Кристиан Мерк - Под маской молчания

Венецианская республика.

Ранняя весна 1349 года от Рождества Спасителя нашего.

Праздник удался на славу.

Никаких похорон. Вот уже почти неделю Господь миловал их трагетто. «Дыхание дьявола», как называл падре Винченцо эту страшную болезнь, не касалось уютного домика в самом конце улицы, не задевало и ближайших соседей. Черная напасть чумы свирепствовала на островах, проносилась над лагуной и бушевала на материке. Но сейчас даже с соседних улиц не доносится тошнотворный трупный запах. Мусорщики успели вывезти трупы. Мать зажгла ароматические свечи, и гости смогли вспомнить о весне, о свежескошенной траве, луговых цветах, отрешиться на время от мыслей о своей тленной плоти.

Элена зажмурилась и вдохнула аромат, оставшийся в доме после ухода принаряженных гостей. Около часа назад отзвучала музыка, окончилось веселое застолье. Девочка коснулась пальцем гладкой поверхности золоченой маски Коломбины. Глазные щели маски были прикрыты цветными стеклами, и Элена с сожалением рассталась с подарком, когда мать наконец развязала шнурки на затылке и положила маску на ночной столик. Клоун из труппы отца, Барнаба, отнес Элену наверх, в ее спальню, напевая колыбельную песенку о том, как девочка-принцесса защищала клоунов от морских змеев и других ужасных монстров из глубин венецианской лагуны. Победив всех чудовищ, девочка мирно правила в стране, где юные красавицы благосклонны даже к клоунам.

— Пусть тебе приснится сладкий сон, пикколина, — пожелал клоун с печальной улыбкой на полноватом лице, опустив свою хрупкую ношу на пуховую перину. Он посмотрел в окно, вздохнул, глядя на восходящую луну, и вышел, осторожно прикрыв дверь. Элену этот вздох нисколько не опечалил. Даже девятилетние девочки знают, что клоуны все время смеются и плачут, то и дело попадая впросак.

Элена еще раз улыбнулась золотой маске и сладко потянулась.

Снизу донесся женский крик.

Ее мать громко и пронзительно вскрикнула, но тут же умолкла.

Элена замерла, напряженно вслушиваясь. Тишина. Лишь шорох лодок, на мелкой неспешной волне скребущихся бортами о причальные столбы. Ударил один раз колокол церкви Сан-Сте, и снова все стихло. Даже голуби не воркуют на крышах и подоконниках.

Она засомневалась. Может, почудилось? Впрочем, родители иногда ссорились, особенно когда подходило время платить за квартиру. Еще были у них раздоры из-за того, что «дожу в этот раз слишком прищемили нос», как выразился один из актеров. Как дожу прищемили нос, Элена не поняла, но если отец платит слишком много денег поэтам за пьесы, то откуда деньги на чудесный громадный торт, вкус которого еще тает у нее во рту? И как он тогда купил матери новый золотой браслет? Элена боялась смотреть на это украшение, ей казалась, что изумрудные глаза золотого морского змея зачаруют ее и увлекут в водную могилу лагуны, о которой только что пел Барнаба.

Снова шум.

На этот раз шарканье шагов. Проволокли что-то тяжелое. Стук железа. Шпоры? Подкованные каблуки кавалеров? Когти грифона из ее сна? Глаза Элены округлились, сердце бешено забилось. Снова мать — на этот раз ее голос приглушен, как будто она кричит сквозь подушку. Какие-то странные хлопки, словно бьют крыльями громадные летучие мыши. Элена подкралась к окну и уставилась во тьму.

Увиденное заставило ее подумать, что Барнаба — пророк, предостерегавший ее от опасностей взрослого мира.

Внизу, на булыжной мостовой, перед входом в их дом, стояла большая черная карета с зарешеченными окнами. Люди в черных плащах с капюшонами запихивали в нее отца и мать. Мать повернулась к дому, и Элена увидела у нее во рту кляп. Широко раскрытые глаза матери о чем-то безмолвно кричали. Элена замерла. Тело отца грохнулось об пол кареты и замерло. И как раз в тот момент, когда Элена поняла, о чем молили глаза матери, одна из черных фигур повернулась, и взгляд из-под капюшона зацепил перевесившиеся через подоконник девчоночьи кудряшки. «ПРЯЧЬСЯ!» — призывал взгляд матери. И Элена поняла, что за ней вернутся. Детская игра в людоедов стала реальностью.

