Рут Ренделл - Волк на заклание. Отель «Гранд Вавилон»

Они походили на людей, собравшихся кого-нибудь убить.

Только представить: полиция останавливает их машину, которая чересчур быстро несется в наступающих сумерках. Мужчине и девушке придется выйти на дорогу и объяснить, почему у них с собой орудие убийства. Объяснения придется давать мужчине, девушка просто не сможет отвечать. Глядя, как в быстро сгущающейся тьме тонкие струйки дождя стекают по ветровому стеклу, она думала о том, что дождевики на них напоминают гангстерскую маскировку, а нож вынут из чехла неспроста.

— Зачем ты его взял? — Это были ее первые слова с тех пор, как они оставили позади Кингсмаркхем и его уличные фонари утонули в моросящем дожде. — С таким ножом ты можешь нарваться на неприятности. — В ее голосе звучали нервозные нотки, но нервничала она не из-за ножа.

Мужчина включил щетки стеклоочистителя.

— А если старушка начнет валять дурака? — сказал он. — А если она передумала? Я смогу припугнуть ее. — Он провел ногтем по плоскости ножа.

— Мне это не очень нравится, — сказала девушка, и опять-таки она имела в виду не только нож.

— Наверное, тебе лучше было остаться дома и ждать минуты, когда он придет? Удивляюсь, как ты вообще согласилась воспользоваться его машиной.

— Я не должна видеть эту женщину, эту Руби. Я посижу в машине в сторонке, а ты пойдешь к двери, — осторожно предложила она.

— Правильно — а она уйдет через заднюю дверь. Я все продумал в субботу.

Стоуэртон предстал сначала в виде оранжевого пятна, потом в тумане поплыли гроздья огней. Они доехали до центра; магазины уже закрылись, жизнь продолжалась только в прачечной. Отработавшие день женщины с зеленоватыми от усталости лицами сидели перед стиральными машинами и, щурясь в резком, слепящем свете, смотрели через застекленные люки, как крутится в барабанах их белье. Гараж Коуторна на углу перекрестка стоял темный, но викторианского стиля дом позади него сиял огнями и из открытой двери неслись звуки танцевальной музыки. Прислушиваясь к музыке, девушка негромко хихикнула. Она заговорила шепотом со своим спутником, что вот, мол, Коуторны устроили вечеринку. Но это не имело к ним никакого отношения, и мужчина лишь безразлично кивнул и спросил:

— Который час?

При повороте в боковую улочку она мельком увидела часы на соборе.

— Почти восемь.

— Прекрасно, — откликнулся он. Повернув голову в ту сторону, где были огни и музыка, он поднял два пальца и с насмешкой сказал:

— Думаю, старый Коуторн хотел бы оказаться на моем месте.

Промытые дождем серые улицы казались совершенно одинаковыми. Чахлые деревья росли на тротуаре с интервалом в четыре ярда, их корни могучим усилием кое-где разорвали сковавший их асфальт, и там образовались трещины. Приземистые дома тянулись вдоль улицы однообразными рядами. Все они были без гаражей, и почти у каждого дома, заняв половину тротуара, темнел автомобиль.

— Вот мы и приехали. Чартерис-роуд, номер восемьдесят два, как раз на углу. Прекрасно, в передней комнате свет. А что если она подложила нам свинью, спраздновала труса и удрала? — Он сунул нож в карман; девушка видела, как, блеснув, лезвие скрылось в рукоятке. — Мне бы это не понравилось, — сказал он.

— Мне бы тоже, — отозвалась девушка. Голос ее был спокоен, но в нем чувствовалось скрытое возбуждение.

Дождь ускорил приход ночи, в машине было темно, так темно, что не разглядеть лиц. Руки мужчины и девушки встретились, когда оба потянулись за маленькой золотой зажигалкой. В свете язычка пламени черты его лица выступили из мрака, и у девушки перехватило дыхание.

— Ты прелесть, — сказал он. — Боже, как ты красива. — Он провел рукой по ее шее, и пальцы его задержались в ямочке между ключицами. Несколько секунд они смотрели друг на друга, неровное маленькое пламя заставляло плясать тени на их лицах. Он закрыл зажигалку и распахнул дверцу машины. Она вертела в руках золотой параллелепипед и, напрягая зрение, разглядывала надпись: «Энн, светочу моей жизни».

