– Тебя разве не учили, что женщин бить нельзя?
Его глаза налились ненавистью. Наплыв эмоций парализовал коротышку, и в кои-то веки оркестр ключей смолк. Даже в подвальном никотиновом чаду я уловил запашок джина. Эту вонь Пикель источал всю жизнь – с тех еще пор, как цеплялся за юбки своей пропойцы мамаши.
– Я бы посоветовал тебе найти противника по росту, – съязвил я. – Но где такого найти? – Острота дешевая, но показывает, до чего я был пьян.
Пикель взвился, но мигом успокоился, стоило Валентиновой трости с набалдашником слоновой кости лечь кончиком ему на грудь.
– Пикель! – рявкнул Валентин.
Пикель разъяренно посмотрел на Валентина, на меня и вновь – на Валентина.
– Да кто он такой, чтоб со мной так разговаривать?
Валентин отвечал холодно и по-деловому:
– Двентельмен прав, Пикель. Не фтоит обивать дам.
Пикель кипятился, но какой-то инстинкт подсказывал ему, что слишком далеко заходить не надо.
– Каких дам? Шваль одна!
– Пфуй! – Бьянка поднялась и надменно прошествовала через толпу к остальным девицам. В этот момент подошел управляющий и вклинился между мной и дискуссией.
– Извините, сэр, – произнес он вежливо. – В эту секцию допускаются только Друиды.
Водораздел. Один неверный звук – и меня уже никогда не пустят в «Мулен». От единственного слога зависело, придется ли мне по пути домой наведаться в травматологическое отделение.
– Что вы, что вы, – весело осклабился я. – Виноват. Ни в коем случае не хочу, чтобы меня приняли за Друида.
Я решил откланяться. Когда я получал пальто, вновь появился управляющий и протянул мне серебряный поднос:
– Вас, сэр.
На подносе лежал мобильный телефон. Я взял его:
– Да?
– Теперь, когда вы подтвердили, что мовете вватфа двентльменом, мовет, будете любевны выполнить наше маленькое фоглафение? – Это был Валентин.
– Я все еще думаю.
– Нет, вы не мовете фебе повволить такую рофкоф. Моя органиватфия проявляет привнаки нетерпения. Мы вели фебя благородно, однако нехватка времени офловняет дело.
– От чьего имени вы говорите?
– Ваф это не кафается.
– Скажите Лавспуну, что сделки не будет.
Он вздохнул:
– Вы один в поле. Фила нафей органивафыи вам иввефна. Ктфему такое бевраффудфтво?
– Так уж я воспитан.
– Мы вдем до вафтрафнего вахода фолнтфа. Пофле тфего о джентльменфтве мовно будет вабыть.
Он дал отбой.
Назавтра было воскресенье, и я, как обычно, отправился в «Морской сухарь» – пропустить по пинте пива со своим отцом. Я подошел в начале двенадцатого – Иа-Иа уже сидел за столиком снаружи. Он был в своем фирменном плаще и кепи, несмотря на теплынь. К его пиджаку пристал еще один фирменный знак – ослиная солома. Завидев друг друга, мы кивнули – иные приветствия нам были не нужны. Я зашел внутрь, взял две кружки и вернулся к отцу на солнышко.
– Ты не застал мистера Джайлза.
– Мы виделись вчера. Дела у него идут неважно.
Иа сочувственно скривился в кружку:
– Эта история с собакой.
– Знаю, но с чего он так расстраивается? Навидался ведь в этой школе и чего похуже.
Я поглядел вдаль – за бухту, за верхушки крыш. Аберистуит осеняли два холма: Пен-Динас с горной крепостью Железного века; и Пен-и-Грайг, где находилась школа Железного века.
Иа вздохнул:
– Может, просто все посыпалось на него сразу? Зачем им вообще там нужен садовник? Сада-то ведь нет.
– У тебя сегодня, похоже, в горле пересохло.
Он пожал плечами.
– Тебя что-то беспокоит?
– Да нет. Разве что где раздобыть лишний тюк сена.
Стояло самое подходящее время, чтобы наслаждаться выпивкой. Двери были распахнуты настежь, дабы изгнать испарения минувшей ночи – на их место приходил резкий бодрящий запах дезинфекции. Музыкальный автомат и «однорукие бандиты» молчали. Слышался только серебристый перелив пианино – кто-то на другой стороне улицы разучивал гаммы; да порой вскрикивали чайки.
Иа отхлебнул пива и заговорил:
– А у тебя что? Есть работа?
Я задумался:
– Заходил кое-кто в пятницу. Розыск пропавшего. Эванса-Башмака.
Иа зашипел, словно обжег себе палец.
– Ты взялся?
– Трудно сказать. Нет, кажется.
Он кивнул:
– Это мудрее всего.
Я покачал головой:
– Не знаю. Я отказал клиенту, но, похоже, все-таки вляпался в дело. Зато мне не платят – я бы не сказал, что это мудро.
– Хорошо.
Я взглянул на него. Он по-прежнему глядел в пустоту перед собой, но разговаривал со мной. И что именно тут хорошего?
– Что хорошего?
– Если стал кому-то помогать не за деньги, стало быть, резон посерьезней денег. Когда я служил в Органах, мы делали свое дело за совесть, а не за деньги. Дураки бы мы были, если б рисковали своими головами за деньги – потому что нам не платили. Разве что самую малость.
