— А изумруд? — спросил Дортмундер.
Проскер развел руками.
— По словам моего клиента, получив камень от вашего коллеги Чефуика, он успел спрятать изумруд на себе, прежде чем его схватили, а потом укрыл в надежном месте, известном ему одному.
— Значит, если мы поможем ему бежать, он отдаст нам изумруд, и мы получим условленную сумму?
— Безусловно. Дортмундер повернулся к Айко.
— И мы вновь начинаем получать зарплату?
Майор неохотно кивнул.
— Операция обходится дороже, чем я предполагал, — произнес он.
— Но, очевидно, выхода нет.
— Только не надо идти на жертвы, майор.
— Возможно, вы не понимаете, Дортмундер, — повысил голос Айко. — Талабво не относится к числу богатых стран. Наш валовой национальный продукт едва перевалил за двенадцать миллионов долларов. Мы не можем, как другие государства, содержать иностранных преступников. Дортмундер ощетинился.
— Это какие же государства вы имеете в виду?
— Я не буду их называть.
— На что вы намекаете, майор?
— Ну, ну, — с напускным благодушием вмешался Проскер.
— Не будем разжигать национальную рознь. Я уверен, что каждый по свояку патриот, но главное сейчас — Алан Гринвуд и изумруд «Балабомо». У меня здесь… — он взял «дипломат», положил его на колени, открыл замки и вынул бумаги. — Вам, Дортмундер.
— Что это?
— Планы тюрьмы, составленные Гринвудом. Фотографии, которые я сделал сам. Указания Гринвуда в отношении прихода и ухода сторожей и прочее.
Проскер достал из «дипломата» три больших конверта и отдал их Дортмундеру.
После этого говорить было не о чем, и они еще некоторое время пили молча, потом все встали и, обменявшись рукопожатиями, разошлись.
Майор подошел к окну, выходящему на Пятую авеню, но даже это зрелище отчаянной дороговизны и престижа, обычно приводящее его в отличное настроение, сейчас не успокаивало. Майор злился на себя. Это было ошибкой: пожаловаться на бедность Талабво. В шовинистическом угаре Дортмундер ничего не заметил, но не задумается ли он позже? Не начнет ли складывать два и два?
— А здесь симпатично, — сказал Келп.
— Недурно, — признал Дортмундер. Он закрыл дверь и спрятал ключ в карман.
Действительно, недурно. Гораздо лучше того места, в котором он жил в Трентоне.
Начать хотя бы с того, что здесь не было кровати, а стоял исполненный достоинства диван, на ночь раскладывающийся в двуспальную постель. Комната в Трентоне была вдвое меньше, и практически все место занимала там тяжелая старая кровать, застеленная выцветшим покрывалом.
Но преимущества на этом не кончались. Вместо трентоновской электроплитки — настоящая кухня: с плитой, холодильником, ящиками, полками, утварью и раковиной. Более того, единственное узкое окошко в Трентоне упиралось прямо в глухую стену соседнего здания, а тут о(м окна выходили на' задний двор, так что при желании можно было высунуться и увидеть внизу справа несколько деревьев и травку. И лавочки, где порой собирался посудачить народ. И пожарную лестницу, на случай, если по какой-то причине не захочется пользоваться дверью.
Но главное, в комнате был кондиционер, встроенный под левое окно; Дортмундер держал его включенным день и ночь.
Снаружи Нью-Йорк мучался от июля, а здесь стоял вечный май. Причем, очень приятный май.
Келп немедленно заметил это.
— Симпатично и свежо, — повторил он, вытирая пот со лба.
— Именно это мне и нравится, — подтвердил Дортмундер.
— Хочешь выпить?
— Еще бы!
Келп пошел следом за Дортмундером в кухоньку и смотрел, как тот достает кубики льда, стаканы и бурбон.
— Что ты думаешь о Проскере?
Дортмундер открыл ящик, вытащил штопор, подержал его секунду и положил на место. Келп утвердительно кивнул головой.
— Я тоже, — сказал он. — Это фигура такая же прямая, как штопор.
— Гринвуд ему доверяет.
— Ты думаешь, он его облапошит? Мы достанем камень, получим деньги, а он снова засадит Гринвуда в тюрьму и прикарманит тридцать тысяч?
— Не знаю, — отозвался Дортмундер. — Все, что я хочу, это не позволить обжулить меня самого.
Он протянул стакан Келпу. Они вернулись в гостиную и сели на диван.
— Мне кажется, нам понадобятся оба, — сказал Келп.
Дортмундер кивнул.
— Один — чтобы вести машину, другой — чтобы вскрывать замки.
— Ты позвонишь сам или звонить мне?
— На этот раз я вызову Чефуика, а ты — Марча, — ответил Дортмундер.
— Согласен. Начинаю?
— Валяй!
Телефон стоял на полке около Келпа. Он заглянул в маленькую записную книжку и набрал номер. Дортмундер услышал два гудка, потом отчетливо донесся шум, обычный для автострады в час пик.
