Эдвин Нобл отверг благородный порыв клиента, настояв на том, что будет присутствовать при допросе, и потребовал, чтобы Питера отправили в больницу независимо от его желания. Миллиардер, однако, настоял на своем, поклявшись перед десятком телекамер журналистов, что желает сделать публичное признание.
В комнате их было трое — сам Бондюран, Куинн и Юрек. Питеру нужен только Куинн, но полиция потребовала, чтобы при допросе присутствовал и их представитель. Имя Сэма Ковача не упоминалось.
— Джилли приехала к ужину, — начал Питер. Он казался маленьким, сгорбленным и сморщенным, как наркоман, плоть которого усохла от долгого употребления героина. Бледное лицо, красные глаза. Потухший взгляд. — Она была в обычном настроении. Вернее, в постоянных перепадах настроения. То истерично хохотала, то впадала в депрессию и огрызалась. Она, как это сказать… непредсказуема. Как и ее мать. Даже в детстве.
— Из-за чего вы поссорились?
Бондюран бросил взгляд на розоватое пятно на противоположной стене, где, по всей видимости, виднелись следы крови, которые кто-то пытался безуспешно отскрести.
— Из-за ее учебы, музыки, лечения, отчима. Из-за нас.
— Она хотела возобновить отношения с Лебланом?
— Она разговаривала с ним. И заявила мне, что хотела бы вернуться во Францию.
— И вы рассердились.
— Да, — подтвердил Бондюран и вздохнул. — Это не совсем верное слово. Я расстроился. Почувствовал огромную вину.
— Почему?
Бондюран ответил не сразу. Поиск ответа занял время, как будто он пытался мысленно подбирать правильные слова.
— Потому что это была моя вина — то, что случилось с Джиллиан и Лебланом. Я мог бы это предотвратить. Мог бы побороться с Софи за опеку, но пустил дело на самотек.
— Она угрожала рассказать всем о том, что вы совращали Джиллиан? — напомнил ему Куинн.
— Она шантажировала меня, — поправил миллиардер. — И научила Джиллиан, что следует говорить и как вести себя, чтобы убедить людей, что это правда.
— А что, разве все было не так?
— Джилли моя дочь. Я бы никогда не сделал ей ничего дурного, — сказав это, Питер задумался над собственными словами, чувствуя, что самообладание уже пошло трещинами. Он тотчас прижал к губам дрожащую руку, чтобы сдержать рвущееся наружу рыдание. — Откуда я мог знать?
— Вы знали психическое состояние Софи, — заметил агент.
— Я тогда занимался покупкой «Дон Тортон». Мне предстояло заключение нескольких серьезных правительственных контрактов. Она могла разорить меня.
Куинн ничего не сказал, как уже поступал, наверное, тысячу раз на одной только прошлой неделе.
Бондюран виновато вздохнул, как будто признавая поражение, и посмотрел на стол.
— Я отдал дочь в руки безумной женщине и развратнику. Наверное, было бы милосерднее убить ее уже тогда.
— Что случилось в ночь с пятницы на субботу? — снова спросил Куинн, возвращая собеседника в настоящее.
— Мы заспорили о Леблане. Джиллиан обвинила меня в том, что я ее не люблю. Заперлась в музыкальной комнате и весь вечер просидела в ней. Я оставил ее в покое и отправился в библиотеку. Там сел перед камином и выпил немного коньяку. Примерно в полдвенадцатого она вошла в комнату. Появилась за моей спиной, что-то напевая. У нее прекрасный голос, чарующий, неземной. А песня непристойная, отвратительная, извращенная. Там было все, чему когда-то Софи научила ее, — о том, что я якобы с ней делал.
— И вы рассердились?
— Мне стало противно. Я встал и повернулся, чтобы сказать ей об этом. Она стояла передо мной обнаженная. «Не хочешь меня, папочка? — спросила она. — Разве ты не любишь меня?»
Даже вспоминать эту сцену было выше его сил. К горлу тотчас подкатил ком тошноты. Он поспешно нагнулся над корзиной для бумаг, стоящей рядом, и его вырвало. Куинн спокойно и нарочито бесстрастно ждал, когда Бондюран придет в себя.
— У вас был с нею секс? — спросил Юрек.
Агент едва не испепелил его взглядом.
— Нет! О боже, нет! — воскликнул разъяренный предположением Бондюран.
— Что же случилось? — спросил Куинн. — Вы повздорили. Дело закончилось тем, что она выбежала из дома.
— Да, — ответил собеседник, успокаиваясь. — Мы повздорили. Я наговорил ей того, чего, наверное, не следовало. Она же такая обидчивая. Но я был вне себя от злости. Джилли схватила одежду и убежала. После этого я больше не видел ее живой.
