Скоро приехала полиция. Без тени интереса в лицах — несчастный случай — пустое дело, проформа. Но в составе группы был тот самый судмедэксперт, которого участковый Малой запомнил на самоубийстве. Антон понимал, что его сейчас же начнут отвлекать расспросами о том, как всё случилось, и он молил полицейского бога, чтобы эти расспросы… да что там!.. чтобы допрос его как свидетеля — а кого ж ещё?! — начался чуть позже. Он хотел посмотреть на реакцию судебного медика, заглянувшего внутрь черепной коробки покойника.
Тот посмотрел — никакой реакции… Скучающее в рутинной повседневности лицо, словно бы пустота разбитого горшка — это так и надо, так и должно быть.
— Он нигде больше не ударялся…
Замечание Антона прозвучало настолько двусмысленно для него самого — знающего суть дела, что он даже испугался: мол, раньше времени начал оправдываться. Но на эксперта, пребывавшего в неведении и по виду плевавшего на ход этой истории, оно подействовало, как надо — он не просто обратил внимание на Малого — он к нему присмотрелся. Узнал. Слегка удивился его больничному виду. Сказал глазами: «Ну, мало ли…» и спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что голова его раскололась уже здесь… И никто к ней до вас не подходил…
Эксперт отвёл глаза туда, куда смотрел Малой — на зияющий чёрной пустотой череп.
— … Я следил, чтобы всё оставалось так, как есть. Вернее, было… Так всё и было… При жизни!
Реакция после этих уже отнюдь не двусмысленных откровений обязана была последовать, и она уже выражалась в глазах, повёрнутых обратно на Антона, но озвучание не успело состояться — Малого дёрнули-таки для дачи показаний.
— Здравия желаю.
Участковый Малой сразу обозначил себя как своего. С ним и говорили после этого как со своим, случайно оказавшимся свидетелем несчастного случая, лежавшего целиком на совести недоглядевших за больным врачей.
Он, наконец, вернулся в палату. С облегчением улёгся. Бережно устроил на койке больную ногу, которая после отвлечения от суеты стала чётко напоминать о себе — раненой. Положил голову на подушку и закрыл глаза.
«Пустоголовый… Ничего удивительного… У него, козла, даже на мёртвой роже… Полуроже — лба-то нет… Ха-ха… Даже на оставшейся части морды можно тупость увидеть! Гопник — откуда там мозгам взяться-то? Да и зачем?! С мозгами таким сложнее… Опаснее — весу больше. Были бы мозги, голова вообще бы вдребезги разлетелась! А так, хоть в незакрытом гробу закопают… Родня над дорогим лицом поплачет…»
Антон даже представил эту сцену прощания: усопший в гробу с бумажной лентой на голове, прикрывавшей своей какой-то церковной записью отсутствие лба. Цветочками ещё похоронщики прикроют, наверное. Только мёртвое лицо и оставят, чтобы поприличнее выглядел.
«Словно ему не по фигу уже, как он выглядит. Не-ет, церемония похорон нужна не мёртвым, а живым — это они закостеневшую бездушную куклу моют, обряжают… Плачи, как песни, над ней поют… Кадилом машут… Духов отгоняют… Папуасы! Потом закопают… Или сожгут… Напьются и через неделю, а то и раньше, если с похмелья, забудут… Точно, папуасы…»
Разбудила его медсестра:
— Вам письмо передали…
— Как-какое письмо? О-ё-й! Чёр-рт… — Антон спросонья так дёрнулся, поднимаясь, что потревожил ногу.
Медсестра, сияние молодости которой сошло к концу дня, и улыбка которой стала усталой — ещё бы, такое ЧП на смене! — сунула ему в руку конверт и, развернувшись, ответила уже уходя:
— Не знаю. Передали и всё…
— Кто?
Она всё-таки притормозила в дверях — воспитанная!
— Посыльный какой-то… Мальчишка… Сказал: вам… И всё.
Малой согнал с себя остатки сна и повертел конверт в руках: написано только в графе «Кому» его имя и фамилия. Обратных данных нет. Конверт как конверт. На свет глянул — листочек там внутри. Надорвал. Достал. Печатные буквы:
«Я знаю, что произошло в туалете. Я знаю, что дверь была закрыта, когда там ВСЁ случилось. Менты не взяли вас в оборот только потому, что вы тоже мент. Но другие следственные органы могут сегодняшним фактом заинтересоваться. Ждите указаний!»