— Марч? — спросил Келп и недоумевающе посмотрел на Дортмундера. — Марч? — повторил он громче. Он потряс головой и заорал в аппарат: — Это я, Келп! Келп! Хорошо! Хорошо, говорю, давай! — Он тяжело вздохнул и повернулся к Дортмундеру.
— У него телефон в машине?
— Это пластинка.
— Что?..
Шумы из трубки внезапно смолкли.
— Все, остановил, — заметил Дортмундер.
Келп отвел трубку от уха и посмотрел на нее так, будто она его укусила. Из трубки раздался голос:
— Келп! Келп! Алло?
Келп, как бы против воли, прижал трубку к уху.
— Да, — недоверчиво проговорил он. — Это ты, Стан?
Дортмундер встал, прошел на кухню и положил на тарелку дюжину крекеров с сыром. Когда он вернулся в гостиную с тарелкой в руке, Келп вешал трубку.
— Встретимся «Баре-и-Гриле» в десять, — сообщил он.
— Хорошо.
— А что это за пластинка?
— Шумы автомобиля, — ответил Дортмундер. — Возьми крекер с сыром.
— То есть как — «шумы автомобиля»?
— Чего ты ко мне пристал? Дай телефон, я позвоню Чефуику.
Келп передал ему аппарат.
— Чефуик, по крайней мере, обходится без шумов...
Дортмундер набрал номер. Ответила жена Чефуика.
— Роджер дома?
— Одну минуту.
Дортмундер ждал, жуя крекеры и запивая их бурбоном. Вскоре послышался далекий голос: «Ту-ту-у!» и Дортмундер посмотрел на Келпа, но промолчал.
Послышались шаги, потом Чефуик спросил:
— Алло?
— Ты помнишь нашу идею, которая не осуществилась? — спросил Дортмундер.
— Отлично помню.
— Так вот, может быть, все устроится. Это тебя еще интересует?
— Очень, — откликнулся Чефуик. — Разговор-то, наверное, не телефонный?
— Уж точно. В десять в «Баре-и-Гриле»?
— Годится.
— До вечера.
Дортмундер повесил трубку и протянул телефон Келпу, чтобы тот поставил его на полку.
— Слышал? Никаких шумов от машин.
— Съешь-ка крекер с сыром, — посоветовал Дортмундер.
В десять часов одну минуту Дортмундер и Келп вошли в «Бар-и-Гриль».
Ролло протирал стаканы довольно чистым полотенцем.
— Салют, — бросил Дортмундер, и Ролло в ответ кивнул. — Кто-нибудь пришел?
— Пиво с солью уже на месте. Теперь ждете шерри?
— Да.
— Я пошлю его, как только он появится, — сказал Ролло. — А вам бутылку, стаканы и лед, так?
— Точно.
Марч читал руководство по «мустангу».
— Ты пришел раньше, — заметил Дортмундер.
— Я испробовал новый маршрут, — объяснил Марч, сдул пену с пива и сделал маленький глоток.
Вошел Ролло с бутылкой бурбона и стаканами. Когда он поставил их на стол, появился Чефуик.
— Ты шерри? — спросил его Ролло.
— Да, спасибо.
— Вот.
Ролло вышел, даже не спросив у Марча, хочет ли он еще пива, а Чефуик сел и сказал:
— Я заинтригован. Не представляю, как дело с изумрудом может ожить. Он, кажется, потерялся?
— Нет, — отрезал Дортмундер. — Гринвуд его спрятал.
— В «Колизее»?
— Точно неизвестно, но где-то спрятал, а значит можно попытаться вновь завладеть им.
— Не все так просто, нутром чую, — засомневался Марч.
— Ничего сложного, — возразил Дортмундер. — Еще одно похищение.
— А что на этот раз надо стянуть?
— Гринвуда.
— Что?!
— Гринвуда, — повторил Дортмундер. — Его адвокат считает, что у него нет ни малейшего шанса выбраться.
— Выходят, нам нужно проникнуть в тюрьму? — спросил Чефуик.
— И выйти оттуда, — уточнил Келп.
— Будем надеяться, — добавил Дортмундер.
— Добровольно отправиться в тюрьму, — ошеломленно сказал Чефуик. — Это ставит интересные вопросы.
— Вы хотите, чтобы я вел машину? — вдруг ожил Марч.
— Точно. — изрек Дортмундер.
Марч нахмурил лоб и сделал большой глоток пива.
— Что тебя беспокоит? — спросил Дортмундер.
— В машине с заведенным мотором, среди ночи? У тюремных стен? Не могу себе представить. Для меня здесь нет интересных вопросов.
— Если не будет подходящих условий, мы не будем браться за дело, — заверил Дортмундер.
— Никто из нас не жаждет оставаться в тюрьме больше одной или двух минут, — заявил Келп Марчу. — Если возникнет угроза, что наше пребывание затянется там на годы, — не беспокойся, мы бросим эту затею.
