Ознакомительная версия.
Ресторанчик мы покинули примерно около трех ночи, убежденные, что сможем. Задача все же стояла не из легких, и одолеть ее мы не могли, хорошенько не выспавшись. Все разъехались по домам, предвкушая отдых; однако к десяти утра в четверг все собрались в штаб-квартире, готовые к разработке стратегии. Братьев несколько выбило из колеи отсутствие пятого стола, равно как и наличие нового почерка на доске с тезисами, но, в конце концов, они были опытными детективами и сосредоточились на деле, а все, что к нему не относилось, к нему не относилось.
– Если никто не возражает, – начал Люциус, с интересом освежая знакомство с кипами бумаг у себя на столе, – я могу предложить отправную точку. – Каждый из нас промычал нечто одобрительное, и Люциус вытянул руку к правой стороне доски, а именно – к слову КРЫШИ. – Помните ли вы, Джон, то, что сказали про убийцу, когда вы с Маркусом впервые побывали в «Золотом Правиле»? Я напряг память.
– Контроль, – произнес я единственное слово, так ясно пришедшее мне в голову той ночью, когда мы стояли на крыше жалкого заведения Виски-Энн.
– Именно, – подхватил Маркус. – Наверху он постоянно выказывает полную уверенность в себе.
– Да, – согласился Люциус, после чего встал и подошел к доске. – Ну, в общем, моя идея заключается вот в чем: мы потратили немало времени, изучая кошмары этого человека – реальный, которым было его прошлое, и ментальные, терзающие его сейчас. Однако планируя свои злодеяния, он не ведет себя как измученная, испуганная душа. Он агрессивен и предусмотрителен. Он активно действует, а не просто реагирует – и, как мы видели по его письму, восхищается собственной даровитостью. Откуда это у него?
– Откуда у него что? – не понял я.
– Эта уверенность, – пояснил Люциус. – Даровитость-то мы еще можем объяснить – фактически мы это уже сделали.
– Это изворотливость, – сказал Сара. – Такая часто вырабатывается у притесняемых детей.
– Вот именно. – Люциус быстро закивал лысеющей головой, после чего достал платок и стер со лба и черепа неизбежную испарину. Я с восторгом наблюдал за этим знакомым нервическим жестом. – Однако с чего взяться уверенности? Откуда она у мальчика с таким прошлым?
– Ну, быть может, что-то пришло к нему в армии? – предположил Маркус.
– Кое-что. Возможно, – согласился Люциус, не без удовольствия входя в роль лектора. – Но мне кажется, корни здесь следует искать гораздо глубже. Скажите, Джон, не говорил ли вам Адам Дьюри о том, что тик у его брата успокаивался, когда они оказывались в горах? – Я подтвердил, что именно это он и говорил. – Скалолазание и охота, – задумчиво продолжил Люциус. – Похоже, страдания он мог облепить только этими занятиями. А теперь он делает это на крышах.
Маркус удивленно посмотрел на брата и покачал головой:
– Может, ты все же объяснишь нам, о чем ты? Одно дело – играть в кошки-мышки с доктором Крайцлером и совершенно другое…
– Если только ты предоставишь мне минуту времени, большое спасибо, – прервал его Люциус, поднимая вверх указательный палец. – Я вот что хочу сказать: чтобы узнать, чем он занимается в жизни сейчас, нужно пройти по следу того, от чего ему становится безопасно, а не по следу его кошмаров. Он охотится и убивает на крышах, а все его жертвы – дети. Это указывает на то, что контроль над ситуацией – самое главное в его жизни. Мы знаем, откуда его одержимость детьми. Нам также известно о его страсти к охоте. Но вот крыши? До 1886 года он практически не жил в больших городах, однако знает их вдоль и поперек – настолько, что застает врасплох даже нас, понимаете? Подобные знания не приходят сами по себе.
– Постойте, – сказала Сара, медленно качая головой. – Я, кажется, начинаю понимать, к чему вы клоните, Люциус. Он покидает Сент-Элизабет, при этом желая перебраться в такое место, которое гарантирует ему полную анонимность; Нью-Йорк подходит идеально. Но здесь он понимает, что совершенно незнаком с тем, как устроена жизнь на улицах – толпы, шум, суета… Все это странно для него, быть может, даже его пугает. И тут он открывает для себя крыши. Там совершенно иной мир – покойнее, медлительнее, здесь не так много людей. Гораздо больше похоже на то, к чему он привык. Кроме того, он понимает, что есть немало таких занятий, которые требуют все время проводить на крышах: ему можно вообще не спускаться на улицы.
