Он отхлебнул чай и никак не отреагировал. Я начал всхлипывать.
— Пожалуйста… пожалуйста… — Я продолжал повторять эти слова, пока они не утратили для меня своего значения.
— Люди скажут что угодно, лишь бы боль прекратилась, — сказал хромой. — Все. Если есть время, то полученную информацию можно проверить, посмотреть документы. Но если нет ни информации, ни документов, как можно определить, что правда, а что нет? В таком случае боль становится единственным мерилом истины. Боль да еще чутье следователя.
— Пожалуйста… выслушайте.
— Но ты понимаешь, что можешь угодить в еще одну ловушку. Наступает момент, когда следователь не верит уже ничему, если это не следствие боли. Ничему. Как ты думаешь, я тебе сейчас верю?
В пальцах стало покалывать, возникло болезненное ощущение, как это бывает после долгого онемения. Я лежал неподвижно и как мог пытался направить всю оставшуюся энергию в руки, чтобы можно было пошевелить пальцами.
На улице послышался звук подъезжающей машины. Дверь в магазин отворилась, и вошла женщина. Теперь на ней были голубые джинсы, кроссовки и что-то вроде рабочей блузы, а голову и шею прикрывал черный хиджаб. Она положила сумочку на прилавок, как будто ей предстояла обычная рабочая смена.
Они с незнакомцем пару минут переговаривались на испанском. Свет у меня над головой погас, а галогенная лампа снова светила мне в лицо, как солнце из черноты космоса. Но больше ничего не произошло. Они продолжали разговаривать. В магазине снова открылась входная дверь, значит, там кто-то оставался. Я слышал, как заработал двигатель и как звук становился все слабее и слабее, по мере того как автомобиль отъезжал. Кто-то прошел в дальнюю комнату и поставил кипятить воду. Ритуал пытки возобновится довольно скоро, но они заставят меня ждать его и постоянно думать о том, что это вот-вот начнется.
Когда понимаешь, что ты — покойник, уже ничто не сдерживает. Врач своими разговорами пытался зажечь во мне слабый огонек. Пока он говорил, я вел себя очень осторожно. Но я знал, что мне крышка. И моя уверенность в этом перевешивала все то, что он пытался мне внушить. Сейчас у меня было только одно представление о рае: я хотел взять то ружье и с большим удовольствием нажать на спусковой крючок. Вероятно, там больше не было патронов. Может, поэтому его и оставили на мешке с этими чертовыми фисташками, где-то там, в темноте. Наверное, его здесь вообще не было. Его могли забрать, когда я отрубился. Может, мне вообще не удастся вспомнить, где оно находится. Как знать? И кому до этого какое дело? Если мне пришел конец, то я и так уже получил по полной программе. Свобода была лишь другой формой фразы: «Мне нечего терять». И после разговора с врачом я чувствовал себя абсолютно свободным.
Из соседней комнаты донесся стон. Стонала женщина. Я задрожал. Что бы она там ни делала, я надеялся, что это займет ее на некоторое время.
Лицо и плечи заскользили по полу, когда я попытался, отталкиваясь ногами, продвинуться в сторону ружья, которое, как мне казалось, находится где-то слева от меня. Слишком медленно. Я перекатился так, что шина оказалась у меня под поясницей. Вспышка света, острая, слепящая боль. Но я продолжал двигаться. Я изо всех сил отталкивался ногами, и мне удалось передвигаться быстрее. Еще быстрее! Неожиданно я уткнулся лицом в пеньковую ткань мешка и вдохнул какие-то специи, похожие на истолченный в муку огонь. Я давился и кашлял, но удержался от падения и остался стоять на коленях. Затем, чуть повернувшись, я наткнулся на другой мешок. Еще один удушающий порошок. Потом фимиам. Щекой я почувствовал холод вороненой стали.
Внезапно зажегся верхний свет. Она шла из дальней комнаты. Пускай идет. Пусть подойдет поближе. Совсем близко. Опускаясь, я согнулся над мешком. Шина, облепившая меня вокруг живота, погрузилась в рассыпавшееся содержимое мешков. Я не ожидал такого поворота событий, но это спасло меня. Теперь у меня была точка опоры. Ружье оказалось подо мной, дуло направлено в сторону комнаты. Я согнулся над ним, погружая шину еще глубже в мягкое содержимое мешка, чтобы было удобнее взяться за ружье. Вот и спусковой крючок. Ружье ожило — горячий ствол упал мне на ноги, в ушах зазвенело. Я постарался, насколько позволяла шина, согнуться, ожидая, что меня забьют до смерти. Но ничего не произошло. Я встал и осмотрелся.
