Она по-прежнему не поднимает глаз от стола.
– И как раз перед тем как снять с меня джинсы, он достал из-под сиденья Лену и сунул ее мне.
Руки матери начинают дрожать крупной дрожью.
– Именно в таком виде и нашли Энн, – напоминаю я ей. – Рядом с ее обнаженным телом лежал Томас, Застенчивая Черепашка.
– Вчера ночью мне тоже снился сон, – негромко сообщает мать.
– Вот как… в самом деле?
Она подносит чашку с кофе к губам, потом со стуком опускает ее на блюдце.
– Когда я была еще совсем молоденькой, на острове кое-что произошло, – начинает она рассказ голосом, какого я никогда у нее не слышала. В нем не чувствуется никакой аффектации, никакого притворства, ровным счетом ничего, что могло бы привлечь внимание слушателя. – Мне тогда исполнилось четырнадцать лет. Было лето. И я подружилась с тамошним мальчиком. Негром. Он был на год старше меня. Наши отношения оставались совершенно невинными, по большей части. Но к концу лета мы начали трогать друг друга. Так или иначе, но он трогал меня. – Она отпивает глоток кофе, и руки у нее дрожат так сильно, что я боюсь, что она выронит чашку. – Мы встречались у старой хижины у реки. Туда никто и никогда не ходил. Но однажды мой двоюродный брат выследил нас. И он видел, как Джесси трогал меня.
– Этого мальчика звали Джесси?
Перед моими глазами мгновенно всплывает образ чернокожего мужчины, который выговорил обожженными губами: «Я довольно хорошо знал вашу мать».
– Да.
– Джесси Биллапс?
Наконец она смотрит мне в глаза.
– Да. Он был влюблен в меня.
– Боже мой… Мама, я разговаривала с ним совсем недавно.
– Как он выглядит?
– Нормально, по-моему. Но в душе у него кипит гнев.
– Я уверена, что так оно и есть, особенно после того, что случилось с ним на войне. Можешь мне не верить, но он был очень симпатичным. Я сделала для него все, что смогла. Сейчас у него лучшая работа на острове.
Господи…
– Ты ведь что-то недоговариваешь, верно?
Она пожимает плечами, словно это больше не имеет значения.
– В тот день, когда мой кузен увидел нас, он рассказал обо всем своему отцу. А его отец рассказал моему.
По коже у меня пробегает холодок.
– Что было дальше?
– Папа в тот же вечер отправился в дом к родителям Джесси, вытащил его оттуда и избил до полусмерти.
В памяти у меня с потрясающей ясностью всплывают слова Джесси Биллапса: «Однажды, когда я был еще мальчишкой, доктор Киркланд избил меня. Сильно. Но на его месте я поступил бы точно так же, так что в этом смысле мы с ним квиты…»
Слезы текут по лицу моей матери. Я хватаю со стола бумажное полотенце и подаю ей.
– Мама?
Она смеется каким-то странным смехом, и в голосе ее слышны истерические нотки.
– Я думала, папа поступил так потому, что Джесси был чернокожим. Понимаешь? А после этого я чувствовала себя ужасно. Я была похожа на тебя. Я отказывалась разговаривать. И папа злился на меня все сильнее и сильнее. Наконец он потребовал, чтобы я объяснила ему причины своего молчания.
– И что ты ему сказала?
– Что он избил Джесси, как будто парнишка изнасиловал меня или сделал что-нибудь в этом роде, но правда заключалась в том, что я хотела, чтобы Джесси трогал меня.
Я пытаюсь представить своего деда, как он слышит подобные речи из уст дочери еще в шестьдесят шестом году.
– Что случилось потом?
– У отца побелело лицо. Тогда мы остановились в номере-люксе отеля «Пибоди» в Мемфисе. Он рывком сдернул меня со стула и потащил в спальню родителей. Он снял ремень и порол меня до тех пор, пока не потекла кровь, но и тогда он не остановился, а продолжал избивать меня.
– А что в это время делала бабушка?
Мать качает головой, словно до сих пор пребывает в недоумении.
– Не знаю. Она просто исчезла.
Как исчезала ты, когда я была маленькой, а дедушка сердился…
– Но самое страшное заключается в том, – продолжает мать, – что я кое-что забыла и не вспоминала об этом, пока вчера мне не приснился сон. Ведь он раздел меня догола, прежде чем выпороть. Он раздел меня догола. Мой собственный отец швырнул меня на кровать и сорвал с меня одежду. А когда он избивал меня, то выкрикивал всякие вещи. Мерзкие и отвратительные. Он называл меня шлюхой… грязной проституткой. Тогда я даже не знала значение этих слов. Но самым страшным было выражение его лица. Его глаза.
