Луи Байяр - Черная башня

Заключается брак между Марией Антуанеттой, дочерью императрицы Марии Терезии, и французским дофином Луи Августом.

После смерти деда Луи Август становится королем Людовиком Шестнадцатым.

У Марии Антуанетты Австрийской рождается первый ребенок, дочь Мария Терезия Шарлотта.

У Марии Антуанетты рождается второй ребенок, сын Луи Шарль, называемый Людовиком Семнадцатым.

Разрушение Бастилии разъяренной толпой кладет начало Французской революции. Парижские торговки приходят к Версалю. Королевскую семью под стражей перевозят в Париж, во дворец Тюильри.

Королевская семья предпринимает попытку бежать из Франции. У французской границы их арестовывают и возвращают в Париж.

Революционеры заключают королевскую семью в темницу Тамиль.

Январь. Казнен король Людовик Шестнадцатый.

Июль. Луи Шарля помещают отдельно от прочих членов семьи.

Октябрь. Казнена Мария Антуанетта.

Объявлено о смерти Луи Шарля (Людовика Семнадцатого). Тело погребено в безымянной могиле на кладбище Сен-Маргарит.

Наполеон провозглашает себя Первым Консулом.

Наполеон провозглашает себя императором. Коронация.

За поражением Наполеона при Ватерлоо следует ссылка императора на остров Святой Елены. Королем Франции становится Людовик Восемнадцатый (младший брат Людовика Шестнадцатого).

Наполеон умирает.

Умирает Людовик Восемнадцатый. Его младший брат, граф д'Артуа, становится королем Карлом Десятым.

После Июльской революции Карл Десятый вынужден отречься от престола. Королем становится его двоюродный брат Луи Филипп, герцог Орлеанский.

13 термидора II года

Первая встреча с узником: начало второго ночи. Узник в камере один. Ужин не тронут. Завтрак тоже.

Вонь такая, что не продохнуть, ощущается даже сквозь решетку. Поговорить с Баррасом относительно условий содержания. Повсюду экскременты. Пахнет мочой, потом, плесенью, разложением. Помещение кишмя кишит крысами. Мухи, тараканы, вши.

Обнаружил узника в кроватке размером с колыбель. (По невыясненным причинам спать на койке узник отказывается.) Лодыжки вывернуты под неестественным углом. Колени и запястья чрезвычайно распухли, отеки синего и желтого цвета.

Одежду узника составляют грязные лохмотья, штаны изорваны. Он больше не раздевается перед сном. Сквозь кожу отчетливо просвечивают ребра. Ноги и руки покрыты гнойными язвами. Тело с головы до пят в паразитах. Паразиты повсюду, в каждой складке простыни и одеяла.

При звуке открываемой двери узник вздрогнул. Единственное движение — медленный поворот головы в нашу сторону, больше ничего. Когда я поднес свечу к его лицу, он едва заметно приподнял веки, но тут же вновь опустил их. Свет причиняет ему острую боль. По-видимому, узник не видел света, по меньшей мере, шесть месяцев. Его можно считать практически слепым.

На мое «доброе утро» ответа не последовало. На вопросы узник тоже не отвечал. Дыхание поверхностное, дышит ртом, губы покрыты коркой и налетом. По шее ползет большой черный паук. Волосы узника жует крыса. Потребовались усилия, чтобы ее убрать. Это вызвало первую реакцию узника, он выразил мне благодарность.

Я попросил узника встать. Он отказался. В ответ на мои настойчивые просьбы предпринял попытку подняться, но попросил поддерживать его. С поддержкой сделал два шага — по всей видимости, это было чрезвычайно болезненно для него. Как только я отнял руку, узник рухнул на пол. (Присутствовавший в продолжение всего моего визита стражник отказался поднимать его.)

Я помог узнику лечь в кровать, пообещав вернуться на следующее утро и начать лечение. В ответ узник еле слышно произнес, что не стоит беспокоиться. Сказал, что больше всего на свете хочет умереть. Как только Бог позволит.

Надо поговорить с ген. Баррасом по поводу наведения чистоты в камере, также необходимо, чтобы узник видел свет. С медицинской точки зрения самое неотложное — колени. Узник нуждается в горячей ванне, в движении, в общении — с семьей, с друзьями, с кем угодно. Еще надо поговорить с…

Что мы сделали…

Я прожил немало лет — достаточно, чтобы успеть наделать самых разнообразных глупостей — несобственному изумлению, теперь обнаруживаю, что ценю лишь одну житейскую мудрость: никогда не допускай, чтобы записка с твоим именем оказалась найденной в штанах мертвеца.

