Николай Георгиевич Волынский
Год беспощадного солнца
Задыхаясь и кашляя, спотыкаясь на каждом шагу, Дмитрий Евграфович Мышкин – патологоанатом Успенской онкологической клиники, 42 года, рост 198 сантиметров при весе 82 кг, словом, кости и немного мускулов – из последних сил одолел кирпичные ступеньки вокзальной лестницы. На последней споткнулся и едва не рухнул грудью на мягкий, ползущий под ногами асфальт. Поймал у самой земли очки, выпрямился, вернул их на нос и огляделся.
Вокруг было пусто, тихо и бескрайно. Он сотни раз бывал на сосновском вокзале, но сейчас оказался на чужой планете. На чудовищно раскаленной, где все вокруг расплывается и дрожит в такой же раскаленной атмосфере и, может быть, в следующую секунду сгорит, а пепел испарится. Правда, одна деталь была знакомой, земной и бесспорной: далеко слева, у горизонта, темно-зеленой гусеницей лениво уползала за поворот электричка.
Мышкин оперся мокрой спиной о круглую афишную тумбу и едва не свалил ее. Хотел выругаться – опять не получилось: за горло снова схватил приступ кашля и душил, выворачивая легкие наизнанку. Сердце колотилось так, что вот-вот разорвется перикард – он с профессиональным спокойствием, четко представил себе эту картину.
«Все, бросаю курить. Немедленно. Нет, лучше завтра».
Он немного отдышался. «Пожалуй, лучше послезавтра… Хотя… какой смысл откладывать? Вечером… Вечером и брошу!»
В памяти всплыли строчки из записной книжки Марка Твена: «Бросить курить очень легко! – утверждал веселый американец. – Лично я бросал раз двести».
Что же, с болезненной надеждой отметил Дмитрий Евграфович, у него в запасе есть, по крайней мере, сто пятьдесят попыток. И еще он понял: как ни пытайся отвлечься от главной неприятности, никуда она не денется.
Следующая электричка в двенадцать. Поискать автобус? Частника? Никакого смысла: не успеет.
А ведь все решили какие-то пять-шесть минут. Только и надо было чуть раньше встать или сразу пресечь попытки приятеля влить в него сто граммов спирта на дорогу – при перспективе-то сорокаградусной жары.
– Знаешь, друг мой, – наконец заявил Мышкин и отвел его руку со стопкой в сторону. – Лошадь к водопою приведет один человек. Но напиться ее не заставят и сорок.
– Понял! – сдался приятель.
И опрокинул рюмку сам.
– Не забудь, – сказал он на прощанье Мышкину. – Ключи, как всегда, под бочкой. Захочешь – приезжай без меня. В любое время. Можешь даже не предупреждать.
Вчера было воскресенье, градусник показал сорок два в тени. Почти весь день они пролежали в надувном бассейне и незаметно влили в себя полтора литра ректификата. Запивали водой прямо из бассейна.
Вода была чистой и нежно-прохладной, хотя попахивала старым сараем и сырым торфом. Приятель, художник с замечательной фамилией Волкодавский, умудрился завернуть к себе на участок лесной ручей. Выкопал круглую яму полутораметровой глубины, уложил в нее китайский надувной бассейн – получилось замечательное проточное озерцо. Волкодавский утверждал, что в последние два месяца он окончательно сменил среду обитания: обжился в собственном озере и возвращаться на землю не собирается. Мышкин поверил: на земле было тяжко. Второй месяц держалась безумная жара.
– Пиявку бы не проглотить! – опасался Мышкин после каждой рюмки.
– В такое пекло, действительно, никакого аппетита, – соглашался художник Волкодавский. – Особенно с моим желудком.
– А что с желудком? Почему не знаю? – лениво поинтересовался Мышкин.
– Тебе знать всё про меня рановато, – опасливо возразил художник. – Вот будешь готовить меня к переезду в места счастливой охоты…
– Да, лишний покойник мне сейчас некстати. От своих деваться некуда. Но все-таки, что там у тебя? Крыса?
– Кислотность. Нулевая.
– Ерунда! – отмахнулся Мышкин. – У меня похожая заморочка. И ничего, живу. Радуюсь. Плюю на все.
– Ну-ка! – оживился Волкодавский, как любой хронический больной, надеясь услышать, что кому-то еще хуже. – Тоже желудок?
– Он, он, собака… По кислотности – превышение в три с половиной раза. В последнее время просто беда. Особенно, если закусываю маринованным грибочком или огурцом китайского приготовления. Как я понял, китайцы делают маринад на серной кислоте.
– А ведь рюмка без маринованного грибочка или нежинского огурчика – большое несчастье, – вздохнул Волкодавский.
– Да, – согласился Мышкин. – Зато худшее, что мне грозит, – язва.
– А мне? – забеспокоился Волкодавский.
– А вам, милостивый государь, – рачок-с… Канцер, то есть.
Волкодавский помрачнел и плюнул трижды через левое плечо.
