— Ты имеешь в виду что-то вроде сигаретной пачки?
— Возле всех остальных Кукольник обычно оставлял их сумочки. Ремешки он отрезал, чтобы душить их, но возле тела мы всегда находили одежду и сумочки. Единственное, чего не хватало, была косметика. Он неизменно забирал ее с собой.
— На сей раз — ничего. По крайней мере, в цементе. Когда они закончили раскопки, Паундс выставил там часового. Больше ничего не нашли. А барахло он мог оставить в складской комнате и оно потом сгорело или его слямзили. Гарри, ты думаешь, это подражатель?
— Полагаю, что так.
— Ага, я тоже.
Босх кивнул и извинился за то, что все время отрывает его от работы. Он снова принялся изучать отчеты. Через несколько минут Эдгар вытащил бланк из машинки и пошел с ним к письменному столу. Он вложил его в новую папку с тоненькой пачкой документов, связанных с сегодняшней находкой, а папку поставил в шкаф за своей спиной. Затем он совершил ежедневный ритуал: позвонил своей жене и поговорил с ней, одновременно поправляя на столе промокашку, стопку бумаги для записок и иглу, чтобы их накалывать. Жене он сказал, что по дороге домой должен кое-куда ненадолго завернуть. Слушая их разговор, Босх невольно подумал о Сильвии Мур и некоторых домашних ритуалах, ставших для них традиционными.
— Все, Гарри, я сваливаю, — сообщил Эдгар, повесив трубку.
Босх кивнул.
— А ты еще долго будешь здесь околачиваться?
— Не знаю. Хочу перечитать эту писанину, чтобы знать, что говорить, когда буду давать показания.
Это было неправдой. Для того, чтобы освежить воспоминания о Кукольнике, ему не нужны были «книги мертвых».
— Надеюсь, ты разорвешь Денежку Чэндлер на куски.
— Скорее она меня прикончит. Она классно работает.
— Ну ладно, мне надо бежать. Увидимся.
— Эй, не забудь, если завтра узнаешь имя, позвони мне на пейджер или еще как-то сообщи.
После ухода Эдгара Босх взглянул на часы — было пять — и включил телевизор, стоявший наверху шкафа с досье, соседствующего с тем, на котором лежала коробка с лицом. Дожидаясь репортажа о найденном теле, он снял трубку телефона и набрал домашний номер Сильвии.
— Я сегодня вечером не приеду.
— Что случилось, Гарри? Как прошли вступительные речи?
— Дело не в суде. Тут совсем другое. Сегодня нашли труп. Похоже на работу Кукольника. Мы в отделении получили записку. В общем, в ней говорится, что я застрелил не того парня. Что Кукольник — настоящий Кукольник — все еще жив.
— Это возможно?
— Не знаю. До сегодняшнего дня никаких сомнений не возникало.
— Как же тогда...
— Подожди минутку, в новостях показывают репортаж. По второму каналу.
— Сейчас переключу.
Они смотрели разные телевизоры, но были соединены телефонным проводом, а на экране, в раннем выпуске новостей, в этот момент шел репортаж о находке. Комментатор не сказал ни слова про Кукольника. Сначала показывали место преступления, снятое с воздуха, потом — кусочек из интервью с Паундсом, сказавшим, что пока ничего не известно и что полиция нашла тело по анонимной подсказке. Гарри и Сильвия хором рассмеялись, увидев на экране перепачканную физиономию Паундса. От смеха Босху стало легче. Когда репортаж окончился, Сильвия снова посерьезнела.
— Так он же ничего не сказал журналистам.
— Мы сначала хотим во всем убедиться. Сперва нам надо разобраться в Том, что происходит. Это — либо он, либо какой-то его подражатель... А может, у него был напарник, о котором мы не знали.
— Когда же ты узнаешь, в каком направлении двигаться?
Это был тактично сформулированный вопрос — когда же Босх узнает, не убил ли он невинного человека.