– Разве что по ночам, – подхватил Люциус, вновь воздевая палец. – Когда уличная суета стихает, он может позволить себе исследовать город на свой привычный лад. Вспомните, он ведь еще никого не убил при свете дня. Он прекрасно чувствует ночь, но вот днем – днем, я готов поспорить на что угодно, он проводит все время наверху. – Лоб Люциуса опять покрылся испариной, пока он бежал к своему столу и хватал сверху какие-то бумаги. – Мы уже обсуждали его возможную дневную профессию, которая бы позволила ему не спускаться днем с крыш, – сразу после убийства Али ибн-Гази, – но так ни к чему внятному и не пришли. Но я тут перечитывал свои записи и понял, что лучше всего его перехватывать в этой точке.
– Господи, Люциус – простонал я от этой мысли, – вы хоть понимаете, что предлагаете нам? Придется прочесать все благотворительные и миссионерские организации, все компании, где работают коммивояжеры, все газеты, медицинские заведения… Должен быть способ как-то сузить поиск.
– И он есть, – отозвался Маркус, хотя тон его был немногим энергичнее моего. – Но все равно это означает много беготни. – Он встал, подошел к большой карте острова Манхэттен и показал на булавки, торчавшие в местах совершенных убийств. – Он ни разу не поднимался выше 14-й улицы, что подразумевает одно: лучше всего он знаком с Нижним Ист-Сайдом и Гринвич-Виллидж. Скорее всего, и живет, и работает он также либо там, либо там. По нашей версии, денег у него не очень много. Так что мы вполне можем сузить поиски до тех, кто работает в этих кварталах.
– Верно, – ответил Люциус, вновь показывая на грифельную доску. – И не забывайте о том. в чем мы уже убедились. Если мы правы и Джон Бичем действительно некогда был Яфетом Дьюри, то ему подойдет далеко не всякая работа. С его характером и прошлым некоторые вещи должны казаться ему привлекательнее других. К примеру, вы, Джон, упоминали компании, нанимающие коммивояжеров, – но неужели вы всерьез думаете, что из человека, которого мы изучаем, получится хороший коммивояжер? Что он вообще станет устраиваться на такую работу?
Я собрался было возразить ему, что возможно все, но меня вдруг осенило, что Люциус прав. Мы столько месяцев подбирали фрагменты личности и поведения к смутному образу нашего «воображаемого преступника», что «все» уже действительно невозможно. И меня странно кольнуло ужасом и восторгом: я уже знаю этого человека настолько хорошо, что могу сказать – он никогда бы не пошел на такую работу, которая заставляла бы его заискивать перед обитателями иммигрантских трущоб либо торговать дешевыми поделками производителей и лавочников, которых он наверняка почитает глупее себя.
– Хорошо, – сказал я Люциусу, – но все равно остается достаточно широкий круг – церковные служки, миссионеры, репортеры, фельдшеры…
– Их тоже можно отсеять, Джон, – усмехнулся Люциус. – Просто подумайте лучше. Возьмем репортеров, работающих в трущобах, – с большинством вы знакомы лично. Вы всерьез полагаете, что Бичем впишется в их компанию? Врачи… Это с его-то прошлым? К тому же откуда у него необходимые навыки, а, Джон?
Я взвесил все и пожал плечами:
– Ну, допустим. В таком случае остается работа при миссии или благотворительной организации.
– А вот это ему было бы легко, – сказал Сара. – Необходимые знания ему дали родители – в конце концов, его отец был великолепным оратором.
– Замечательно, – резюмировал я. – Но даже в этом случае нам будет сложно проверить всех до 21 июня. В свое время мы с Маркусом потратили целую неделю на одну-единственную часть. Это совершенно непрактично.
Может, и непрактично, только другого выхода у нас не было. Остаток дня ушел на составление списка благотворительных и религиозных организаций, ведущих дела в Нижнем Ист-Сайде и Гринвич-Виллидж, после чего мы разделили его на четыре района. Каждый взял на себя четверть перечня, и утром мы приступили. Парами мы работать уже не могли, иначе не управились бы и до осени. В первых же местах, куда я заглянул в ту пятницу, меня ожидал куда как прохладный прием; хоть я ни на что иное и не рассчитывал, визиты эти наполнили меня ужасом перед грядущими днями, а то и неделями. Я постоянно напоминал себе, что скучная беготня – зачастую судьба настоящего детектива, но мне это мало помогало: я уже насладился подобной деятельностью в самом начале нашего следствия и теперь часто вынужден был заглядывать в те же места, хоть и с другой целью. А оказываясь в уличной сутолоке, я то и дело мрачно поглядывал на часы: они неуклонно тикали, приближая меня к празднику Иоанна Крестителя. До него оставалось всего шестнадцать дней.
Ознакомительная версия.