Виски запульсировали. Хоть и было в конце это дурацкое «Ждите указаний!», но серьёзности оно только добавляло — дилетант, стало быть, любитель — такого может с испугу или с дури наворотить! А что он… или она собирается воротить?
«Шантаж?! Очень может быть… Ведь если только узнать подробности вчерашнего вечера, то улика налицо! Косвенная? Это смотря как повернуть!.. Но писавший тех подробностей не знает… Точно! Знал бы — глушил бы по полной программе. О них вообще никто не знает — даже упомянутые менты. После драки никого не задержали… С меня только показания сняли уже в больнице… Кто был тогда? Так… В приёмном покое дело было… Менты были, пэпээсники… Медики тоже слышали, пока раздевали, кровь останавливали… Вот с них и начнём…»
И твёрдо поняв для себя, что надо делать и как, Малой снова уснул, как провалился в небытие.
Глава 8
Когда проснулся уже глубоким вечером, то с удовольствием ощутил бодрость духа. Буквально! Антон даже подумал, что причиной тому не испарившийся из него наркоз. Вернее, не столько свобода от него, сколько решительность в предстоящем деле.
История повторилась: полотенце, мыло, тапки, туалет, умывальник. Теперь без приключений. Подошёл, спросил у сестры, не ушёл ли доктор.
— У себя.
И опять тот же указательный пальчик с ногтем, наманикюренным медицинским кровавым цветом. Прочитал неброскую табличку «Заведующий травматологическим отделением Коновалов Томас Петрович». Постучал в дверь.
— Да-да…
Вполне приветливый голос. Ладно… Сейчас в двери Малого увидит — выражение лица и покажет, при делах он или нет.
Но то ли усталость от переживаний, а то и они самые, продолжающиеся во врачебной рутине, ничего, кроме лёгкого удивления, на докторском лице не отобразили.
— А-а, это вы? — он ждал, но явно кого-то другого, и под Малого врачу пришлось себя настраивать. — Уже проснулись… А я думал, до утра проспите…
Врач указал на стул, сел за стол и взял историю болезни. Антон аккуратно положил на неё руку, давая понять, что он не за этим.
— Доктор, — он сразу заговорил твёрдо, чтобы никаких ассоциаций со стереотипным представлением об участковом, как о районном ментовском дурачке, у врача не возникало. — Не во мне дело. Я вообще завтра собираюсь покинуть ваши гостеприимные стены… коридоры и даже туалеты… Однако хочу кое-что выяснить…
И мгновенный взгляд — выстрел! — снизу, от бумаг, в глаза доктора. Они дрогнули.
— Что вы-яснить?
— Вам ведь известно, кто я?
— Да…
— Так вот ответьте мне… Без протокола пока… Протокол уже составили сегодня… Но это был только первый… Заметьте, доктор, первый протокол! А я без протокола спрашиваю… Какой был диагноз у того несчастного, что выпал сегодня из окна?
Начавшие уже становиться испуганными от прелюдии глаза медика добавили в своё выражение капельку недоумения. Док пожал плечами, словно бы в разочаровании:
— До падения или после?
— До…
— Ушиб нижней челюсти… Сотрясение мозга… Как обычно! А что такое?
Малой, как нельзя кстати, задумался… Но не о покойном с якобы сотрясённым мозгом, а о себе, бывшем в уверенности, что челюсть-то противнику сломал, а оно вон как оказалось… Надо в спортзале это дело отработать! Вернулся в кабинетную реальность, вспомнил разбитый «горшок» и, устремившись лицом в сторону доктора, горячо зашептал:
— Как же это?! Какое сотрясение? Какого, к чертям, мозга?! Вы же видели труп… Вы же видели голову… Не было там ничего! Пустая!
При этом по мере набора слов Малой накручивал напряжённость и даже горячность в тоне — он под конец уличения доктора практически кричал шёпотом, да ещё и голову поворачивал туда-сюда, глядя медику прямо в глаза немигающим прищуренным взглядом. Он им словно бы высверливал из доктора правду, которую тот до этого не мог даже сам себе сформулировать — боялся. А теперь новый страх живого допроса с пристрастием должен был затмить предыдущий неосознанный, ставший уже привычным в своей размытости, страх перед обыденной, но не означенной в сознании, очевидностью. Врач затрепетал. У него заслезились глаза, но он не мог их отвести от этого гипнотического взгляда профессионального полицейского. Ещё чуть-чуть, и доктор, будучи под насилием психологического допинга, скажет, наконец, то, чего от него ждёт правосудие.
