Ознакомительная версия.
Боже мой, что случилось с руками Гаспаряна! Они затрепетали, как птичьи крылья, они вдруг обрели невесомость и легкость перстов Майи Плисецкой, они вытягивались вдоль незримого грифа и воображаемых струн, ласкали их, щипали, дергали…
В два часа ночи, когда я уже совершенно ошалел от этих тамтамов, хрипящего и скулящего саксофона, визжащих тромбонов, трепещущей флейты и жаворонкозвучной трубы Франца, худосочная Эльжбета наклонилась ко мне и сказала:
– Мой телефон 57-08-184, ты запши, а то забудешш.
Я еще изумленно хлопал ресницами, когда парижский тромбонист подхватил ее за цыплячью задницу и унес, а Карен сказал мне:
– Ты помнишь, что нужно спросить у Франца?
Но спрашивать не пришлось, по дороге в гостиницу Ингрид сказала:
– Переведи своему другу: во время концерта Франц видел его руки. Мы поедем в Гамбург without his money, без всяких денег.
8– Товарищ Андропов болен, простуда и почки, врачи прописали постельный режим дней на десять. Но мы не хотим задерживать вас так надолго, поэтому он поручил мне обсудить с вами всю операцию. Я его личный помощник, моя фамилия Иванов, зовут Петром Ивановичем, а вы можете звать меня просто Питер…
«Просто Питер» был высоким сорокалетним крепышом с открытым лицом, глубокой залысиной, по-офицерски прямой спиной и лукавыми серыми глазами. Глядя прямо в эти глаза, Винсент мысленно передал ему, что не поверил ни одному его слову, включая фамилию и имя, которые тот себе только что придумал. Впрочем, тут же подумал Винсент, и русских можно понять: если операция провалится и Винсент попадет на допросы в СИСДЕ, секретную службу итальянского министерства внутренних дел, или, что еще вероятнее, в руки генерала Джузеппе Сантовито, начальника СИСМИ, то есть контрразведки, то где гарантии, что Винсент не расколется и что имя Андропова, как главного организатора столь возмутительной акции, не попадет на первые страницы всех газет? А так – никакого Андропова, а некто «просто Питер» Иванов, этих Ивановых в России, наверное, как Винсентов в Италии.
Винсент опустил глаза и сделал вид, что обдумывает ситуацию. Нужно показать этим русским (и особенно этой переводчице), что и он себе цену знает. В конце концов, сейчас они целиком зависят от него. И если они пригласили его в Москву и поселили здесь, на сталинской даче, и если помощник самого Андропова прикатил сюда с переводчицей (мадонна, что за una culа обозначилась в юбке, когда эта Элен нагнулась помешать поленья в камине!), то они уже на крючке, они уже начали эту операцию.
– Карашо, – решительно сказал он по-русски и тут же перешел на итальянский: – Раз вы привезли меня сюда, то вы уже начали операцию, так я понимаю. Правильно?
Елена перевела почти синхронно, и Иванов кивнул, его глаза сразу потеряли блеск простого сельского хитрована и стали серьезны и внимательны, как у хирурга перед сложной операцией.
– В таком случае, – продолжал Винсент, – мы в первую очередь должны обсудить проблему секретности. До сегодняшнего дня я считал, что синьор Разлогоф выполнил мое условие и об операции знают только три человека: я, синьор Разлогоф и синьор комрад Андропов. Сегодня это число увеличилось почти вдвое. А завтра?
Елена бесстрастно перевела. Иванов ответил:
– Я понимаю ваши опасения. Давайте обсудим эту проблему. Но вы должны учесть: даже если бы товарищ Андропов и приехал сюда, у операции все равно был бы куратор, а у вас переводчик. Елене мы полностью доверяем, это наша сотрудница. И мне товарищ Андропов тоже пока доверяет… – Иванов чуть усмехнулся, но тут же и убрал улыбку. – Пожалуйста, скажите, что вам нужно для операции, и мы с вами вместе обсудим круг посвященных лиц.
– Что мне нужно? – удивленно переспросил Винсент. – А разве синьор Разлогоф не доложил комраду Андропову?
Действительно, ведь Разлогоф сам сказал Винсенту в Риме, что его идея настолько рискованна – он не станет сообщать о ней начальству никакими самыми секретными шифрами, а слетает в Москву и лично, тет-а-тет доложит Андропову.
– Конечно, доложил, – успокоил Винсента Иванов. – А потом по приказу товарища Андропова Разлогов повторил ваши условия мне, потому что мне курировать эту операцию. Но вы же понимаете, я все равно должен выслушать план операции от вас и – со всеми подробностями!