Карета двинулась прочь. Элена вспомнила о нашумевшей постановке отца, о комедии под названием «Незримая болезнь», в которой ее отец играл роль злого и чванного властителя, а Барнаба — нищего, оказавшегося каким-то странным принцем. Принц этот начинает распоряжаться глупым герцогом, который постепенно превращается в нищего попрошайку. Мать Элены представляла любовницу герцога и по ходу действия отпускала шуточки о том, как с ним скучно в постели. Таких шуток Элена не любила. И костюмы ей не понравились. Но публика ревела от восторга. Заполнившие зал до отказа городские паромщики и мусорщики без труда признали в жертве собственного тщеславия правителя Венеции, редко показывавшегося перед населением могущественного дожа.

Дверь в комнату Элены начала отворяться.

— Я Элена Заккариа ди Фаринези, — произнесла она громко и уверенно, обращаясь к скрипящей двери. — Я принцесса лагуны. Войди — и погибни.

Они вошли. Но Элена успела надеть золотую маску Коломбины и произнести краткую молитву. Последняя в династии шести поколений актеров закрыла глаза и мысленно представила Барнабу. Неискренне желал он ей спокойной ночи. Он предал их семью. А она могла бы предотвратить беду. Ведь она видела клоуна-предателя коленопреклоненным перед полым гранитным ящиком с высеченным на его поверхности крылатым львом, совсем рядом с театром, за углом. Можно было подумать, что Барнаба смиренно молится об окончании чумы. Но теперь она догадалась, какую жертву он предлагал гневным гениям города. Ярость охватила Элену. Как это несправедливо!

Она поняла, что снов ей больше не видать. Грубые руки схватили ее, девочка ощутила противный запах мужского пота и плохо выделанной кожи, шею сдавила холодная стальная проволока гарроты.

Люди в соседних домах спали мирным сном. Только морские змеи могли услышать последний краткий хрип — и Элена исчезла из этого мира.

Таких ощущений Барнаба еще никогда не испытывал. Возбуждение. Смертельный страх. И какое-то опьянение близостью власти, о которой он имел лишь весьма смутное представление. Сын пекаря из рабочего предместья Дорсодуро видел амбразуры кастелло лишь издали. Если и приходилось проходить мимо, то он невольно сжимался и не поднимал головы, боясь встретить взгляды высокородных господ, чванно выступавших из дубового портала. Барнаба торопливо крестился и проскальзывал своей дорогой, спешно переставляя непослушные ноги.

О том, что происходило внутри замка, предпочитали помалкивать. Мало кому доводилось проболтаться об этом дважды. Шпионы и доносчики плодились, несмотря на эпидемии, под сенью святого Марка, основавшего город после того, как ангел поведал ему, что здесь, на дне лагуны, покоится бессмертная душа Иисуса. Отпустил однажды молодой офицер, сосед по улице, пьяную шуточку насчет постельных привычек дожа — и только его и видели. Исчез бесследно.

А теперь Барнаба и сам один из этих. Шпион. Он чувствовал страх, однако не понимал, откуда исходит опасность.

— Кого мне тут… повидать? — спросил он в дверях. — Мне сказали…

— Никого, — бросил небрежно страж, не поворачивая головы. — Нечего тебе глазеть. Жди, тобой займутся.

И вот он стоит в большом пустынном зале. Второразрядный клоун, лишь недавно вышедший на первый план, всю жизнь свою евший из деревянных плошек. Замер, окруженный трофейным, захваченным у мавров золотым шитьем на стенах. Пол обжигает холодом сквозь козью кожу самодельных башмаков. Он сжал в кармане золотой браслет, силясь унять дрожь пальцев. Прислушался, стараясь уловить шаги охранника, приказавшего ему не двигаться с места. Но услышал лишь приглушенные крики синьоры Фаринези, уже хриплые и надрывные.

Она сошла с ума еще в карете. Один из тех, кто «работал» с Барнабой и обещал ему, что с семьей Фаринези ничего страшного не случится — «небольшой урок смирения, ми каро», — бросил к ногам матери труп девятилетней Элены. Прибыв в кастелло, люди в черном отцепили мать от мертвого ребенка и вышвырнули тело наружу.

— Иуда! — крикнула синьора Фаринези Барнабе. — Убийца!

Больше она ничего не успела сказать. С нее сорвали дорогое парчовое платье и избили до потери сознания. К своему ужасу, Барнаба ощутил, что при виде обмякшего обнаженного женского тела греховный член его напрягся, натянув штаны.

— Хочешь? — ухмыльнулся «черный», заметив выпуклость на штанах клоуна.