Джонатан Келлерман
Доктор Смерть
Посвящается Джерри Дэту
Ирония может быть очень вкусным десертом, поэтому когда была обнародована информация о содержимом фургона, кое-кто жадно набросился на нее. Это были те, кто считал Элдона Г. Мейта ангелом смерти.
Другие, видевшие в нем воплощение милосердия, не находили себе места от горя.
У меня, смотревшего на это другими глазами, были свои причины для беспокойства.
Мейт был убит в понедельник, в первые часы кислого туманного сентябрьского утра. До захода солнца в тот день не произошло ни землетрясений, ни крупных катастроф, поэтому убийство стало главной темой вечерних выпусков новостей. Во вторник о нем сообщили на первых полосах «Таймс» и «Дейли ньюс». Через двадцать четыре часа телевидение полностью забыло эту тему, но газеты в среду еще вспоминали об убийстве. Итого четыре дня внимания — максимум в славящемся своей короткой памятью Лос-Анджелесе, если только труп не принадлежит принцессе или убийца не может позволить себе адвокатов, жаждущих получить премию «Оскар».
Раскрыть это преступление по горячим следам не удалось; очевидных улик не было. Майло давно занимался своим ремеслом и не ждал ничего другого.
Лето выдалось простым; в июле и августе он поймал четырех примитивных глупых убийц — один случай домашней ссоры, перешедшей все границы, и три пьяных драки в грязных дешевых кабаках Вест-сайда. Четверо задержанных убийц. Высокий процент раскрываемости преступлений облегчал — но самую малость — существование Майло, единственного голубого в управлении полиции Лос-Анджелеса, не скрывавшего своей нетрадиционной ориентации.
— Я чувствовал, что настанет час расплаты, — сказал Майло.
Он позвонил мне домой в воскресенье. Труп Мейта коченел уже шесть суток, и средства массовой информации нашли новую тему.
Майло это было как нельзя кстати. Как и все настоящие художники, он предпочитал работать в одиночестве. Не раскрывая прессе ничего ценного. Приказ большого начальника. В одном Майло всегда соглашался с большим начальником: журналист практически неизменно является врагом.
В данном случае в газетах напечатали биографию из архива в сопровождении обязательных этических дебатов, старых фотографий и старых цитат. Помимо того факта, что Мейт был засунут в свою собственную машину смерти, в прессе появились только самые очевидные подробности.
Фургон стоял в глухой части Малхолланд-драйв. Его обнаружили рано утром случайные прохожие.
УБИТ ДОКТОР СМЕРТЬ.
Мне было известно больше, потому что меня просветил Майло.
Телефон зазвонил в восемь вечера, как раз тогда, когда мы с Робин закончили ужин. Я уже был в дверях, держа на поводке вырывающегося Спайка — нашего маленького бульдога. Мы оба с нетерпением ожидали вечерней прогулки по парку. Спайк обожал темноту, позволявшую притворяться благородным охотником, лая на шорох в кустах. Мне пришлось целый день работать с людьми, я же всегда любил уединение.
Робин, ответившая на звонок, успела меня перехватить. В итоге с собакой пошла гулять она, а я вернулся в кабинет.
— Ты ведешь дело Мейта? — спросил я, удивляясь тому, что Майло не позвонил мне раньше.
Внезапно мне стало не по себе. Прошедшая неделя, и без того сложная, стала совсем запутанной.
— Кто еще мог удостоиться подобного благословения?
Я негромко рассмеялся, чувствуя, как затылок сковывают обручи напряжения. Я забеспокоился сразу же, как только услышал об убийстве Мейта. После долгих колебаний сделал один звонок, но не получил ответа. В конце концов, я вынужден был обо всем забыть, поскольку у меня не было никаких причин не делать этого. И действительно, меня это не касалось. Но теперь, когда за расследование взялся Майло, все переменилось.
Все тревоги я оставил при себе. Звонок Майло не имел никакого отношения к моей проблеме. Совпадение, одна из маленьких отвратительных накладок. Или, возможно, на всем белом свете живет всего сто человек.
Причина, по которой Майло связался со мной, была простой: страшное сочетание слов «кто виноват?» В деле достаточно психопатологии, и я могу быть полезным.
К тому же я друг Майло, один из немногих, с кем он может быть искренним.
Против психопатологии я ничего не имею. Меня беспокоила другая составляющая — дружба. Те вещи, которые я знал, но не рассказывал Майло. Потому что не мог рассказать.
Я согласился встретиться с Майло на месте преступления в понедельник в 7:45 утра. Когда Майло дежурит в Западном участке, он заезжает за мной, но на этот раз он уже договорился о встрече в 6:15 в Паркер-центре, и мне пришлось вести машину самому.