Она лежала на полу. Выстрел, как укус огромной акулы, вырвал большой кусок у нее в боку, кости правой руки почти полностью обнажились. Кровь и куски плоти забрызгали белые мешки с крупой, стоявшие у противоположной стены. Из-под разорванной рабочей блузы виднелась длинная белая обнаженная нога, спина неестественно изогнулась. Пару секунд женщина дрожала и извивалась в агонии, потом затихла и умерла. Ее платок, застегнутый под подбородком, намок от крови, текшей изо рта и из носа.
Я добрался до прилавка и, зацепившись шиной за его край, медленно содрал ее с себя. Руки дрожали, меня всего трясло, и я не мог двинуться с места. В дальней комнате рядом с аккуратно сложенными джинсами, которые она оставила на стуле, я нашел ее сумочку и вытряхнул содержимое. Мария Пилар Секо де Шами. Там был указан ее домашний адрес. Спотыкаясь, я подобрал с пола свои брюки и потащился к раковине, чтобы как можно тщательнее и быстрее их выстирать. Я натянул их мокрыми и вышел в жаркую ночь Гранады.
Полицейские в больнице, разумеется, мне не поверили, когда я рассказал, что я — обычный турист, которого избили и ограбили. Но город жил за счет туризма, и если жертва не хочет подавать жалобу, полицейские не станут превращать рутинные расспросы в допрос. Они не спросили меня о Пилар, и я подумал, что ее найдут только через несколько дней, когда запах трупа перебьет аромат специй.
Я отправился к ней домой на следующий день после ее смерти. У меня были ключи, которые я взял у нее в сумочке. Прежде чем войти в дом, я следил за обстановкой около двух часов, стоя на противоположной стороне улицы. Квартал был большим и современным, но здания выглядели обветшалыми. Утром здесь мало народу. Несколько женщин, изредка появлялись мужчины. Но никто из них не хромал, и никто не был похож на доктора, лицо которого я представлял смутно.
В квартире царила стерильная чистота. В маленькой спальне напротив двери стоял компьютер. Жесткий диск отсутствовал. Не было ни дискет, ни дисков. Все чисто.
Я стал рыться в шкафах, тумбочках, заглянул под кровать. Довольно странное жилище. Ни свадебных фотографий, ни альбомов. Я решил, что детей у них тоже не было.
На стене в гостиной висела раскрашенная табличка с надписью на арабском языке: «Аллах». Я заглянул под нее. Ничего.
Ничего.
Телевизор. Под ним коробка с дешевыми видеокассетами. В основном фильмы о кун-фу, о которых я никогда не слышал.
Проверил автоответчик. Никаких сообщений. Заглянул в мусорные ведра в поисках каких-нибудь клочков бумаги, рецептов, чего угодно, что дало бы мне хоть какую-нибудь зацепку. Но они были чистыми и пустыми.
Надпись на клочке бумаги, который дала мне Пилар, немного озадачил таксиста. «Альбацин?» — спросил он. Я кивнул. Он внимательно посмотрел на меня, словно пытался читать мои мысли по синякам у меня на лице. Он поехал вверх по узкой извилистой улочке. У переулка, куда его автомобиль уже не мог протиснуться, он остановился и заявил: «Алджибе дель Гато. Он небольшой. Вы найдете дом номер четыре».
Но дома номер четыре там не было.
Я осмотрелся в поисках магазина для туристов или какой-нибудь лавки, где могли продаваться сувенирные ножи для резки бумаги. Потом стал изучать вывески на улице подробнее. «Кале Алджибе дель Гато». В одном конце переулка находилась надпись: «Кале Мария де ля Миель». На другом — «Кале Пилар Секо». Опять ничего.
— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь?
— Привет, милая.
— Привет, незнакомец.
— Как вы все там поживаете?
— «Все» — хорошо. А моя маленькая девочка — не очень.
— Что это значит?
— Она скучает по своему папе.
— Он тоже скучает по ней. Он так по ней скучает, что ты и представить себе не можешь. И по ее мамочке тоже.
Повисла долгая пауза.
— Ты получила посылку?
— Еще вчера.
— Хорошо. Очень хорошо. Но, знаешь, кое-кто может перестать платить.
— Что это значит? О чем ты говоришь?
— Я хочу сказать… я хочу сказать, ведь это была хорошая посылка?
Там было двадцать пять тысяч долларов.
— Очень хорошая, но я не понимаю, что происходит. О чем ты говоришь? Ты перестанешь играть в эту дурацкую игру?
— Да.
— Мне не нужны эти проклятые деньги, я хочу, чтобы ты вернулся.
— Конечно.
— Тебе не кажется, что президент, армия и американское правительство смогут обойтись и без тебя?