– Что в них показалось тебе странным и страшным?
– Я увидела в них не только гнев, Кэт.
Перед глазами у меня проплывает череда мгновенных и ужасающих воспоминаний. Дикие, невидящие глаза и раскрытый в яростном крике рот.
– А что еще?
Мать закрывает глаза и качает головой – подобно первобытной женщине, страшащейся назвать демона по имени.
– Мама? Что еще ты увидела в его глазах?
Она отвечает испуганным, едва слышным шепотом.
– Ревность.
По телу у меня пробегает дрожь, а в душу закрадывается страх. Но помимо страха я ощущаю еще и нечто вроде ликования.
Она знает, – понимаю вдруг я. – Она все знает… она все знает… она все знает…
– У тебя сохранились воспоминания о том, как дедушка трогал тебя?
Она отрицательно качает головой.
– Но ты была права, когда заговорила о моих проблемах. Есть вещи, которые я просто не могу сделать. Я не оправдала надежд твоего отца. Он разочаровался во мне. Хотя проявил чуткость и понимание. И я хотела сделать то, чего он хотел от меня… в этом не было ничего ненормального. Но я просто не могла. Стоило Люку оказаться позади меня, как у меня перехватывало горло и я чувствовала себя так, словно мне сию же секунду надо бежать в ванную.
– Чтобы помочиться, ты имеешь в виду?
Она краснеет до корней волос.
– Нет. А если он пытался продолжать, я испытывала ужасную боль. Я не хочу больше об этом говорить, хорошо? Просто не могу. Я даже не уверена, что помню из того, что было на самом деле, а что выдумываю. Но одно я помню совершенно точно… – Она комкает бумажное полотенце и прикладывает влажный комок к глазам, но нового потока слез остановить не в силах. – То, как смотрела на меня Энн. По вечерам, особенно когда мама уходила играть в бридж, Энн удалялась в кабинет отца, чтобы занять его. А я оставалась в своей комнате. Я знала, что она ненавидит бывать там. Я знаю, что она боялась его. В глубине души я тоже очень боялась отца, хотя не призналась бы в этом никому. Даже самой себе. Как можно бояться своего отца? Он любил меня и заботился обо мне. Но всякий раз, когда Энн оставляла меня и шла туда, чтобы провести какое-то время в его кабинете, она смотрела на меня так, как смотрят на того, кого хотят защитить.
Подбородок у матери дрожит, как у маленькой девочки. Я не уверена, что она долго сможет выдерживать этот разговор.
– А теперь, – говорит она, – я совершенно точно уверена, что именно это она и делала. Защищала меня от него. Она была всего на четыре года старше, но… Боже мой, я не могу даже думать об этом!
Она роняет голову на руки, и тело ее сотрясается от рыданий. Я склоняюсь над ней и обнимаю так крепко, насколько хватает сил.
– Я люблю тебя, мама. Я очень сильно люблю тебя.
– Я не понимаю, как… По крайней мере, Энн пыталась защитить меня. Но я не сумела защитить тебя… моего собственного ребенка.
– Ты не могла, – шепчу я в ответ. – Ты не смогла защитить даже себя.
Она выпрямляется и стискивает зубы, явно злясь на себя.
– Мама, ты даже не понимала и не знала, что с тобой случилось. Не понимала разумом, во всяком случае. Я думаю, ты не сознавала этого вплоть до вчерашней ночи.
– Но как это возможно? – Она взглядом умоляет меня объяснить ей. – Энн знала. А почему я ни о чем не догадывалась?
– Я думаю, что все мы просто отгоняли от себя подобные мысли, потому что признать, что он так поступал с нами, значило согласиться с тем, что он не любил нас. Что он заботился о нас не ради нас самих… а ради себя. Чтобы использовать.
Мать берет меня за руку и стискивает ее, как клещами.
– Что ты собираешься делать, Кэт?
– Хочу заставить его признаться в том, что он делал.
Она качает головой, глаза ее полны ужаса.
– Он никогда не сделает этого!
– У него не будет другого выхода. Я намерена доказать, что он делал это. А потом я собираюсь сделать так, чтобы он понес наказание за свои поступки.
– Он убьет тебя, Кэт. Просто убьет.
Я начинаю возражать, но мать права. Дедушка стерилизовал свою десятилетнюю дочь, чтобы иметь возможность растлевать и насиловать ее после достижения зрелости, не боясь, что она забеременеет. Он убил ее будущих детей ради нескольких жалких лет удовольствия. И в конце концов из-за этого она сошла с ума.