— Утренняя молитва? — спросил я. — Будем доить коров вместе с большими шишками?
— Чистить стойло, а большие шишки будут мне мешать. Надо найти чистый галстук.
— Разговор пойдет о Мейте?
— А о ком еще? У меня будут спрашивать, почему я ни хрена не сделал, а я буду кивать, шаркать ногами и говорить: «Слушаюсь, сэр, слушаюсь, сэр».
Мейт был убит недалеко от моего дома, поэтому я выехал в половине восьмого. Первая часть пути состояла из десятиминутного отрезка по Беверли-глен на север. Мой «Севиль» буквально летел, потому что я ехал навстречу потоку, не обращая внимания на сердитые лица водителей, стоявших в пробке в сторону юга.
Экономический подъем и щедрые взятки подтолкнули в Лос-Анджелесе в последнее время стремительный рост дорожных работ, в результате чего движение по городу превратилось в сущий ад. В этом месяце наступил черед нижней части Беверли-глен. Нахальные рабочие в ярко-оранжевых куртках устанавливали новую дренажную систему как раз к началу засушливого сезона. Распределение обязанностей было в духе нашего муниципалитета — на каждого работающего приходилось пять стоящих рядом без дела. Чувствуя себя монархистом времен, предшествующих взятию Бастилии, я пронесся мимо вереницы шикарных «Порше» и «Ягуаров», медленно ползущих вперемежку с подержанными развалюхами. Демократия по принуждению: насильственная близость вплоть до ласковых соприкосновений бамперами.
У Малхолланда я повернул налево и проехал четыре мили на запад, мимо очаровательных особняков, пострадавших от землетрясения, и пустых автостоянок, своим видом предлагающих навсегда расстаться с оптимизмом. Извивающаяся дорога пробивалась сквозь густые кусты и ветви нависших деревьев, то и дело выписывая неожиданные резкие повороты. Вскоре асфальт повернул на восток, получив название Энчино-Хилл-драйв, а я поехал по укатанному рыжевато-бурому грунту.
Здесь, наверху, откуда открывается вид на город, Малхолланд не замощена. Еще студентом я частенько бродил по здешним лесам, восторгаясь встречам с оленями, увенчанными роскошными рогами, лисами, соколами, зачарованно глядя на колышущуюся высокую траву, в которой могла украдкой пробираться пума. Но это было много лет назад, а сейчас стремительный переход от шоссе к лесной глуши застал меня врасплох. Резко нажав на тормоз, я заехал на пригорок и остановился на обочине.
Майло уже был здесь. Его бронзовый внедорожник стоял перед предупреждающим дорожным знаком, заботливо поставленным местными властями: впереди семь миль незаконченной дороги, проезд воспрещен. Запертые ворота свидетельствовали о том, что одним знаком лос-анджелесских водителей не остановишь.
Подтянув брюки, Майло согнулся вперед, хватая мою ладонь обеими лапищами.
— Привет, Алекс.
— Привет, великан.
На нем были поношенная зеленая твидовая куртка, коричневые саржевые брюки, белая рубашка с перекошенным воротничком и галстук-шнурок с нелепой бирюзовой заколкой. Казалось, этот галстук был подобран на помойке. Новый писк моды; я понял, что Майло повязал его, чтобы позлить начальство на утреннем совещании.
— Ты решил стать ковбоем?
— Влияние Джорджии О'Киф[1].
— Бесподобно.
Издав тихий урчащий смешок, Майло смахнул со лба прядь сухих черных волос и, прищурившись, посмотрел вправо, указывая взглядом на то место, где был обнаружен фургон.
Не дальше, вверх по грунтовой дороге, где развесистые дубы образовывали отличное укрытие, а прямо здесь, у поворота, на открытом месте.
— Похоже, машину даже не пытались спрятать, — заметил я.
Пожав плечами, Майло сунул руки в карманы. Он выглядел вымотанным и измученным, уставшим от насилия.
А может быть, просто сезонное недомогание. Сентябрь в Л.-А. — самый отвратительный месяц. Погода меняется от удушающего зноя до промозглой стужи, которая усугубляется мрачными тучами, налетающими со стороны моря и превращающими город в кучу грязного белья. Если сентябрьский день начинается с моросящего дождя, к вечеру от него уже становится тошно. Иногда сквозь сплошную пелену, затягивающую небо, на краткий миг пробивается солнечный луч. Крыши домов и стекла машин, словно бисеринками пота, покрыты каплями дождя. Последние годы местные жители обвиняют в погоде тайфун Эль-Ниньо, но я не помню, чтобы раньше она была другой.
