Джон Соул
Манхэттенский охотничий клуб
Рейфу и Полетт с благодарностью за двадцать пять лет дружбы
Время уже перестало для него что-либо значить. Возможно, прошло несколько недель или месяцев. Не дней, это точно, потому что воспоминания о прежней жизни уже растаяли, превратившись в туман, который теперь витал в голове. Но пока они все же сохраняли какую-то форму, имели цвет и запах, говорить о годах, пожалуй, было еще рановато.
Вот, например, дерево. Не дерево вообще, а каштан у дома, в котором он вырос. В детстве дерево было большое. Самому дотянуться до нижних веток не получалось – приходилось просить папу, чтобы поднял на руки. Но потом он подрос и стал забираться чуть ли не к самой верхушке. Даже построил в густой кроне домик, где иногда летом проводил целый день. Ничего не делал, просто сидел и любовался миром, который сверху казался ему бледно-зеленоватым.
Двор окружала живая изгородь из кипарисов, где после захода солнца устраивались на ночлег воробьи. Их было несметное количество. Они сидели тихо, только чуть-чуть шуршали, но собаке – небольшой черной дворняге по кличке Синдер – это почему-то не нравилось. Некоторое время она бегала туда-сюда, а затем вдруг разражалась пронзительным лаем. Птицы поспешно взлетали с живой изгороди – складывалось впечатление, будто налетел порыв ветра, – и кружили в небе, четко выделяясь в темной голубизне, а потом медленно возвращались назад, чтобы снова взлететь через минуту-другую.
Время от времени эти образы ярко вспыхивали в его голове. Почему? Неизвестно. Видимо, потому, что все это происходило давно. Стариком он не был, однако признаки возрастного склероза наличествовали. Дерево, например, он помнил хорошо, хотя это было почти двадцать лет назад, а свое последнее жилище представлял с трудом. Почему?
Может быть, потому, что просто не хотелось вспоминать эту мерзкую комнатенку?
Он задумался, вглядываясь в окружающий со всех сторон мрак, и впереди начали проступать неясные контуры. Маленькое пространство почти полностью заполняла узкая кровать с провисшей сеткой. Дальше стол – металлические трубки и крышка, кажется эмалированная, но вся в щербинах. Лестница, где постоянно воняло мочой. Впрочем, мерзкий запах частично маскировался застоялым смрадом от табачного дыма. Но его беспокоило не это – он жил в подобных местах и прежде, – а то, что не было денег платить за жилье. Пришлось уйти. Сволочь хозяин, который жил в убогой квартирке в цокольном этаже, наверное, тут же сменил замок.
Собственно, потом и вспоминать-то особо было нечего.
Некоторое время он ночевал на улице, где придется. Не очень уютно, но зато бесплатно. Но затем стало холодать, и несколько раз он ночевал в одной из благотворительных ночлежек для бездомных. Как же, черт возьми, она называлась? Что-то вроде острова – так, кажется, назывался универмаг, там, у него на родине, в очень давние времена.
Вспомнил – «забота». Вот именно – «Островок заботы».
Часто бывать там он не собирался. Нет. Потому что решил, что это не лучше, чем в Гранд-Сентрале[1], где они в последнее время пристроились с Большим Тедом.
Это произошло у кафетерия на нижнем этаже, когда на них начали лениво посматривать копы из транспортной полиции. Их было двое.
– Пошли, – пробормотал Большой Тед, и он последовал за ним к сорок второй платформе.
На противоположной стороне виднелось какое-то фантастическое нагромождение – стены, трубы, лестницы, – причем половина стен казалась обрушенной, а большая часть лестниц вроде как никуда не вела. Большой Тед спрыгнул с платформы, пересек железнодорожные пути и взобрался по лестнице на противоположную сторону. Он не решался, но тут кто-то крикнул ему что-то, и он не стал дожидаться и выяснять, чего от него хотят, а быстро последовал за Тедом через пути и дальше, вверх по лестнице, едва поспевая за товарищем.
Тед миновал пару заброшенных помещений, взобрался на какие-то трубы и продолжил путь в темноте. Сзади по-прежнему что-то кричали, и это подстегивало его не отставать от Большого Теда.
Вначале это выглядело даже забавно – вроде как приключение. Он прикинул, что прокантуется здесь пару деньков с Большим Тедом, а потом двинет куда-нибудь еще. Может быть, даже уедет из города. Но через пару дней пошел снег, а в туннелях... там по крайней мере было тепло.
