— Да нет же, она тут ни при чем.
— Так как ее зовут? — настаивал старик.
— Лола.
— Вот видишь, все дело в ней.
— Папа.
Джек с довольной улыбкой устроился в кресле поудобнее.
— Ах, бедный мой Ари. Правда, это нелегко? А хуже всего то, что не заблуждаешься насчет вещей, от которых приходится отказываться. Как звать этого ведущего?
Старик указывал на темный экран телевизора.
— Там нет никакого ведущего, папа. Это твое отражение. Телевизор выключен.
— По-моему, ты чем-то обеспокоен, Ари.
— Пустяки. Мою квартиру перерыли… Мне кажется, это как-то связано с расследованием, которым я занимался несколько месяцев назад.
— Поль Казо умер.
Ари вздрогнул. Это имя болью отозвалось в его мозгу. С жуткого убийства Поля Казо и началось расследование дела о тетрадях Виллара из Онкура. Казо был самым старым другом Джека Маккензи, и оба они входили в тайную ложу компаньонов долга, призванную защищать пресловутые тетради. Тогда-то потрясенный Ари узнал, что его отец до несчастного случая вел двойную жизнь, полную тайн. Но больше ему ничего выяснить не удалось, так как все остальные члены ложи погибли, а Джек замкнулся в более-менее добровольном молчании своего преждевременного слабоумия. С тех пор как расследование было прекращено, старик впервые произнес имя, связанное с этим делом. Ари почувствовал, как учащенно забилось сердце.
— Почему ты вдруг заговорил о Поле, папа?
— Если ты плохо себя чувствуешь, тебе надо пойти к доктору.
Ари вздохнул:
— Я уже ходил, папа, и мне дали бюллетень. Но почему ты вспомнил Поля Казо? Может, ты хочешь рассказать мне что-то об этом деле? Почему ты скрыл, что входил в ту ложу?
— Поль Казо умер, Ари. А тебе надо пойти к доктору.
— Почему Поль умер, папа? Какую тайну он пытался сохранить? И что за тайну хотела сохранить эта ваша ложа, папа? Почему ты не хочешь рассказать мне об этом?
Джек молчал.
— Что там, в этом чертовом туннеле? — твердил Ари, схватив отца за плечо. — Я ведь туда спускался, папа. Я ничего не видел. Я… Мне не удалось дойти до конца туннеля. Почему ты не говоришь мне об этом?
— Порядочных людей больше, чем придурков. Но придурки лучше организованы, — прошептал старик, уставившись в пустоту.
Ари выпустил его плечо и откинулся в кресле.
— Папа…
— Я точно помню, что телевизор был включен. Это ты его выключил?
Огорченный аналитик покачал головой. Он знал, что настаивать бесполезно. Проблеск сознания угас. Если уж отцу вздумалось вновь замкнуться в себе, от него больше ничего не добьешься.
Смирившись, Ари поднялся, убрал на место кое-какие вещи. Он пробыл с отцом еще около часа, прежде чем решился идти домой. Джек Маккензи проводил его до дверей. Отец с сыном крепко обнялись.
Прежде чем захлопнуть дверь, Джек просунул голову в щель и повторил еще раз:
— Тебе надо сходить к доктору.
Ари кивнул, попрощался с отцом и начал спускаться по лестнице. Но на середине лестничного пролета он замер.
Да. Ну конечно! Это же очевидно!
Он медленно улыбнулся.
В это мгновение он понял, что расследование можно возобновить.
Смертельно побледнев, Стефан Друэн поставил телефонную трубку на базу. Он протер глаза. На будильнике на его ночном столике горели красные цифры: 23:50.
Еще не оправившись от потрясения, он не мог собраться с силами, чтобы сесть в кровати. С растерянным видом пытался осознать, что только что услышал. Директор научно-исследовательского центра объяснил ему, что Сандрина Мани скончалась от инсульта прямо на улице, но это не могло быть простым совпадением. Так не бывает.
Он надолго замер в постели, судорожно обхватив себя руками. Слова раздавались у него в голове, словно мозг повторял их снова и снова, заставляя его поверить в немыслимое. Сандрина умерла. Сандрина Мани умерла.
Теперь он оказался в трудном положении: ему предстояло самому решить, следует ли сообщить полиции то, что ему известно. Единственный человек, способный подсказать, что он должен делать, — умер. И он даже не был уверен, что, будь Сандрина Мани жива, она бы посоветовала ему нарушить молчание. Увы, то, что случилось, подтверждало, насколько важным было их открытие.
Он был уверен, что ее убили. А если это так, то он тем более не сомневался, что он — следующий в списке.