По лицу Юрека было видно, что он сбит с толку.
— Но ведь вы сказали, что убили ее.
— Неужели вы не понимаете? Я мог бы спасти ее, но не спас. Отпустил ее в первый раз, чтобы спасти себя, бизнес, деньги. Это я виноват, что она стала такой. Дал ей уйти в пятницу ночью, потому что не хотел иметь к этому никакого отношения, и вот теперь она мертва. Я убил ее, детектив, это абсолютно точно, как если бы сам ударил ножом в сердце.
Юрек поднялся, оттолкнувшись от стола вместе со стулом, и принялся мерить комнату шагами с видом человека, который понял, что его обвели вокруг пальца в игре в наперсток.
— Хватит рассказывать сказки, мистер Бондюран. Неужели вы думаете, что мы поверим? — Юрек явно задумал сыграть роль злого копа, и это при том, что ни его внешность, ни голос этому не способствовали. — Вы принесли в сумке голову вашей дочери. Зачем? Или это был сувенир, который передал вам настоящий убийца?
Бондюран ничего не сказал. Упоминание об отрезанной голове Джиллиан явно его добило. На глазах у Куинна он начал уходить в себя, позволяя разуму бежать из реальности в более уютный воображаемый мир. Кстати, он вполне может уйти туда, и довольно надолго.
— Питер, что вы делали в доме Джиллиан в воскресенье утром?
— Я пошел увидеть ее. Убедиться, что с ней все в порядке.
— Пошли глубокой ночью? — с сомнением в голосе спросил Юрек.
— Она не отвечала на мои звонки. В субботу я решил не беспокоить ее, по совету Лукаса Брандта. В воскресенье утром… Я должен был что-то предпринять.
— И вы отправились к ней и вошли в ее квартиру, — сказал Куинн.
Бондюран несколько мгновений рассматривал пятнышко на свитере, затем принялся счищать его ногтем большого пальца.
— Я думал, что она будет в постели… И все время думал, в чьей постели она была. Я ждал ее, ждал…
— Чем вы занимались, ожидая ее?
— Я занялся уборкой, — ответил Бондюран, как будто в этих словах не было ничего странного, как нечто само собой разумеющееся. — Квартира выглядела как… как свинарник, — пояснил он и брезгливо скривился. — Грязь, пыль, кучи мусора, всякого хлама.
— Как и сама жизнь Джиллиан? — осторожно задал вопрос спецагент.
На глаза миллиардера навернулись слезы. Уборка в квартире дочери означала скорее символический акт, нежели преследовала гигиенические цели. Он бессилен изменить ее жизнь, но был в состоянии прибраться в окружавшем ее материальном пространстве. «Символ контроля и одновременно любви», — подумал Куинн.
— Затем вы стерли звонки в ее автоответчике, верно? — спросил он.
Бондюран кивнул. Слезы сделались крупнее. Он оперся локтями на стол и прижал ладони к лицу.
— Там были звонки Леблана? — осмелился спросить Джон.
— Сукин сын! Он повинен в ее смерти так же, как и я!
С этими словами Питер положил голову на столешницу и зарыдал. Агент ждал, пока он успокоится, а сам думал, что миллиардер, пока прибирался в квартире, наверняка наткнулся на музыкальные сочинения Джиллиан. Ее опусы вполне могли быть главной причиной, вынудившей Бондюрана отправиться к ней домой. Но Питер, из чувства вины, теперь утверждает, будто им двигала исключительно забота о дочери.
Куинн подался вперед и, потянувшись через стол, положил руку на запястье Бондюрана, пытаясь через физический контакт вновь вернуть его в настоящее.
— Питер, скажите, вы знаете, кто убил Джиллиан?
— Ее подруга, — ответил тот бесцветным, усталым голосом, скривив губы в сардонической усмешке. — Ее бывшая подруга. Мишель Файн.
— Почему вы так считаете?
— Она пыталась шантажировать меня.
— На самом деле?
— Во всяком случае, до вчерашнего вечера.
— А что случилось вчера вечером?
— Я убил ее.
Эдвин Нобл подлетел к спецагенту сразу, как только тот вышел из комнаты для допросов.
— Ни слова из услышанных вами признаний не прозвучит на суде, — заявил он.
— Он отказался от своих прав, мистер Нобл.
— Мой клиент недееспособен, он не в состоянии принимать подобные решения.
— Это решит судья, — вступил в разговор Сэйбин.
Служители закона смотрели друг на друга, как две кобры. Юрек отвел в сторону помощника прокурора Логана, чтобы поговорить с ним об ордере на обыск в квартире Мишель Файн. Ковач стоял в трех-четырех шагах от них, прислонившись к стене, без привычной сигареты в зубах. Этакий одинокий койот.
