подсела к Томе с другой стороны и обняла её. — Я, бывало, как у меня выкидыш в больнице идет, все себе пальцы кусала или щипала. Боль физическая душевную боль заглушает, и чуть-чуть легче становится.
— Томочка, может, не надо тебе всё это рассказывать нам? — Ирина сама плакала от сочувствия.
Но Тамара отрицательно помотала головой.
— Десять лет никому ни звука. Надоже, наконец, мне это кому-то излить, выговориться. Мне было двадцать пять годков. Я трудилась в большом КБ большого военного завода. А ему было тридцать, он был красив, как бог войны. Он пришёл на наш завод и вызвал меня на проходную. Я прямо обалдела, когда явилась и увидела, какой кадр меня ждёт.
Его только что назначили начальником вычислительного центра в районном штабе гражданской обороны, и ему срочно был нужен хороший программист.
Он сказал:
— Мне рекомендовала вас моя жена Роксана.
Роксанка Камарина и вправду была моей подругой, я ей доверяла. На заводе было нудно, дома с родителями тошно. А тут меня приглашали на работу, где было всё: высокая зарплата, новая техника, не было дурацкого пропускного режима, и ещё были шикарные парни в военной форме. Я была девочка с принципами. Серёжка — муж подруги и потому неприкосновенен, решила я твёрдо. Но ведь не один же он там такой, думала я. Быть может, найдется среди вояк такой же симпатичный холостяк.
Наверное, симпатичные холостяки там были, только я их так и не успела заметить. Влюбилась в Сережку чуть не с первого дня. Дальше было банально. Его бесконечные жалобы на жену, детей и тещу. «Не любят», «не понимают», «мы давно чужие».
Но я держалась. Тут Роксана во мне не ошиблась. Это я потом догнала: чтоб муженек-бабник не закрутил роман с подчиненной, она подсунула ему меня в качестве крепкого орешка, живущего по моральному кодексу строителя коммунизма. Пусть муженек штурмует, все — занят, за другими юбками не бегает. Только он бегал. Еще как бегал. Такой уж был неугомонный, стервец. Про таких говорится — ему в койку годится все, что может шевелиться. Он штурмовал меня пять лет, а я держалась. Хотя любила его безумно. Оглянуться не успела — тик-так, и мне уже тридцать. Родители умерли… Даже подруг не осталось, замуж повыскакивали. А он все вьется, все скорбит: «Такой-растакой я из-за тебя, Томка, несчастный», «никто меня не любит», «одинокий старый волк», «а с тобой все бы по-другому было».
Всё равно держалась. Пыталась уйти, вырваться, и не могла. Даже Роксана уже поверила, что у нас роман, скандалила, а я все еще держалась. И вдруг стала на улице встречать ее, счастливую, под ручку с другим мужиком. Признаваться стыдно, но я за ней прошпионила и убедилась — там все серьезно. Свободен, обеспечен, любит ее, хочет жениться и забрать вместе с Сережкиными детьми. Такой вот редкий кадр — бабье счастье. И я подумала, ну почему нет?
Я была очень счастлива, убогие. Хоть недолго, а все-таки была. Особенно, когда Сережка узнал, что у нас будет ребенок. Цветами заваливал, на руках носил, а уж обещал! Всё обещал, что только можно обещать в принципе.
И вот родился Толик, и Серёжа подал на развод. Роксанка бушевала, но только из бабьей жадности. Я-то знала, что ТАМ у неё все тоже лучше не бывает. Но на суде она на мне отыгралась по-взрослому. Я ведь тоже должна была участвовать — в качестве причины. Потому что, объяснил Сережа, если суд учтет, что у нас есть ребёнок, это не позволит Роксане «раздеть его до армейских кальсон». Так мы с ним шутили. Мне было плохо от всего происходящего, но я все-таки могла тогда смеяться. Кроме Роксаны ведь были еще его многочисленные любовницы, которых он тогда разом бросил, объявив им:
— Я люблю Тамару и ухожу к ней и нашему ребёнку.
Были их мужья, тупые идиоты, которых озверевшие бабы на меня натравили. Эти даже понятия не имели, за что меня надо давить, но раз жена велела — вперед! Меня, например, запросто мог якобы случайно на улице сбить с ног прямо в лужу здоровенный дядька и унестись прочь, задрав гордо безмозглую башку. Наверняка, хлебая борщ на кухне, потом отчитывался своей бабе, мол, я эту твою заразу нынче прищучил. Будет знать! Самому бы тебе знать, урод!