Вот именно, там, внизу, не замерзнешь.
Если действовать осторожно, то можно пользоваться туалетом неподалеку от бара «Устрица». Справить нужду, помыться, но не задерживаться. Но самое главное – копы из транспортной полиции. Им лучше не попадаться на глаза. Тут раз на раз не приходится. То они вроде тебя не замечают, а то... Впрочем, после того, как повязали Большого Теда, а ему едва удалось улизнуть, он проводил в туннелях больше времени, чем наверху.
И постепенно привык. Кое-какие источники света там были – гораздо больше, чем ему казалось вначале, – в общем, с теменью справляться удавалось. А через некоторое время он приноровился и к шуму. «Прислушайся, – говорила Энни Томпсон, мило растягивая слова (два года бродяжничества по нью-йоркским улицам на ее произношении не сказались). – Это похоже на нежный, убаюкивающий плеск океанских волн. Порой мне кажется, что я опять у себя на острове Хилтон-Хед»[2]. Ему не верилось, что она когда-то жила на острове Хилтон-Хед, но и Энни, наверное, тоже сомневалась, что он вырос в Калифорнии. Впрочем, это не важно.
Они были живы. Пока. Это единственное, что имело значение.
Хотя назвать жизнью состояние, в каком они пребывали, можно было с большой натяжкой. Между днем и ночью здесь особой разницы не было, если только не подобраться к одной из решеток, выходящей в парк или куда-либо еще. Но последние несколько дней или даже неделю он держался от решеток подальше.
Решеток, станций метро, железнодорожных платформ, водопроводных труб и выходов из туннелей. Теперь это было опасно.
Все.
А также общение с приятелями.
Несколько дней назад или даже неделю у него были приятели. Энни Томпсон, Айк и эта девушка, чье имя он сейчас не помнил. Но в любом случае это не имело никакого значения. С тех пор, как его начали преследовать.
Кто? «Они».
Он понятия не имел, кто «они» такие. В том-то все и дело. Пока не началось это безумие, он думал, что «они» и есть его приятели.
Все началось с того момента, когда во время одной из вылазок наверх он вырвал у женщины сумочку. Она стояла на платформе. Это оказалось очень легко. К тому же он часто наблюдал, как подобную операцию проделывает Большой Тед. Женщина даже не попыталась защитить свою собственность. И не позвала на помощь.
Через пару часов все еще там, наверху, он столкнулся с Энни Томпсон. Оказывается, она была на станции метро в тот момент, когда он проделал этот трюк с выхватыванием сумочки, и все видела. Но вместо того чтобы спросить, сколько он поимел денег, и потребовать доли, на что он бы наверняка согласился, она зашипела:
– Ты сумасшедший? Зачем ты это сделал?
Энни говорила что-то еще, но он не слушал, потому что был занят – рассматривал девушку, вышедшую из церкви на Амстердам-авеню. Ему было Любопытно, как бы это выглядело – заговорить с ней. Не прикоснуться – нет, ни в коем случае, только заговорить. Так что он задумчиво двинулся прочь, не обращая внимания на Энни. Но позднее они снова столкнулись – он не мог вспомнить точно когда, – и она сразу же сказала:
– Тебе нужно спасать шкуру. Ты действительно думаешь, что такое можно сделать безнаказанно? Теперь за тобой началась охота.
Он ей не поверил, пока в очередной раз не попытался выбраться наверх через одну из станций метро. Там его встретили какие-то приятели Айка. Серьезные ребята, с ножами.
И, судя по выражению глаз, они не шутили.
С тех пор он в бегах.
Забирался все глубже и глубже, спускаясь по лестницам, когда их находил, проползал на животе по водосточным трубам, куда едва мог влезть, по покрытым слизью проходам, таким узким, что, если бы они не были скользкими от нечистот, ему бы едва удалось это сделать.
В данный момент он лежал на карнизе над проходом – таким темным, что, погасив фонарик, невозможно увидеть собственную руку, даже если поднести близко к глазам. В последнее время он включал фонарик очень редко, только в случае крайней нужды. Во-первых, сели батарейки, а во-вторых, даже если они были бы новые, все равно рисковать нельзя. Свет фонарика, даже очень слабый, его бы выдал.
Он услышал, как что-то движется в темноте, затем почувствовал, как оно быстро пронеслось, едва коснувшись руки.
Вдалеке прогрохотал поезд. В темноте вспыхнул красный свет и погас. Грохот поезда нарастал.