– Вот это правильно! – одобрил Мышкин. – Так и надо – и на него, и на остальные хворобы! Они, гады, чувствуют отношение к себе издалека.
– Как болезни могут чувствовать? – мрачно спросил Волкодавский.
– Запомни: онкологические хвори, как, впрочем, и остальные, суть проблемы не столько тела, сколько духа. Пролезают в человека через слабые места в системе психической защиты. Но одновременно болезни человечеству несут в высшей степени гуманную миссию.
– Как же! Любимая песня Чубайса: «Слабый – на кладбище!» Или английской ведьмы Маргарет Тэтчер: «Половина населения России – нерентабельна».
– Не то! Польза болезней в том, что они подают человеку важный сигнал: что-то не так у него. Любит не так или ненавидит не того. Учти: сигналы о грядущих неприятностях со здоровьем получают все. Но мало у кого хватает ума их понять. Жизнь большинства – плавание на собственном «Титанике». Иному ангел-хранитель уже устал повторять: «Куда прешь? Айсберг! Остановись, задумайся! Не то делаешь, не так живешь!» А он огрызается: «Я не потопляемый!» И именно в тот момент, когда он больше всего верит в свою непотопляемость, айсберг, то есть канцер, – хрясть! – и в желудок ему.
– Ой! – отшатнулся Волкодавский.
– В печенку!
– Ой-ой!
– В мозги! В прямую кишку!
– Хватит! – взмолился художник.
– А еще хуже – в предстательную железу. Или в мошонку!
Потрясенный Волкодавский схватится за литровую бутыль со спиртом и отпил прямо из горлышка. Потом с шумом втянул в себя длинный глоток воды из бассейна.
– Да… В предстательную железу! – с безжалостным удовольствием повторил Мышкин. – Не каждому так повезет. Вот был у нас нейрохирург, Жора Телеев, кавказский еврей. Замечательный хирург. Это при том, что кавказцы почему-то в массе своей очень плохие врачи. Но если попадется среди них талант – так высшей пробы. Таким был Телеев. Особенно виртуозно Жора работал по опухолям головного мозга. Думаю, не меньше полутысячи разных мужчин и женщин, красивых и уродливых, милых и отвратительных, кого надо и кого не надо… короче, многих вытащил оттуда!
– Откуда? – поинтересовался художник.
– С того света. Откуда еще? А месяца два назад вдруг почувствовал наш гениальный доктор, что ему на стуле как-то не так сидится. А всего через неделю смотрит – в паху лимфатические узлы припухли. Еще через неделю опухли уже подмышками. А десять дней назад мы торжественно опустили Жору в печь крематория.
– Как быстро… – вздохнул Волкодавский.
– Очень! – подтвердил Мышкин. – В последние годы, друг мой, все чаще встречаются неведомые ранее скоропостижные формы рака. Никто не может дать объяснения, откуда они взялись и почему. Сила и особое коварство канцера в том, что он действует без объявления войны, медленно и незаметно. Процесс длится годы. Человек работает, бегает трусцой или по бабам, пьет коньяк или кефир перед сном. Он счастлив. Он уверен, что здоров, как бык. Все его любят, даже секретарша начальника. И вдруг – легкое неудобство, новое самоощущение, потом утомляемость, потом боль какая-то. Простудился, думает счастливчик. Или ушибся, а не заметил. И тут процесс идет с ускорением. В общем, многие опаздывают. Но в последнее время масса людей сгорает от рака за месяц. Да что там – даже за неделю! Никто не понимает, почему и отчего. Даже я.
– Ну, вот видишь! – с укором сказал Волкодавский.
– Что я должен видеть?
– Твоего хирурга – за что? Жил для людей. Добро делал.
– С чего ты взял, что он делал добро и жил для людей?
– Да ведь ты только что сам сказал!
– Нет, господин Клоподавский. Я не говорил, что Георгий Самуилович Телеев делал добро. А говорил, что он просто хорошо делал свою работу. И получал за это бабки. Очень большие, между прочим. Даже слишком. Мне да и тебе такие и во сне не увидеть!
– Конечно! От твоих пациентов дождешься.
– Именно, – спокойно согласился Мышкин и продолжил. – Жора Телеев построил себе за год два дома… Точнее, две виллы! Каждая в три этажа. Одну здесь, на Карельском, а другую – где бы ты подумал? В Ницце, товарищ Клоподавский!
– Так ведь не воровал, – примирительно напомнил художник.
– Не воровал. Но и добра не делал. Он честно делал работу, но лечил одно ворье: бандитов, банкиров, владельцев заводов и фабрик, разных слуг народа из Смольного, из Кремля… Но не лечил людей – учителей, ученых, участковых врачей, библиотекарей, художников, писателей, слесарей, сантехников, доярок, каменщиков, программистов, воспитателей детских садов… И еще многих-многих других людей. Впрочем, для клиентуры Телеева они – не люди. Всего лишь питательная среда.