В том-то и беда, что с именем. Меня зовут Эктор Карпантье. Сейчас уже профессор Карпантье, преподаватель Медицинской школы. Моя специальность — венерология, что служит неизменным поводом для проявлений студенческого юмора.

— Пошли, — говорят они. — Карпантье расскажет тебе о второй стадии сифилиса. После этого ты никогда уже не будешь…

Я живу на улице Эльдер, и компанию мне составляет полосатая кошка по имени Тихоня. Родители мои умерли, ни братьев, ни сестер у меня нет, и до сих пор Бог не благословил меня детьми. Одним словом, я сам составляю всю свою семью, так что порой, в минуты задумчивости, я уношусь мыслями к тем людям, которые, не будучи в прямом смысле родственниками, стали для меня семьей — по крайней мере, на какое-то время. Если вам захочется поймать меня на слове, скажу, что товарищей по Медицинской школе я помню гораздо лучше, чем собственного отца. А мать… что ж, она до сих пор остается со мной, и все же иногда, если я меняю угол зрения, она кажется мне менее реальной, чем Шарль. Который, в сущности, никогда и не был реален, но в течение некоторого времени являлся моей семьей.

Я вспоминаю его всякий раз, когда вижу пятилистник. Один взгляд — и вот я опять в Люксембургском саду, и на дворе май. Я слежу за проходящей мимо хорошенькой девушкой (ручкой, затянутой в перчатку кремового цвета, она сжимает зонтик от солнца), а Шарль тем временем размышляет, склонившись над цветами. Это его любимое занятие. На этот раз, однако, он срывает цветок и протягивает мне: «египетское созвездие», или пентас ланцетный.

Пять узких лепестков, отсюда такое название. Тише шепота. Представьте морскую звезду с океанского дна, которую вытащили на сушу… Впрочем, оставим это, я никогда не умел говорить красиво. Да и в самом деле, ничего особенного в этом растении нет, но когда я вижу его, как на дне чаши, в сложенной ладони Шарля, то чувствую, что оно здесь неспроста — как неспроста и все остальное: похрапывающий на скамейке скотч-терьер; лебедь в фонтане, чистящий взлохмаченные перья; покрытая патиной статуя Леонида. Я — мера этих вещей, а они — мера меня, и все мы, вместе взятые, представляем собой самодостаточную замкнутую систему.

Разумеется, в нашей ситуации ничего не изменилось. Мы по-прежнему отмечены знаком судьбы, он и я. Но в такие минуты над нами словно мелькает светлое крыло и кажется, что отмечены мы для чего-то хорошего. И все из-за глупого цветка, на который, не будь Шарля, я бы наступил и не заметил.

В последние дни я несколько раз вспоминал о нем. Это из-за того, что на прошлой неделе пришло письмо от герцогини Ангулемской (она сейчас гостит в имении графа Коронини в Словении). На конверте нет свободного места от марок, само же письмо, написанное ее обычным неуверенным почерком, представляет собой эссе на тему дождя, заканчивающееся молитвами. Мне оно согрело душу. Поговаривают, что герцогиня пишет мемуары, но я в это не верю. Нет женщины, с большим рвением охраняющей тайну своей жизни, чем герцогиня. И она будет делать это до того момента, как официально объявят о ее смерти.

Что, я полагаю, произойдет не скоро. В этом смысле Бог не лишен чувства юмора. Чем сильнее Его слуги жаждут оказаться рядом с Ним — а герцогиня точно этого жаждет, — тем дольше Он удерживает их в юдоли скорбей. Он предпочитает накладывать Свою тяжелую десницу на богохульников. Возьмите, к примеру, господина Робеспьера. На самом пике террора Робеспьер решил, что имя Бог звучит чересчур старорежимно. Посему, в качестве главы Комитета общественного спасения, он провозгласил, что Бога отныне следует называть Высшим Существом. Если не ошибаюсь, это продвижение Бога по служебной лестнице даже отметили празднеством. А может, парадом. Точно сказать не могу, мне тогда было только два года.