Наконец, справившись с растерянностью, молодой человек встал с кровати и оделся. Он все еще не знал, стоит ли ему обращаться в полицию, но кое-что откладывать нельзя. То, что не может ждать. Это опасно, но выбора у него нет. Возможно, что уже слишком поздно.
Собравшись с духом, Стефан Друэн бросился к двери, надел пиджак и торопливо вышел на улицу. Словно репетируя театральную сцену, он старался сосредоточиться на простых движениях, которые ему предстоит выполнить, когда он будет на месте.
В темноте он подошел к краю мостовой, снял цепь с колеса своего скутера, надел шлем и рванул по женевским улицам.
И пока мимо него проносились здания, он припоминал последние минуты, которые провел со своей коллегой несколько часов назад. Возбуждение, которое она не могла скрыть, знакомя его с результатами расследования, и явный страх, мучивший ее при мысли, что она разворошила осиное гнездо. «У меня есть все доказательства, Стефан. Завтра я передам досье заказчикам из ООН. Это будет настоящая бомба». Он спросил, почему она сразу не послала им все через интернет, чтобы раз и навсегда избавиться от этих опасных материалов. Но она хотела забрать их домой, чтобы перечитать напоследок и убедиться, что ничего не упустила. Он не решился ей сказать, что считает это неосторожным. Она знала это не хуже его. Оба осознавали, что уже давно подвергают себя опасности.
Расследование, которое они вели, представляло собой серьезную угрозу. Но до сих пор она казалась абстрактной. Безликой, бесплотной угрозой, о которой они думали не раз, не слишком в нее веря. Но теперь, когда Сандрина мертва, все выглядело куда более конкретным. Так или иначе, им удалось ее вычислить и убить прямо посреди улицы. К тому же они наверняка забрали папку. А теперь придут за ним.
Нельзя терять ни минуты.
Подъехав к большому стеклянному зданию, Стефан Друэн припарковал перед входом свой скутер и даже не потрудился его пристегнуть. Он снял шлем и поспешил в холл. Показав ночному охраннику свой пропуск, он вошел в лифт.
Поносят меня, восхищаются или злословят — все это мне равно безразлично: так или иначе, пишу я не то, чего хотелось бы мне самому.
Всю жизнь я писал для других и никогда для себя. Хочу попробовать прежде, чем меня не станет. Возможно, уже скоро. Занимаясь лишь своим ремеслом, в точности выполняя то, чего требовали от меня заказчики, я упустил из виду то, к чему стремился сам. Я даже не уверен, что когда-то знал, к чему меня влечет. И видимо, лишь теперь, когда уже слишком поздно, я начинаю понимать, что мною движет в действительности. Что всегда мною двигало.
Ведь я всего лишь переписчик, пусть даже один из самых прославленных, тогда как мне хотелось бы быть писателем, выразить сокровеннейшую связь, объединяющую нас всех, облечь в слова гармонию наших различий, ту гармонию, которая есть удел человеческий. Мне хотелось бы быть подобным Кретьену де Труа или Кристине Пизанской. Он, этот прорицатель, который в новой и многообещающей форме показал, что даже самые волшебные легенды суть точное отражение наших убогих жизней; и она, ученая дама, доказавшая мужчинам, насколько они ошибаются, полагая, что у женщин нет души, по меньшей мере равной нашей…
И тот, и другая оставят нам многое.
А я? Что оставлю вам я? То, что не облечено в слова, утрачено. Именно страх перед этой утратой заставляет нас всех писать, словно мы стремимся передать другим некую изначальную истину, которую способно разрушить лишь наше молчание.
Скоро и я исполню свой долг — скажу свое слово.
Похоже, охранники в приемной удивились при виде Ари, явившегося в Левалуа с утра пораньше. Вот уже несколько недель нога Маккензи не ступала на территорию того, что теперь следовало величать ЦУВБ — Центральным управлением внутренней безопасности. Внутри уже были заметны перемены, вызванные слиянием контрразведки и госбеза. Здание гудело, как растревоженный улей, а в глазах сотрудников раздражение сменялось возбуждением.
Ари поздоровался с охранниками и прошел через рамку металлоискателя. В лифте пара коллег вежливо ему кивнули, но не стали задавать вопросов о здоровье или почему он так рано вышел на работу. Он не стал останавливаться на шестом этаже, чтобы зайти к Ирис и извиниться за свое вчерашнее поведение, а прямиком направился к себе в кабинет в конце восьмого этажа. Пока он мог думать лишь об одном, не терпевшем отлагательств, деле.