Я сделал глубокий глоток. Отличное тут пиво.
– Беда в том, что я не знаю, почему я это делаю – из чистоты побуждений или из чистой дурости.
– Зачастую разницы нет, – сказал Иа.
Возвращался я коротким путем мимо ратуши и тут услышал впереди позвякивание Пикеля и его ключей, хотя было далековато и джином не пахло. Карлик передвигался сгорбившись, странными скачками, как гориллы из фильмов о Планете Обезьян. Повинуясь какому-то инстинкту, я остановился посреди площади и нырнул за сланцевый постамент конной статуи Лавспуна. Выждал, пока Пикель скроется в боковой двери часовой башни. Там на звоннице он и жил своею странной жизнью: мылся в старой жестяной ванне, куда собирал дождевую воду, кашеварил в котелке, пожертвованном обществом «Шали и Ведовства». Пикель учился в школе в одно время со мной, но мы его там редко видели. Он по большей части уроки прогуливал и валандался по Площади, с курьезной любовью поглядывая на башенные часы. Эту эмоцию трудно объяснить, разве что в терминах трактирного психоанализа, который рассматривал ее как эрзац материнской любви, – при том, что подлинный продукт давно уже продан матросам в Гавани. Пикель занял место смотрителя городских часов после того, как его предшественник мистер Домби свалился в механизм и погиб. Для Аберистуита это было равнозначно убийству Кеннеди, и поскольку ушла целая неделя на то, чтобы счистить останки с шестеренок, время и впрямь на какой-то период остановилось. Многие считали, что смерть мистера Домби так же вероятна, как гибель пожарника под колесами пожарного фургона. Но полиция с удовлетворением констатировала, что в происшествии нет ничего подозрительного. Хотя даже полицейские не могли отрицать, что в тот день в башне витал странный запашок джина, а мистер Домби был человек непьющий. Но кто-то же должен заводить часы.
Цепочку моих размышлений прервал чей-то голос.
– Привет! – Это была Амба.
– Привет!
– Где был?
– В пабе.
– Ты пьяный?
Я рассмеялся:
– Нет!
Она развернулась всем телом и посмотрела мне в глаза:
– Ты еще не передумал?
– Не-а.
– И тебе даже не интересно, кто это?
– Что – кто?
– Убийца.
– Допустим, да. Кто это?
Вместо ответа она закинула голову и, прищурившись, поглядела в небесную лазурь.
– Он.
Я проследил за ее взглядом – над нами верхом на своем приземистом скакуне зеленел бронзовый Лавспун. Вокруг копыт вилась надпись на латыни, живописуя пресловутую историю о том, как во младенчестве он в Великий пост отказывался от материнской груди.
– Учитель валлийского?
– Ага.
– Он что, убивал собственных учеников?
– Ты же его знал, так?
– Знал, – вздохнул я, уносясь мыслями в туманную даль прошлого. – Да, он преподавал у меня валлийский много лет назад.
– Стало быть, ты знаешь, что это за человек.
– Помню, он многих бил. Не помню, чтобы кого-нибудь убивал. Хотя, может, меня в тот день не было.
Я буквально ощутил, как фрустрация неуклонно душит в ней энтузиазм.
– Почему ты не принимаешь меня всерьез?
Но не успел я ответить ни слова, как она развернулась и пошла через дорогу прочь.
Поддавшись безотчетной усталости, я прислонился к постаменту. Как я мог всерьез принять такую историю? Невзаправдашние враки, вроде таких, дети выдумывают постоянно. В школе мы все его боялись, конечно. Завидев его, бросались в стороны, как китайские крестьяне при внезапном появлении императора. Вжавшись в стены, отведя глаза, мы пережидали, пока он, под своей белой шевелюрой, как клипер под парусами, пронесется мимо. Но, кроме обильного ушедрания, он ничем не оправдывал наших страхов. Нынче же он стал Великим Магом и, укрывшись за фасадом гражданственной респектабельности, заправлял городом. Но мы все знали, что фасад этот – из фанеры. Спросите городских бетонщиков – этих изможденных людей с запавшими глазами, что не осмелятся рассказать, какие добавки по ночам попадают в их бетон. Спросите их о трупах в фундаментах. Как там говорил Сослан? Город стоит на честных людях. А то еще спросите Мейриона, криминального репортера, почему он заодно освещает и рыбную отрасль. Отчего так усердно описывает посторонние предметы, частенько попадающие в сети. Или спросите у рыбника о человеческих зубах, оказавшихся в желудках рыб. Или спросите Лавспунова кузена про магазин поношенной одежды, которым он владеет, – «Деревянный бушлат». Спросите, где он берет товар. Да, Лавспуну не стоит вставать поперек дороги. И ни я, ни Ллинос не отправились омарам на прокорм потому лишь, что наша деятельность выгодна Лавспуну. Как показательные сталинские процессы, на его режим наша работа наводила глянец законности. И все-таки. Разве стал бы он губить своих учеников? Разве они – не святая святых? Я прижался щекой к теплому сланцу постамента. Кто знает? По каким меркам судить человека, который, прокатившись на пони до Трегарона, заказывает конную статую в свою честь?
