Огонь в печке уже полыхал вовсю. Приятное тепло наполнило келью. Шюке положил в сундук личное дело молодого священника и затем принялся укладывать на место остальные вещи, вытащенные им из сундука покойного епископа.
— Отец Ги, — продолжил викарий, после того как замкнул сундук, — я не буду гадать о том, что намеревался сказать вам епископ. Я был всего лишь его скромным помощником. Однако мы… мы прекрасно понимаем, что, если вы сейчас откажетесь от этой трудной задачи…
— А как называется эта деревня?
— Эртелу. Говорят, что даже волки[27] избегают этого дьявольского места.
— Тем лучше. А то эти серые твари мне уже надоели. Кто сможет сопроводить меня туда?
— Ну… Безусловно, ризничий Премьерфе. Он ведь и нашел эту деревню. Однако его будет трудно уговорить. Все, что касается данного дела, вызывает у него болезненную реакцию. Да и погода явно не располагает к такому долгому путешествию. Дорога…
— Я подберу нужные слова, чтобы уговорить его, — перебил Энно Ги, вставая со стула. — Не переживайте. Мне не хотелось бы засиживаться здесь, в городе. Я вернусь сюда, когда приедет преемник Акена. А завтра ризничий отвезет меня в ту деревню.
Шюке кивнул, не зная, что на это возразить. Он положил на стол акт о вступлении в должность нового кюре и финансовую ведомость епархии. Энно Ги без тени сомнения подписал оба документа.
Викарий попытался разглядеть на лице молодого священника признаки волнения, но безрезультатно. Лицо Ги было бесстрастным, как восковая маска. Подобная невозмутимость была, наверное, свойственна великим отцам Церкви. А еще — отшельникам, размышляющим в своих пещерах о смысле бытия. Во всяком случае, такими представлял себе отшельников Шюке. Когда он заговаривал о них с Акеном, тот неизменно отвечал:
— Они — не обычные люди, Шюке. Они — личности!
На следующее утро Энно Ги спал допоздна. Ни Шюке, ни другие монахи не решились будить его ни на шестичасовую, ни на девятичасовую утренние молитвы. Кюре ночевал в маленькой келье, находившейся на первом этаже. Эта аскетически обставленная комната использовалась главным образом для размещения больных, а не странников. Ее единственное окно было плотно заколочено монахами. Накануне вечером, перед тем как лечь спать, Энно Ги пришлось повозиться, прежде чем ему удалось открыть окно. Он долго смотрел на ночной город и на видневшиеся на горизонте леса. Наутро комнату наполнил яркий солнечный свет. Снежная буря за ночь утихла, и снег, толстым слоем покрывший улицы Драгуана, искрился под солнечными лучами.
Священник прочел псалмы, стоя в ногах своей кровати. Затем он, взяв кувшин с водой, побрил себе подбородок и тонзуру. Надев рясу, сшитую из материи в два слоя, и кожаную обувь, священник вышел из кельи, прихватив с собой пустую бутылочку для лечебного настоя и мешок с едой, принесенный ему Шюке еще прошлым вечером.
Длинные коридоры дома каноников оказались пустыми. Все окна были закрыты прочными ставнями. В воздухе чувствовался запах свечей, от горения которых под сводчатым потолком образовалось похожее на туман марево.
Кюре прошел в трапезную. В ней было тепло, так как печь растопили еще рано утром. Все миски на чистом столе были аккуратно расставлены и прикрыты крышками. Ги налил себе мясного бульона и взял кусочек форели, а еще отрезал ломоть серого хлеба. Поев, священник аккуратно собрал кончиками пальцев рассыпавшиеся по столу крошки.
Откуда-то снаружи донеслись удары молотка. Ги приоткрыл дверь трапезной. Его взору предстал прямоугольный внутренний двор, в глубине которого в дровяном сарае копошились брат Мео и брат Абель: они мастерили временный гроб для епископа. Оба монаха прервали свою работу, чтобы поприветствовать кюре. Энно Ги вдруг вспомнил, как они вчера шептались о чем-то.
Он поприветствовал их жестом, затем закрыл дверь и пошел к главному входу, который все еще был забаррикадирован.
Энно Ги с некоторым трудом протиснулся к входной двери и вышел из здания на городскую площадь. На улицах никого не было. Несмотря на то что ярко светило солнце, мороз покалывал кожу на лице. Все вокруг было покрыто толстым слоем снега. Кое-где на пороге жилищ топтались домашние животные, готовые в любой момент снова вернуться в дом и свернуться калачиком на соломе, поближе к очагу.
Кюре окинул взглядом близлежащие улочки и решил пойти наугад.
