Татьяна поправляла голову, руки, ноги «голопупой» — словно куклу тряпичную на топчане размещала.
— Так, деточка, сейчас ты заснешь, а когда проснешься, ничего не будешь помнить. Веки тяжелые, руки тяжелые… Ты спишь, спишь. И слышишь меня. Слышишь?
— Слышу, — окрашенные помадой малинового цвета губы девицы едва шевельнулись, но голос звучал четко.
— Расскажи, чего ты боишься?
— Вики. Она ко мне приходит.
— Приходит? И угрожает тебе?
— Нет, не угрожает.
— Так чего же ты ее боишься?
— Потому что она мертвая.
— Мертвая? И давно она умерла?
— В марте.
— В марте этого года?
— Да, в марте этого года.
Голос Татьяны дрожал и прерывался.
— Миша, ты должен приехать ко мне. Я приехать к тебе не могу — руки что-то дрожат. То есть, раньше дрожали. Но я коньяка немного на грудь приняла, руки дрожать перестали, а тачку вести не могу. То есть, могу, конечно, но на хрена мне неприятности с ментами. И вообще… Когда тебя ждать?
— Таня, у меня через… через сорок… точнее, через сорок три минуты совещание у прокурора. Я не успею обернуться, — Меньков говорил правду, но испытывал жуткое сожаление. — А ты потерпеть не сможешь?
— Смогу, наверное, но не буду. Я вот что… Я решение приняла. Я к тебе на такси прискачу.
— Ну, зачем в расходы влезать…
— Нет, Мишаня, решено. Уже еду.
Татьяна появилась в его кабинете минут через двадцать. Выглядела она гораздо спокойнее, чем Меньков предполагал по ее голосу.
— Такие гады — минут пять названивала, такси свободное искала, — злость и энергия чувствовались в ее голосе, но уж никак не растерянность. — Это называется качеством жизни, блин. Вот такая у нас жизнь.
— Что у тебя стряслось-то? — прервал ее Меньков, выразительно взглянув на часы.
— Это у тебя стряслось. У твоей службы. Раскрываемость, небось такая же, как и сервис в такси — херовая.
— А при чем здесь раскрываемость?
— А при том, что в марте этого года была изнасилована и убита Виктория Ревзина, тринадцати лет, ученица средней школы номер девяносто один. Небольшая подсказка — скорее всего, изнасиловал и убил ее ученик… во, блин! Ученик! Слово-то какое!
Теперь Меньков заметил, что Татьяна «приняла на грудь» наверняка не меньше двухсот граммов напитка, расширяющего сосуды и снимающего дрожание рук.
— Да, — продолжала она, — ученик той же, девяносто первой школы. Угадай с трех раз, кто этот… ученик.
— Цупиков?! — пораженно выдохнул Меньков.
— Нет, Мишаня, не угадал!
— Значит?…
— Значит, Мишаня, значит! Вербин.
— Но почему ты так уверенно?…
— Почему уверенно? Если ты обратил внимание, я выразилась так: «скорее всего». Мне сказали, что это может быть Вербин. Теперь ты можешь делать все по твоей части: допрашивать, доказывать… А я, собрав всю информацию до кучи и покумекав, вывод сделала однозначный — это законченный урод. Его лечить бессмысленно, разве что запереть в «психушке» до конца дней.
— Но как ты обо всем этом узнала?
— А все получилось по известной прибаутке: «На ловца и зверь бежит». Часа два назад пришла ко мне одна неврастеничка и привела с собой дебилку-дочь. У дебилки крыша поехала: кричит по ночам, днем по сторонам озирается, запирается в комнате, с начала учебного года в школу не ходила. Постоянно талдычила про то, что ее убьют, как убили ту, что по ночам к ней приходит. Дебилку сразу бы психиатру показать, а еще лучше — тебе. Ты бы ее расколол не хуже меня. А мамаша — от большого ума, видать — в церковь ее потащила, потом к какой-то шарлатанке, которая типа экстрасенс. Ну, наконец, нашла неврастеничка мои координаты, приволокла дебилку ко мне.
— Дебилка была свидетельницей? — Меньков уже забыл про совещание у Ивантеева.
