Владимир Цмыг - Дикая стая

Долина, зажатая каменными откосами сопок и морем, залитая лавой кедрового стланика, надвое рассечена узкой речкой. На южном конце гигантской дуги недавно упавшая скала перекрыла единственную тропу в долину.

А тогда, тридцать лет назад, воя от страха и холода, Степан убегал от смерти, когда прилив прижал его к «прижиму»… По–собачьи вплавь он успел обогнуть мыс. Многое он забыл в своей бродяжьей жизни, но ту ночевку возле сгоревшего барака, где сновали большие крысы, помнил всегда…

А все желтая змейка в белом камне!..

Утром, набивая рот крупной ягодой, на откосе сопки он откинул смородиновую плеть… и полыхнул тот искристый камень в желтой плите песчаника!

Та желтая змейка потом извивалась на тротуарах ночных городов, в лужах дождевой воды, в глазах женщин, разгоравшихся от страсти, на серой известке общаг, на влажных потолках палаток, в окнах вагончиков, заляпанных грязью, в спиралях электроламп…

Смирив быструю речку, шипели маленькие волны прилива, в костре трещали смолистые коренья, стреляя золотыми искрами. Вдруг в багровый круг света выкатился визжащий клубок, который тут же раздвоился: вверх взметнулась рыже–белая молния, и снова упала на пузатую крысу. Визжа от ужаса и злобы, крыса перевернулась на спину, стальными зубами пытаясь вцепиться в гибкого, стремительного охотника. Обманный прыжок в сторону горностая, и вот уже его зубы сомкнулись на шее противника, хрустнули позвонки. С глазами, как угли в костре, выгибая спинку, маленький хищник поволок добычу в кусты.

Как и тридцать лет назад, над сопкой горела яркая звезда. Там — родной поселок Степана, там могилы отца и матери. Плот налетел на громадный валун, скрытый водой, отца веслом в висок, плот вдребезги. Мать, тихая, немногословная белоруска, без своего Ивана, коренного сибиряка, постепенно иссохла от тоски. Теперь вместе лежат под одной оградой. При больших деньгах Степан порывался съездить на родину, но деньги как–то быстро кончались, и задуманное приходилось откладывать.

Инстинктивно он боялся власти вещей, веря, что и они имеют душу, постепенно поглощая человека… Богом подаренную жизнь Степан не хотел тратить на мелочи. Но за свободу надо платить: он знал, случись что–либо с ним, никто о нем не позаботится, как и он ни о ком не заботился. Бродяжья жизнь, не дав семьи, научила многому: резко оторванный от городской цивилизации, Степан не чувствовал себя рыбой выброшенной на берег. Знакомый мир, как будто он из него никогда не выпадал, обступил со всех сторон.

Как всегда неожиданно, судорожно–дико заорал куропач, с другого берега, где разрушенные жиротопки, ему отозвались сразу несколько. От злорадного хохота птиц долина вмиг стала еще угрюмей… Еще больше отвечая этому впечатлению, из распадка, откуда вытекала речка, донесся заунывный волчий вой. В прерывистый, одинокий вой вожака влилось несколько голосов, но в них не было той пронзительной печали и тоски, почти отвечающих человеческим переживаниям. Молодые волки мало еще прожили, на их шкурах пока немного боевых шрамов…

Глотки чая перемежая затяжками сигареты, Степан думал о своем последнем видении желтой змейки, которое и подтолкнуло к этому неожиданному броску через всю огромную страну…

…Совсем недавно однажды он проснулся на другом конце страны в чужой, богато обставленной квартире. С отвращением ко всему миру, принялся вспоминать вчерашний вечер… Но всплывал лишь тот момент, когда во дворе своего дома он встретил давнего товарища, с коим и отправился в кабак вспрыснуть встречу.

На кресле, обитом голубой материей с мелкими золотисто–фиолетовыми цветочками, Степан увидел белоснежные батистовые трусики, по которым ползла, извиваясь, все та же желтая змейка, только вместо головки — крестик…

Вдруг полоснула, пробившись сквозь тяжкое похмелье, мысль, осветившая сразу все!..

Рядом с ним (подушку завалили густые медные лохмы) девушка. Он видел половину белого, гладкого лица, край спекшихся, пухлых губ. Не в силах понять, каким образом он очутился в постели с такой роскошной девкой, Степан уставился на антикварный с инкрустациями столик. Коричневые гнутые ножки утонули в шкуре белого медведя. Фужер коньяка окончательно прояснил голову.

