Информация же, доставленная нами с мисс Говард из Стиллуотера, была должным образом зафиксирована на грифельной доске в гостиной мистера Пиктона. Потом мы переместились на заднее крыльцо, дабы обсудить важность рассказанного. Вовсе не удивительно, что миссис Мюленберг не знала всех подробностей дела Хатч, поскольку жила в другом городе, и заведовало им управление другого шерифа — шерифы же маленьких городков обыкновенно были еще меньше склонны к сотрудничеству и общению друг с другом, чем полицейские участки в Нью-Йорке. Относительно же отказа бедной женщины дать показания мистер Пиктон заверил нас, что потеря невелика — поскольку местный Соломон округа Саратога, судья Чарлз Г. Браун, был ярым приверженцем рассмотрения каждого дела по его существу, и почти наверняка не допустил бы до сведения жюри присяжных никаких необоснованных заявлений относительно неких событий десятилетней давности. То же было справедливо и в отношении всей работы, проделанной нами в Нью-Йорке, которая, как решительно напомнил нам наш хозяин, даже не привела к официальному полицейскому расследованию. Делу об убийстве детей Либби Хатч предстоит ограничиться только этим — а рассказ миссис Мюленберг лишь поможет нам лучше понять личность женщины, с коей мы имеем дело. В этом отношении он предоставлял дальнейшее подтверждение (хоть в нем и не было особой нужды) того, насколько умна наша противница. Доктор объяснил нам, что маленькая теория миссис Мюленберг о том, как Либби убила ее сына, Майкла, — история, которая кому-то могла показаться всего лишь бредом полуобезумевшей от горя женщины, — скорее всего была верной: такое вещество, как яд, будучи принято кормящей женщиной, действительно может через ее молоко быть передано любому ребенку, которого она кормит. В пакетике же с черным порошком, найденном миссис Мюленберг в комнате Либби вместе с мышьяком, по мнению доктора, был, пользуясь его терминологией, carbo animalis purificatus, то есть по-латыни — «очищенный животный уголь». Прочему миру это вещество известно под именем «черной кости», его повсеместно используют как противоядие при множестве отравлений, включая мышьяк. Вероятно, Либби держала его под рукой на случай, если вдруг от нетерпения сама примет слишком большую дозу. А ответ на вопрос, зачем она сделала то, что сделала, мы все уже знали: маленький Майкл Мюленберг совершил смертельную ошибку, дав понять, что Либби не особо наделена материнскими талантами, и вместо того, чтобы просто признать это и попытаться найти себе в жизни другое занятие, убийца сфабриковала ситуацию, в которой производила впечатление героини, старающейся спасти ребенка, — на самом деле его убивая. Ту же схему мы уже обнаружили в случае с «приемными» детьми Либби, а также с младенцами в «Родильном доме»: эта женщина предавалась своему зловещему занятию намного дольше, чем любой из нас — кроме, конечно, доктора — подозревал или мог допустить.
Но все же в печальном рассказе миссис Мюленберг была маленькая деталь, оказавшаяся полезной подсказкой: если Либби Хатч нанималась на работу кормилицей, значит, она сама должна была когда-то родить. Если Либби не солгала в виденных нами больничных анкетах насчет своего возраста и сейчас ей было тридцать девять, то в 1886 году ей было двадцать восемь, а этот самый ее ребенок мог оказаться любого возраста, от младенца до моих лет — однако ее появление у Мюленбергов в одиночку, указывало на то, что он, скорее всего, был уже мертв (что никого из нас нисколько не удивляло). Но живым или мертвым было это дитя, где-то должно было иметься какое-то свидетельство его или ее существования.
Поэтому нам с мисс Говард теперь предстояло не просто разыскивать родителей Либби где-то на восточном берегу Гудзона: вероятнее всего, нас ждала и еще одна детская могила. Беседа с миссис Мюленберг дала нам только одну общую подсказку, откуда начинать поиски: на противоположном берегу реки располагалась целая череда маленьких городков, — и поэтому приступать нам следовало как можно скорее. Думается, мисс Говард ничего не имела против отправления той же ночью, но лично я не собирался больше никуда выезжать в темноте; к тому же мы должны были Эль Ниньо его первую ночь в постели, как обещали. Мистер Пиктон провел его в комнату на верхнем этаже, причем, поднимаясь по лестнице, эти двое болтали, как старинные приятели: мы были правы, решив, что разговорчивая натура обоих сдружит их с самого начала. А насчет того, что же все-таки станет с Эль Ниньо, когда расследование будет закончено, мистер Пиктон сказал, что будет вовсе не против оставить его у себя в качестве слуги — это уж точно даст жителям Боллстон-Спа пищу для пересудов. После счастливого разрешения таким образом его судьбы, туземец нырнул в среднего размера кровать у себя в комнате точно в океан, прервав свое дикое ликование лишь после того, как мистер Пиктон сообщил ему, что миссис Гастингс отнюдь не обрадуют его фортели в постели в моих выходных туфлях.