— Не просто свидетельницей — сводницей! В общем, насколько я понимаю, дебилка эта — малолетняя потаскушка. Ей пятнадцать лет, а интенсивной половой жизнью живет уже года два. Мамаша воспитывает ее без отца, постоянно занята карьерой — бухгалтер в какой-то воровской или бандитской конторе. Ну, и личную жизнь наверняка устраивает. В общем, на дочь времени совсем не остается, только деньги остаются. Как она выразилась, «ни в чем ей не отказываю». Так вот, дебилка достаточно давно занималась сексом с Вербиным. Не только с ним, с другими тоже. Имя им, наверное, легион. Но именно Вербин попросил ее — точнее, приказал — привести к нему Викторию Ревзину. Он на ту девочку «глаз положил», а она, Вика, видите ли, слишком много о себе воображала. Короче, — Татьяна подняла руку, словно в протестующем жесте, увидев, что Меньков опять взглянул на часы. — Короче, она, эта дебильная тварь, затащила Вику Ревзину в то место, которое ей указал Вербин. Когда Вербин появился, она сбежала. На следующий день Вика не явилась в школу. А через какое-то время дебилка узнала, что нашли труп Вики. Неподалеку от того места, где ее «принял» Вербин. Естественно, она связала два события и сделала выводы. Вербин, конечно, понимал, что выводы дебилка сделает. И пригрозил убить ее, если она хоть подумает рот открыть, а не то, что откроет. Ну вот, теперь беги на свое совещание.
— А мамаша этой, как ты выражаешься, дебилки — она ведь все слышала? — озабоченно спросил Меньков.
— Конечно. Только я сказала ей: врачебная тайна — это то же самое, что тайна исповеди. То есть, меня совсем не интересует, был ли мой пациент свидетелем преступления или даже сам совершил преступление. Я, дескать, всегда храню тайны. Намекнула, что мне и не такое еще приходилось выслушивать. Хотя что уж может быть хуже?…
— И она тебе поверила?
Татьяна в ответ только плечами пожала.
— Впрочем, это уже не имеет никакого значения, — сказал Меньков. — Очень скоро ни этой мамаше истеричке, ни дочери дебилке никто не сможет угрожать. Уж это я могу гарантировать. Прикроем уродов, захлопнем мышеловку.
27
Пятница, 24 сентября
— А лихо ты алкаша Сушкина подверстал, — Меньков смотрел на Вербина с выражением усталости и омерзения на лице. — Не свидетель — просто козырный туз в крапленой колоде. Самым для тебя удачным оказался тот факт, что Сушкин Алевтинова и в самом деле видел в тот день и примерно в то время — которое ты ему подсказал. Ну, получасом раньше, получасом позже — какое значение имеет это для тупого пьяницы Сушкина? А вот для тебя это имело значение очень большое! Сушкин не видел в какой именно подъезд — и, самое главное! — в какой дом вошел Алевтинов. Но ты не просто очень прозрачно намекнул ему, какой ответ он должен дать на твой вопрос. Ты его просто убедил в том, что Алевтинов зашел именно в тот подъезд того дома, в котором какой-то подонок изнасиловал и убил восьмилетнюю Веронику Федяеву.
— Убедил? — жирное лицо Вербина налилось кровью, он смотрел на старшего следователя с нескрываемой неприязнью. — Дело вели ваши коллеги — из следственного комитета.
«Это Коренев-то коллега? — с какой-то даже тоской подумал Меньков. — Как говорится, дальше ехать некуда. Приехали на край пропасти. Или уже соскользнули в пропасть и не замечаем, как стремительно летим вниз».
— Следственный комитет тоже не есть идеальный механизм, — сухо произнес он вслух. — Оттого дело об убийстве Вероники Федяевой и возвращено на доследование. Хотя это для тебя — нож в печень острый. Разве не так? И не только потому, что ты ошибку в своей работе совершил. Нет! Имелся некто, видевший Алевтинова в тот роковой день, и этот некто подсказал тебе, кто е щ е мог его видеть. То есть, на Сушкина указал. Только дело в том, что некто этот о-очень был заинтересован в том, чтобы в изнасиловании и убийстве заподозрили Алевтинова, а не…
Он намеренно затянул паузу, не отрывая пристального взгляда от лица Вербина.