Что ж, подумал Винсент, это разумно. Он неловко отпил чай из диковинного стакана в тяжелом серебряном подстаканнике и сказал:
– Bene! Цель вы знаете, я ее повторять не буду. Тем более при даме. Обсудим средства. Я должен увидеть всех каннибалов, которые находятся в ваших тюрьмах и психбольницах, и выбрать гипнотабельный субъект. Этому субъекту я полностью сотру память о его биографии – на нашем языке это называется формированием амнезии, а затем методом суггесто-лингвистического программирования сформирую новую биографию, национальность и прочие мелочи. А его психоз и инстинкты привяжу к определенному коду, которым воспользуюсь в нужный момент. Надеюсь, синьор Разлогоф привез вам для издания мою книгу «Гипноз и методы программирования информационного человека»?
– Да, – ответил Иванов, – Елена перевела мне эту книгу, и издательство уже готовит ее к выпуску.
– Как? – Винсент в изумлении уставился на эту хрупкую переводчицу. – Вы перевели мою книгу?
– Конечно, – ответила она. – Больше того, нам уже ее отрецензировали в Институте Сербского. Это наш ведущий Институт судебной психиатрии.
– Мамма миа! – восхитился Винсент. – И что же сказали русские психиатры?
– Вам нужны комплименты или критика?
– И то и другое!
– Результатом их комплиментов можете считать то, что вы здесь и что сам помощник председателя КГБ сидит перед вами. А критика… Если хотите, я вам потом переведу всю рецензию, а сейчас не будем тратить на это время. Товарищ Иванов не любит его терять.
Perbacco! Черт побери, подумал Винсент, у этой Елены не только прекрасная una culа, но и мозги! И вот почему она еще в аэропорту смотрела на меня такими глазами – она прочла и перевела на русский всю мою книгу! Все четыреста тридцать страниц со сложнейшими психиатрическими терминами! Ничего себе ragazze[12] в КГБ! А он-то думал, как просто и сладостно он переломит ее тонкое тело на сталинской постели! Но если у них такие сотрудницы, то…
– Винсент, вы слышите?
– Что?
– Комрад Иванов спрашивает, когда вы хотите видеть наших каннибалов.
9– …Моисей же пас овец тестя своего, жреца Мадиамского. И явился ему ангел Господень в пламени огня из среды терновника, и видел он: вот терновник горит огнем, а не сгорает. И сказал Моисей: «Пойду посмотрю на это явление, отчего же терновник не сгорает?» И воззвал к нему Бог из среды терновника и сказал: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Якова. Увидел Я бедствие народа Моего, который в Египте, и услышал вопль его от притеснителей его, так что знаю его страдания…»
…А назавтра мы приходим в ХИАС. Это в центре Вены, на площади Брамса, дом номер 3, второй этаж.
Я уже отдохнул в отеле, искупался под умывальником (поскольку душевая в отеле отдельно и стоит аж сорок шиллингов!), побрился, и в прекрасном венском метро, где мелодично звенит какой-то звонок, предупреждая, что двери закрываются, где кондиционер обволакивает вас свежим воздухом, где чистые холеные австрийцы стоят друг от друга не ближе чем в полуметре, чтоб у каждого была своя зона независимости, – в этом метро я проехал из своего отеля «Франценсгоф» в центр города, а потом еще шел, гуляя, по просторным и уютным венским улицам, которые, на наш, советский, взгляд, можно довести до этой сияющей чистоты, только если мыть и дома, и тротуары, и мостовые дорогим ароматным шампунем.
Я шел, вдыхая в себя воздух свободы, распрямляя плечи и спину на манер этих австрийцев, и уже ощущал себя почти иностранцем. Все вокруг было просторно и многоцветно, красиво и доброжелательно – совсем так, как и должно быть в человеческой жизни. Казалось, я просто вернулся домой после сорокалетней – с момента рождения – командировки в другой, неразумный мир…
И вот – за углом – эта крохотная и аккуратная площадь Брамса. Мама моя! Мне даже не нужно искать номер дома – я уже издали вижу эту черную и серую советскую толпу у подъезда! А что ты хотел, тут же говорю я себе, чтобы эти люди за один день стали западными людьми? Я пробираюсь через толпу, вновь опустив свои еврейские плечи, и по каменной лестнице поднимаюсь на второй этаж. Я уже не удивляюсь – тут, на втором этаже, где разместились ХИАС и «Джойнт», все выглядит как вчера в «Зум Туркене» и даже похлеще.
Маленький узкий коридор и крохотный холл забиты людьми, как в фильмах о революции, в эпизодах посадки буржуев на последний пароход из Одессы в двадцатом году. Тесно, люди стоят спина в спину и затылок в затылок. Где уж тут австрийские стандарты «зон независимости»! – это как очередь за хлебом в 1947-м. Дети ревут от духоты и стервозности, и люди, одетые, как и я, в новые костюмы, купленные перед выездом, чтобы «выглядеть как люди», но не ставшие от этого иностранцами, толпятся у дверей «Сохнута», ХИАСа и «Джойнта» и осаживают рвущихся без очереди:
Ознакомительная версия.
