Донна Корвин расположилась в том же самом большом чёрном кресле, где в прошлый раз сидела её свекровь. Женщина поднялась и протянула руку для приветствия.
Лет тридцати пяти, она была высокая (метр семьдесят пять, не меньше) и очень худая — до такой степени, что даже изящной не назовешь. Одета в простую белую хлопчатобумажную блузку с треугольным вырезом и мешковатые брюки, которые, как я подозревала, ещё совсем недавно были впору. Почти без косметики, не считая бледной помады. Большие карие глаза воспалены, под ними — тёмно-синие круги. А светлые волосы, не доходящие до плеч, отчаянно нуждались в подкраске. И всё же я отметила, до чего хороша эта женщина. Высокие скулы, полные губы, большие оленьи глаза — в другое время и при других обстоятельствах Донну Корвин наверняка назвали бы красавицей.
— Всей душой сочувствую вашему горю, — начала я.
— Спасибо, — ровным голосом ответила Донна. — Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Позвольте вам что-нибудь предложить?
— Нет-нет, ничего не надо, спасибо, — поспешно отказалась я, вновь проваливаясь в уже знакомую кремовую софу. А когда ненасытная пуховая начинка проглотила меня почти целиком, я стала объяснять, почему взялась за это дело: — Видите ли, ваша свекровь…
— Да, я знаю, — перебила Донна. — Эвелина считает, что мою дочь убили.
— Но вы с этим не согласны, так?
она смерила меня настороженным взглядом:
— Не согласна. А вы?
— Если честно, судя по тому, что мне удалось узнать, я не вижу в смерти вашей дочери ничего подозрительного. Разумеется, расследование только началось и…
Она слегка расслабилась:
— Поверьте, вы ничего не найдёте. Никаких следов убийства.
— Вполне возможно, вы правы. Но ведь не будет вреда, если я сумею подтвердить, что убийство исключено, — думаю, это поможет вашей свекрови.
— Не уверена. При всей моей любви к ней, должна сказать, что Эвелина невероятно упряма. И она убеждена, что Кэтрин убил какой-то злодей. Вряд ли вам удастся её разуверить, как бы ни старались. — Я хотела сказать, что попробовать-то не мешает, но Донна продолжала: — Впрочем, я могу и ошибаться. Мне бы очень хотелось, чтобы Эвелина избавилась от сомнений, которыми себя терзает.
— Обещаю, что буду стараться изо всех сил.
— Что ж, хорошо. Чем могу помочь?
— Расскажите о той субботе, когда умерла Кэтрин.
Торопливо, явно не желая останавливаться на болезненной теме, Донна едва слышно повторила уже известные мне факты: как в отсутствие няни она собиралась погулять с Кэтрин в парке и как ненастная погода и легкое желудочное недомогание Кэтрин изменили их планы.
— Как часто няня берёт выходной?
— Раз в четыре недели.
— Это был её обычный, очередной выходной?
— Совершенно верно.
— Как я поняла, тот день вы посвятили магазинам?
— Да. Часть дня, во всяком случае. Поскольку прогулка в Центральном парке отменялась, я спросила Кэтрин, не будет ли она против, если я немного поброжу по магазинам, и она сказала, что ничуть не возражает. Кэтрин была такой милой… — Донна прикусила губу, пытаясь овладеть собой. И очень скоро сумела продолжить: — В общем, раз Кэтрин не возражала, я, вместо того, чтобы остаться дома и побыть с ней, отправилась в «Бергдорф», «Бендель» и «Сакс». А когда вернулась, всё было кончено. Я уже не могла побыть с ней… — Донна Корвин вздохнула.
— Послушайте, ведь теперь…
Она пресекла попытку утешения:
— Извините. Постараюсь держать себя в руках.
— Может, хотите сделать перерыв — выпить чего-нибудь?…
— Нет-нет, всё нормально. — И затем, с наигранной бодростью: — Так на чём мы остановились?
— Когда вы вернулись домой… — подсказала я.
— Да. Полицейские возились в библиотеке, что-то там высматривали, выщупывали — наверное, искали отпечатки пальцев и прочее… что там они обычно ищут. А Кэтрин… — Донна снова запнулась, и её бледная кожа стала ещё бледнее, но глаза остались сухими.
— Парамедики решили, что нужно вызвать полицию?
— Нет. Это всё Эвелина. Она вошла в дом сразу после того, как они констатировали смерть Кэтрин. И настояла, чтобы привлекли отдел убийств.
— А вы когда вернулись?
— Около половины третьего.
— По магазинам вас возил шофёр?
— Он отвёз меня в «Бергдорф», но я не настолько дряхлая, чтобы не осилить путь до «Бенделя» и «Сакса» своими ногами. Когда Николас высадил меня у «Бергдорфа», я попросила забрать меня у «Сакса» в полвторого.
