Томас Харрис - Ганнибал: Восхождение

Ознакомительная версия.

Герман Геринг, да и сам фюрер давно желали заполучить картины Роберта Лектера и других крупных французских художников. После захвата страны нацистами одним из первых побуждений Геринга было арестовать Роберта Лектера как «славянина, ведущего подрывную деятельность», и конфисковать как можно больше его «декадентских» картин, чтобы «оградить от них публику». Полотна же оказались «арестованными» в коллекциях Геринга и Гитлера.

Когда наступающие союзники освободили графа из тюрьмы, он и леди Мурасаки расставили вещи по местам, как могли, а слуги работали у них за жилье и еду до тех пор, пока граф Лектер не вернулся к своему мольберту.

Роберт Лектер позаботился о том, чтобы племянник удобно устроился в своей комнате. Щедро освещенная солнцем, просторная комната была подготовлена к приезду Ганнибала; драпировки и яркие плакаты украшали стены, чтобы оживить камень. Высоко на стене висели маска для кендо[12] и скрещенные бамбуковые мечи. Если бы Ганнибал мог говорить, он спросил бы о леди Мурасаки.

Ганнибал оставался один не более минуты, когда услышал стук в дверь.

За дверью стояла Чио — служанка леди Мурасаки, молоденькая, примерно того же возраста, что Ганнибал, японка, с подстриженными чуть ниже ушей волосами. Чио на мгновение окинула Ганнибала оценивающим взглядом, затем на глаза ее словно опустилась вуаль, будто пленочка на глазах дремлющего ястреба.

— Леди Мурасаки приветствует вас и говорит вам «Добро пожаловать!», — сказала Чио. — Не пожелаете ли следовать за мной?

Исполнительная и строгая, Чио повела его к банному домику в бывшей виноградной давильне на территории замка.

Чтобы доставить удовольствие жене, граф Лектер переделал чан давильного пресса в японскую ванну, вода в которой подогревалась особым водонагревателем — колонкой, переделанной из медной установки для перегонки коньяка. В банном домике пахло дровяным дымком и розмарином. Над чаном красовались серебряные канделябры, уцелевшие потому, что во время войны были зарыты в саду, однако Чио не зажгла свечи. Ганнибалу хватит и электрической лампы, пока не определится его статус в доме.

Девушка вручила ему полотенца и халат и указала на душ в углу комнаты.

— Вымойтесь там сначала, ототритесь хорошенько перед тем, как опуститесь в воду, — сказала она. — После ванны шеф-повар приготовит вам омлет, а потом вам нужно будет отдохнуть. — Чио одарила его гримаской, которая, по-видимому, могла быть улыбкой, бросила в полную воды ванну апельсин и осталась снаружи у домика, ждать, пока он отдаст ей одежду. Когда он отдал ей свои одежки, она взяла их двумя пальчиками одной руки, повесила на палку, которую держала в другой, и вместе с ними исчезла.

Когда Ганнибал проснулся, неожиданно и сразу придя в себя, как это бывало в общей спальне, уже наступил вечер. Пока он не осознал, где находится, двигались только его глаза. Он чувствовал себя таким чистым в этой чистой постели. В окне сиял последний отблеск долгих французских сумерек. На стуле рядом с ним лежало хлопчатобумажное кимоно. Ганнибал оделся. Каменный пол коридора приятно холодил босые ступни, каменные ступени были такие же истоптанные, как в замке Лектер. Выйдя во двор, под сиреневый полог неба, он услышал доносившийся из кухни шум подготовки к обеду.

Собака увидела Ганнибала и дважды ударила хвостом об пол, однако не поднялась с места.

Из банного домика донеслись звуки японской лютни. Ганнибал пошел на звуки музыки. Пыльное окно сияло отблесками свечей, горевших внутри. Ганнибал заглянул в окно. Чио сидела рядом с ванной, перебирая струны элегантного продолговатого кото. На этот раз она зажгла свечи. Пофыркивал водонагреватель, потрескивали горевшие под ним дрова, взлетали вверх искры. Он увидел в воде леди Мурасаки. Леди Мурасаки была в воде, словно водяные лилии в воде крепостного рва, где плавали черные лебеди, они не могли петь. Ганнибал смотрел, не произнося ни звука — точно лебеди, и распростер руки, словно крылья.

Он попятился от окна, вернулся к себе, испытывая странную тяжесть во всем теле, и снова улегся в постель.

В камине большой спальни оставалось еще достаточно углей, чтобы их мерцание озаряло потолок. В полутьме граф Лектер сразу же откликнулся на прикосновение леди Мурасаки, на ее голос.