Пройдя по одной из улочек, он наткнулся на группу горожанок. Укутанные в свои блио из шерстяной и плотной льняной материи, они стояли и о чем-то судачили. Увидев священника, они тут же разлетелись во все стороны, как стая испуганных ворон.
Лишь две из них, самые молодые, осмелились остаться на месте. Это были совсем юные девочки. У старшей были светлые глаза и темные волосы, у младшей — зеленые глаза и золотистые волосы. Они стояли неподвижно, держа друг друга за руки. Их, по-видимому, не очень испугало появление незнакомого человека. Отец Ги остановился перед ними.
— Доброе утро. Я — священник Энно Ги.
Девочки ничего не ответили.
— Вы можете говорить со мной безо всякого страха. Я не причиню вам зла.
Старшая девочка пожала плечами.
— Меня зовут Гийемина. Я дочь Эверара Барбе. А это моя подруга Кретьеннотта.
— Вы из этого города?
— Нет, — ответила Гийемина. — Мы из деревни Домин, той, что находится в лесу. Но из-за стужи мы с начала зимы живем здесь, у нашей крестной матери Беатрис.
— Из деревни Домин? Это церковный приход, не так ли?
Энно Ги вспомнил, как вчера вечером Шюке упоминал эту деревню, когда говорил о найденных в реке трупах.
— А ваша деревня далеко отсюда?
— Отсюда все далеко, святой отец.
Голос Гийемины звучал напряженно. Младшая, Кретьеннотта, по-прежнему молчала, крепко сжимая руку своей подружки.
— Я ищу жилище ризничего, — сказал кюре. — Вы можете мне показать, где его дом?
— Премьерфе? А что вам от него нужно?
— Поговорить с ним. Вы знаете, где он живет?
— Может, и знаем.
— Прекрасно. Тогда проводите меня к нему.
Священник взял маленькую Кретьеннотту за запястье и увлек ее за собой, решив не вести долгих разговоров с девочками. Им ничего не оставалось, кроме как пойти вместе с ним по лабиринту улиц. Энно Ги шагал широко, и девочки едва поспевали за ним, причем им казалось, что из каждого окна за ними кто-то наблюдает.
Ги засыпал девочек вопросами. Кретьеннотта по-прежнему молчала, зато Гийемина охотно отвечала за двоих. Она подробно рассказала священнику о смерти епископа, описав это так, как представляли себе жители города: о загадочном убийце на черном коне и об открывшейся виновности Акена во всех несчастьях, которые обрушились на епархию в последние месяцы. Она слово в слово пересказала все то, что вчера говорили на улицах города.
— Да, кстати, — вдруг сказала она, останавливаясь. — А вы случайно не наш новый епископ?
— Нет, дочь моя, — ответил Ги. — Я не удостоился такой чести.
Улицы были по-прежнему пусты. Гийемина рассказала священнику, что на одного из жителей, которого зовут Гроспарми, вчера вечером, когда он охранял подъезды к городу, напал таинственный убийца епископа, возвращавшийся в город, чтобы довершить свои злодейские дела.
— Как зовут этого человека? — переспросил Ги.
— Гроспарми. Это один из наших точильщиков.
Раны этого точильщика были единственным подтверждением того, что убийца появился в городе. Никто не мог толком объяснить, как он сумел исчезнуть, когда точильщик шел по его следу на въезде в город. Здесь явно не обошлось без нечистой силы. С того самого момента жители с ужасом думали о том, что этот убийца скрывается где-то в их городе.
— А вы, девочки, не боитесь? — спросил священник.
— Нет. Мы приучили себя бояться того, что видим, а не того, о чем слышим.
— Здравая мысль!
Гийемина ничего не ответила. Энно Ги вдруг в упор посмотрел на Кретьеннотту.
— А почему ты со мной не разговариваешь?
— Она вообще больше не разговаривает, — пояснила Гийемина. — Уже более года. Никому пока еще не удавалось заставить ее снова заговорить.
— Не считая тебя. Но вы, конечно же, разговариваете в укромных местах, известных лишь вам двоим. Детские ухищрения просто уму непостижимы.
Гийемина мрачно посмотрела на молодого священника. Тот притворился, что не заметил, как рассердилась старшая из девочек и как слегка улыбнулась младшая.
— Интересно, а для чего вы приехали сюда? — вырвалось у Гийемины.
— Я всего лишь молодой кюре, малышка, — пояснил священник, — и направляюсь в Эртелу. Это мой новый приход.
Лица девочек сразу же стали напряженными. Словоохотливость Гийемины тут же улетучилась.
Они подошли к дому с деревянным навесом, без чердака, стоящему на углу улицы. Его двор, как и дворы других домов, был завален снегом.