— Но домой вернулись не раньше половины третьего, так?
— Да, верно. Стоит мне оказаться в магазине, всегда зависаю там дольше, чем собиралась. Так что в ресторанчик «Сакса» я зашла чуть ли не в час. А когда наконец поела… — Донна развела руками.
— Поели случайно не в кредит?
— Нет, я… — Оленьи глаза изумлённо распахнулись. — Не думаете же вы… Мне нужно алиби?
— Нет-нет, конечно нет. Я же сказала, что сильно сомневаюсь, было ли здесь вообще преступление. Но я обязана выяснить все обстоятельства.
— Извините. Вы правы.
— Послушайте, на вашем месте я бы точно так же возмутилась, но…
— Всё нормально. Продолжайте.
— Хорошо. Из знакомых вы никого не встретили, пока ходили по магазинам?
— Ни души.
— Как думаете, продавцы вас вспомнят?
— Сомневаюсь. Я просто бродила, сама по себе. Только и купила что блузку в «Бенделе» и, признаться, очень удивлюсь, если произвела хоть какое-то впечатление на продавщицу. Она, похоже, всецело сосредоточилась га том, чтобы не уснуть.
— В котором часу вы приехали в «Бендель»?
— Кажется, около полудня.
— А вышли оттуда?
— Должно быть, примерно без четверти час.
— А затем пешком отправились в «Сакс»?
— Ну да. К тому времени я очень проголодалась и вдобавок устала, поэтому решила воздержаться от покупок и сразу поднялась в ресторан.
— Вы сказали, что заплатили за обед наличными. Полагаю, у вас нет кредита в «Саксе»?
— Да нет, есть. Просто я хотела разменять пятьдесят долларов, с которыми таскалась уже два дня.
— Как вы думаете, официантка вас вспомнит?
— Официант, — машинально поправила Донна. — Меня обслуживал официант. Не знаю, возможно, и вспомнит. Но позвольте спросить. Предположим, по какой-то немыслимой причине я пожелала разделаться с собственным ребёнком, и предположим, что Кэтрин умерла между половиной первого и часом — а так оно, по-видимому, и было… Так вот, что помешало бы мне прервать свой шопинг, взять такси, приехать домой и… сделать это? А потом вернуться и прибыть в ресторан как раз к обеду?
Да ничто не помешало бы! И спасибо, что подсказали. Нет, правда, до чего ж приятно, когда проводишь расследование, а подозреваемая вдруг возьмёт да и растолкует тебе, какие возможности для злодеяния у неё имелись (если, конечно, в данном случае кого-то вообще можно назвать подозреваемым). В принципе, я и сама вполне могла до этого дотумкать.
— Вы совершенно правы, — наконец признала я, изо всех сил стараясь скрыть раздражение.
— Послушайте, — с неожиданным напором заговорила Донна. — Вам наверняка сказали, что Кэтрин была больна, но понимаете ли вы, насколько серьёзно?
— Ну, я…
— Миссис Шапиро, у Кэтрин было врождённое заболевание лёгких. И к двум годам у неё развилась тяжёлая астма. Прогнозы врачей… в общем, все сомневались, что девочка доживёт до совершеннолетия. Порой ночью я слышала, как моя бедняжечка задыхается, и сломя голову в ужасе бежала к ней в комнату. Это было так страшно, что даже после того, как она использовала ингалятор и дыхание облегчалось, я проводила остаток ночи в кресле рядом с её кроваткой, боясь оставить её хотя бы на минуту — пусть даже с няней. Потеряв своё единственное дитя, я обезумела от горя, я совершенно опустошена! Но удивляться не вправе. Поймите, я всего лишь пытаюсь объяснить вам, что смерть Кэтрин не была неожиданностью. Этот меч долго, очень долго висел над моей головой — над головами всех нас.
Слёзы хлынули потоком, заструились по бледным щекам, по шее, затекли за ворот блузки. Донна сделала слабую и безуспешную попытку вытереть их тыльной стороной ладони, затем достала из кармана пачку салфеток. Потребовалось две-три минуты — и с полдюжины салфеток, — прежде чем она сумела остановить поток.
— Извините, — пробормотала Донна, промокая остатки слёз. — Повторяю одно и то же как заведённая, да?
— Пожалуйста, не извиняйтесь, — попросила я и с ужасом обнаружила, что голос мой срывается. Боже правый! Какая же я тряпка! — Хм… миссис Корвин, надеюсь, вас не оскорбит мой следующий вопрос, но спросить я обязана. — Как ни странно, мне удалось произнести эту фразу и не стушеваться ещё больше.
Она с тревогой посмотрела на меня:
— О чём?