Уличный фонарь на углу ярко освещал пространство от бордюрного камня до ворот. Мужчина пересек световой круг, отбрасывая черную тень, чересчур отчетливую для этого вечера размытых очертаний. Мужчина направлялся к бедному, невзрачному дому, перед которым даже не было лужайки. Вместо нее вдоль фасада тянулась полоска земли, окаймленная по периметру камнем, — почти могила.

На ступеньке перед дверью он стал чуть слева, так, чтобы женщина, которая выйдет на его стук, не увидела мокрой и блестящей в свете фонаря задней части зеленой машины, — женщина не должна была видеть больше, чем нужно. Переступая с ноги на ногу, он терпеливо ждал. Нитками стеклянных бус с подоконников падали дождевые капли.

Услышав шаги в доме, он замер и негромко кашлянул. Внезапно за ромбовидной прозрачной вставкой в одной из створок двери вспыхнул свет и, как в раме, вырисовалась рыжеволосая женская голова с покрытым морщинами накрашенным лицом, на котором застыло выражение тревожной готовности. Щелкнул отпираемый замок. Мужчина сунул руки в карманы: в правом он нащупал гладкую полированную рукоятку; ему хотелось, чтобы все окончилось благополучно.

Когда же все пошло плохо, отвратительно, мужчина ощутил близость рока, неизбежности. Рано или поздно это должно было случиться, так или иначе. Они запахнулись в свои плащи, и мужчина попробовал шарфом остановить кровь.

— Врача, — стонала девушка, — врача или скорее в больницу.

Он не хотел ни того, ни другого, если этого можно было избежать. Нож опять лежал в правом кармане, и мужчина хотел теперь одного — набрать в легкие воздуха, почувствовать капли дождя на лице и добраться до машины.

Ужас смерти был написан на лицах обоих, мужчина не мог смотреть девушке в глаза — широко открытые, они покраснели, словно в зрачках отражалась кровь. Охваченные паникой, они, пошатываясь и поддерживая друг друга, прошли по дорожке мимо похожего на могилу клочка земли под окнами дома. Дверца автомобиля оставалась открытой, и девушка рухнула на сиденье.

— Встань, — сказал мужчина. — Соберись с силами. Нужно убраться отсюда. — Его голос доносился издалека, оттуда, где, как казалось когда-то, обитает смерть. Машина дергалась и виляла. Руки девушки дрожали, дыхание было хриплым.

— С тобой ничего не будет. Ерунда — такое крошечное лезвие!

— Почему ты сделала это? Почему? Почему?

— Эта старушенция. Эта Руби… Теперь уже слишком поздно.

«Слишком поздно». Вполне подходит для последнего слова на похоронах. Когда машина проезжала мимо гаража, из дома Коуторна снова донеслась музыка, но не похоронная — там танцевали. Вырывавшийся из распахнутой настежь парадной двери сноп желтого света высветил темные лужи. Машина миновала магазины. Кончились коттеджи и вместе с ними — уличные фонари. Дождь перестал, но от земли поднимались влажные испарения. Они, как в тоннеле, ехали между двумя рядами деревьев, с которых тихо капала вода, как по длинному скользкому языку огромного влажного рта, готового проглотить их.

Огибая лужи, то попадая в полосу света, то исчезая из нее, гости Коуторнов приходили и уходили. Входивших в дом встречала музыка, сухая горячая музыка, так непохожая на ночь. С бокалом в руке из двери вышел молодой человек. В нем кипели веселье и joie de vivre[1], но вечеринка уже потеряла для него интерес. Молодой человек заговорил с пьяным в припаркованном автомобиле, но тому было не до разговоров. Молодой человек допил вино и поставил бокал на колонку с дизельным топливом. С кем же поболтать сейчас, кроме старушенции с заостренным личиком, спешившей, как ему подумалось, домой, поскольку все пабы уже закрылись? И молодой человек приветствовал ее, громко продекламировав:

Старуха усмехнулась в ответ.

— Верно, дорогой, — сказала она. — Веселись.

Молодой человек едва ли смог бы сейчас вести машину. Кроме того, ему помешали бы выехать шесть других машин, владельцы которых веселились в доме. Поэтому он принялся расхаживать взад и вперед в смутной надежде встретить кого-нибудь особенного.