— Я тосковала о тебе так же, как тосковала, когда ты был в тюрьме, — сказала она. — Я вспомнила стихотворение моей прапрабабки Ононо Комаки, написанное тысячу лет тому назад.

— М-м-м…

— Она была очень страстная.

— Мне не терпится услышать, что она сказала.

— Вот ее стихотворение: «Хито ни аван цуки но наки йо ва / омойоките / муне хасириби ни / кокоро йаки ори». Ты чувствуешь, какая музыка звучит в нем?

Европейский слух Роберта Лектера не мог уловить в нем никакой музыки, но, зная, где кроется музыка, он с готовностью ответил:

— Бог мой, ну конечно же! Скажи скорей, что это значит.

— Боже мой, Сава[13]!

Она очень тонко позаботилась о том, чтобы он мог избежать излишних усилий.

В большом зале замка высокие напольные часы сообщают о том, что время позднее, их приятный мягкий звон разносится по коридорам. Собака, спавшая на своем месте, поднимает голову и тринадцать раз коротко лает, отвечая часам. Ганнибал в своей чистейшей постели ворочается с боку на бок, не просыпаясь. И видит сны.

…Воздух в амбаре холодный, а детей раздели до пояса, чтобы Голубоглазый и Перепончатый могли ощупать их плечи и руки выше локтей — достаточно ли на них мяса. Остальные мародеры позади них фыркают и толкутся по амбару, словно гиены, вынужденные ждать. Тут же человек, который всегда раньше всех тянет свою плошку. Мика кашляет, она вся горит, она отворачивает лицо от их зловонного дыхания. Голубоглазый хватает цепь, обвивающую шеи Мики и Ганнибала. Кровь и перья от птичьей кожи, которую он вылизывал, облепили его физиономию.

Голос Плошки искажен нетерпением:

— Бери ее, она все равно вот-вот подохнет. А он еще немного побудет све-е-е-женьким.

Голубоглазый говорит Мике ужасные, фальшивые слова:

— Пойдем поиграем! Пойдем поиграем! — и затягивает песню. Перепончатый подхватывает:

Плошка тащит свою плошку, Перепончатый берет топор, Голубоглазый хватает Мику, и Ганнибал с криком бросается на него, впивается зубами ему в щеку, Мика изгибается, оглядывается, чтобы увидеть Ганнибала, — Голубоглазый поднял ее за обе руки, она висит, не доставая ногами до пола.

— Мика! Мика!

Крик прозвенел по всем каменным коридорам замка, и граф Лектер с леди Мурасаки вбежали в комнату Ганнибала. Мальчик разорвал зубами подушку, перья летали по всей комнате.

Ганнибал рычал и визжал, метался из стороны в сторону, пытался драться, скрипел зубами. Граф Лектер лег на него всем телом и стянул ему руки одеялом.

— Тише, тише! — приговаривал он.

Боясь, что Ганнибал прикусит себе язык, леди Мурасаки сорвала пояс со своего кимоно, пальцами зажала мальчику нос, так что он был вынужден открыть рот, и просунула пояс ему между зубами.

Он вздрогнул и затих — так умирает птица. Кимоно леди Мурасаки распахнулось, она прижала голову Ганнибала к груди и держала ее так, чувствуя на обнаженной коже его лицо, мокрое от гневных слез, с прилипшими к щекам перьями от подушки.

Но вопрос свой она задала графу:

— Ну как ты, в порядке?

Ганнибал поднялся рано, умыл лицо — на ночном столике стояли кувшин с водой и умывальный таз. В воде плавало одинокое перышко. Прошедшая ночь помнилась ему смутно и путано.

За спиной Ганнибал услышал шорох бумаги о каменный пол: под дверь просунули конверт. К записке была приколота веточка красной ивы. Прежде чем прочесть записку, Ганнибал поднес листок бумаги к лицу, держа его в сложенных ковшиком ладонях.

Ганнибал!

Я буду чрезвычайно рада, если ты навестишь меня в моей гостиной в час Козерога. (Во Франции это 10 часов утра.)

Ганнибал Лектер, тринадцати лет от роду, с приглаженными с помощью воды волосами, остановился перед закрытой дверью гостиной. Он услышал лютню. Это была другая мелодия, не та, которую он слышал из банного домика. Он постучал.

— Входи.

Он вошел в помещение, удачно сочетавшее в себе рабочую комнату и гостиную, с пяльцами для шитья, поставленными у самого окна, и мольбертом для занятий каллиграфией.

Ознакомительная версия.