Посасывая ломтик лимона в сахарной пудре, он косился на спящую. Струящаяся, черная атласная простыня резко подчеркивала белизну ее круглого плеча. Эта красотка Степана сейчас нисколько не интересовала: многолетнее наваждение, желтая змейка в центре белого камня, наконец, обрело четкие, зримые черты. И он рванулся к неожиданно появившейся цели… Когда за собой закрывал дверь, рыжеволосая хозяйка даже не шевельнулась в постели.

Денег за проданную чужую цепочку хватило на билет через всю страну. На снаряжение и провиант на рынок ушел весь его гардероб.

….Поиски Степан начал с того места, где когда–то, воя от холода и страха, пробивался к спасительной долине…

Известняк, песчаник, гранитоиды, кое–где на поверхность выходили тонкие пласты бурого угля. Для Степана, много лет проишачившего в геологоразведке, они не были просто каменяками: медный колчедан он всегда отличит от золота, гранит от базальта. Он знал какой бур, с какой коронкой возьмет ту или иную породу, сколько требуется аммонала на каждый шпур, чтоб взрывом обнажить рудное тело…

Молотком постукивая по выступам, нашлепкам, наростам, саперной лопаткой со скалы сдирая мох, лишайники, мало–помалу Степан удалялся от мыса «Упавшей скалы». Прямо из–под ног с оглушительным треском крыльев взлетали куропатки в камуфляжной окраске. Прошлогодней, черно–красной брусники, еще полной кисло–сладкого сока, много на полянах.

Меж корнями кедрача чернели скважины нор, из которых выскальзывали необычайно большие, серо–бурые крысы. Степана передергивало от отвращения: крысы напоминали о загаженном дворе его бывшего жилья в Санкт — Петербурге. Обитатели сточных канав, помоек, подвалов отсюда вытеснили бурундуков и зайцев. Да и куропатки здесь не гнездились, прилетая лишь на кормежку… Перетопленные на жир, касатки и белухи мстили даже после своей смерти…

…Вечером с аппетитом поглощая похлебку из куропатки и пшенки, Степан свободной рукой к глазам подносил бинокль.

На черно–синих илистых буграх нежились рыженькие, изящные акипки, ларги с красивой светло–серой шкурой, где разбросаны черные, остроугольные пятна. Темно–серый с желтизной огромный лахтак (морской заяц) почти сливался с цветом ила. Но что это?!

Бросив ложку в котелок, Степан двумя руками обхватил старенький, топографический бинокль.

В зарослях кедрача, где редкими проплешинами рыжели поляны, то появляясь, то вновь исчезая из виду, параллельно нерпичьему пляжу двигалась цепочка волков. Ветер дул с моря, кусты скрывали хищников. Узкая галечная полоса отделяла илистый пляж от глубоких, мутных ям.

Точно совещаясь, волки секунд на двадцать сгрудились в кучу… Но вот, разделившись на две группы (по пять особей каждая), набирая скорость, помчались в разные стороны. На сером окрасе шкур Степан вдруг заметил редкие, смутные пятна: собаки с примесью волчьей крови!

Морзвери, разморенные вечерним солнцем, потеряли всегдашнюю осторожность.

Точно по команде, с разных концов зарослей (гремела галька под мощными лапами) одновременно вырвались две пятерки, отрезая нерп от воды. Изящные акипки весом не более тридцати килограммов скользнули вниз, почти без брызг ушли в глубину. Двух ларг и лахтака охотники взяли в клещи.

Таща на себя собак, в клочья рвущих их шкуры, ларги отбивались острыми, как шила, зубами, но они были обречены. Трехсоткилограммовый лахтак, как бульдозер, шел напролом. Полуволк, широко расставив ноги на его спине, пытался прокусить прочную, как броня, шкуру, чтоб добраться до шейных позвонков. Тормозя лапами, двое других за задние ласты придерживали слишком крупную добычу. Вместе с рычащими хищниками морской заяц в каскаде брызг ухнул в глубокую яму. Вынырнув, отряхнувшись на берегу, полуволки кинулись добивать пятнистых красавиц…

Захватывающей дух такой охоты Степан прежде никогда не видел: как она спланирована! Точно стаю очень долго натаскивал искусный в этом деле человек!.. Впервые за последние несколько дней жизни в долине он почувствовал себя весьма неуютно.

Тем временем охотники наверх потащили две обезображенные туши. Точно лак, кровь ярко, сочно сверкала в лучах заходящего солнца

— Черт побери! — еще раз удивился Степан. — Даже знают, что начался прилив…

Хищники от еще живой, пульсирующей плоти отрывали большие куски, быстро проглатывали и снова лезли в кучу. Чаячий, бело–дымчатый гортанный водоворот клубился над охотниками. Отгоняя назойливых птиц, звери клацали клыками.