Доктор решил, что наш новый компаньон в ближайшем будущем продолжит работать со мной и мисс Говард: невозможно было предвидеть, какими еще неприятностями способен обернуться поиск корней Либби Хатч, но можно было смело утверждать — окажись мы снова в опасности, таланты Эль Ниньо придутся весьма кстати. То был вполне ясный и приемлемый выбор — к тому же, хоть поначалу это и не было столь же очевидно, последующие два дня прекрасно показали, сколь забавным продолжал оставаться наш напарник. Пока мы рыскали по этим селениям на восточном берегу Гудзона и мисс Говард опрашивала каждого встречного и поперечного насчет семьи Фрэзеров, Эль Ниньо и я сходились все лучше и лучше, паясничали, смеялись и сообщали всем обеспокоенным и обиженным местным жителям, с какими сталкивались, куда им стоит засунуть свою мелкопоместную враждебность. Пылкая преданность аборигена, теперь с энтузиазмом обратившаяся на нас, — после долгих лет ее неохотного дарования подлому сыну изначального благодетеля — побудила мисс Говард по-своему привязаться к нашему новому приятелю, да таким образом, коий был невозможен в отношении обычного белого американского мужчины: ведь Эль Ниньо вел себя с ней без покровительственного снисхождения или попыток рыцарства — то было простое уважение к оказавшим ему добрую услугу.
В первый день поисков нам понадобилось собраться со всеми бодрыми чувствами, что у нас были — ведь он не принес ничего, кроме отрицательных ответов на расспросы мисс Говард и угрюмых недоверчивых взглядов местного населения. Тот факт, что мы разыскиваем убийцу, похоже, нимало не способствовал доверию этих людей: мы были прежде всего чужаками, и никакая наша подразумеваемая цель не могла сломить этот барьер. В среду вечером мы вернулись к мистеру Пиктону несолоно хлебавши, но в четверг встали до зари и снова выехали, стараясь не дать воли разочарованию. На рассвете мы пересекали реку на маленьком пароме, направляясь прямиком в яркое, режущее глаз сияние утра. Такое положение дел было бы тошнотворным, когда б не Эль Ниньо, который, лежа позади в нашей коляске, точил свой крис и радостно напевал какую-то песенку на родном языке, в которой, как он сообщил мне, говорилось об утре в тропических джунглях, бывших некогда его домом.
Остаток же нашего утра заполнило новое разочарование — как, впрочем, и день. Город за городом, таверна за таверной, почта за почтой — мисс Говард прилежно заходила в каждое заведение и задавала одни и те же вопросы о семье по фамилии Фрэзер. Когда зазолотился день, я, например, уже был более чем готов признать безнадежность того, что мы обнаружим хоть что-нибудь до созыва большого жюри: в конце концов, мы даже не знали, была Фрэзер девичьей фамилией Либби Хатч, псевдонимом или же кличкой, под которой проходил отец ее первого ребенка. Уверенность мы чувствовали только в одном: где-то — может, и вовсе в другом штате — была могила ребенка с такой фамилией; а когда поздний день перетек в ранний вечер, уже и мисс Говард начала думать, что, это, пожалуй, все, что нам нужно знать, по крайней мере — сейчас. Если мистер Пиктон решит, что для настоящего процесса (если, конечно, до такого дойдет) требуется больше подробностей касательно той части жизни Либби, мы продолжим наши поиски — и тогда он сможет с пристрастием допросить ее на суде и об этих вещах. Но мисс Говард все больше убеждалась в том, что жестокость Либби была в той же степени результатом рождения девочкой в деспотическом, ханжеском обществе, в какой виной тому могли быть любые возможные отклонения в жизни ее семьи; и наши бесплодные вынужденные поиски начали в итоге казаться попросту потерей времени. Незачем говорить, что мисс Говард была не из тех, кто мог долго терпеть подобное чувство.
И потому, когда тем вечером часы на здании суда в Боллстон-Спа пробили семь, мы вполне услышали их, поскольку уже возвращались в город по Мальта-роуд. Мы проехали мимо закрытых лавок Боллстона и тихих домов, обогнули железнодорожную станцию, поднялись вверх по Бат-стрит и оказались под окном мистера Пиктона. Эль Ниньо спал в коляске, мисс Говард рядом со мной была погружена в свои размышления, а сам я с трудом удерживался от дремы — рассудок мой убаюкивал медленный размеренный цокот копыт нашего верного моргана.