— Не знаю. Возможно, завтра. Кое-что выяснится после вскрытия. Но узнать, когда она умерла, мы сможем, только установив ее личность.
— Гарри, это не Кукольник. Не переживай.
— Спасибо, Сильвия.
Босх восхитился ее беззаветной преданностью. И тут же почувствовал себя виноватым, поскольку никогда не был с ней полностью откровенен относительно всего, что их волновало. Он был вещью в себе.
— Ты так и не рассказал, как сегодня все прошло в суде и почему ты не хочешь приехать, хотя и обещал.
— Это из-за нового тела, которое нашли. Я завязан с этим... И я хочу об этом подумать.
— Но ты же можешь думать где угодно, Гарри.
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
— Да, понимаю. А что в суде?
— Полагаю, все прошло хорошо. Сегодня были только вступительные речи. Свидетельские показания начнутся завтра. Но этот новый случай... Он повис над всем.
Разговаривая, он переключал программы, но репортажей о находке трупа ни на одном канале больше не нашел.
— А что говорит об этом твой юрист?
— Ничего. Он даже знать о том не хочет.
— Вот дерьмо!
— Он хочет закончить с судом поскорее, на тот случай, чтобы нам не пришлось подтверждать, что Кукольник или его напарник все еще шастают вокруг.
— Но, Гарри, это же неэтично. Даже если вновь найденное тело свидетельствует в пользу истца, разве он не обязан обнародовать эту новость?
— Да, но только в том случае, если она ему известна. В том-то и штука. А он не хочет ничего знать. Это позволяет ему чувствовать себя в безопасности.
— Когда твоя очередь давать показания? Я хочу присутствовать. Я могу взять отгул и приехать в суд.
— Нет. Не беспокойся. Все это — формальность. Мне не хочется, чтобы ты знала об этой истории больше, чем уже знаешь.
— Почему? Это же твоя история.
— Нет, не моя. А — его.
Пообещав позвонить на следующий день, Босх повесил трубку и после этого долго смотрел на стоящий перед ним телефон. Вот уже год они с Сильвией Мур проводили вместе три или четыре ночи в неделю. Именно Сильвия говорила о том, что нужно как-то поменять сложившийся порядок вещей, и даже дала объявление о продаже дома. Что же касается Босха, он никогда не затрагивал этот вопрос, боясь, как бы не нарушить хрупкий баланс и чувство комфорта, которое он испытывал рядом с ней.
Ему подумалось, не нарушает ли он этот баланс именно теперь. Он солгал ей. До некоторой степени новое дело касалось, конечно, и его, но сейчас его рабочий день уже закончился, и он собирался ехать домой. Он солгал потому, что ему хотелось побыть одному. Со своими мыслями. С Кукольником.
Босх заглянул в конец папки, где находились пластиковые пакеты для хранения вещественных доказательств. В них лежали предыдущие письма Кукольника. Всего их было три. Убийца начал посылать их после того, как в прессе поднялась буря и его окрестили Кукольником. Перед одиннадцатым — последним — убийством одно такое пришло к Босху. Еще два получил Бреммер после седьмого и одиннадцатого убийств. Теперь Гарри изучал фотокопию конверта, на котором большими печатными буквами был написан его адрес. Затем посмотрел на стихи, нацарапанные на сложенном листке. Они тоже были написаны печатными буквами и тем же почерком со странным наклоном. Он прочитал слова, которые знал уже наизусть.
Я чувствую тягу спасти и сказать:
Сегодняшней ночью я чувствую голод,
Мой грех снова душу стал одолевать.
Еще одну куколку ставлю на полку,
Где все остальные стоят.
Мамаша с папашею — безутешны,
Красавица под колокольней лежит.
Я узел сжимаю на шее навечно,
И шепот ее последний тих.
Последний шепот вползает в мой мозг
И похож на «Босх-х-х-х!».
Босх закрыл папки и положил их в свой портфель, затем, выключив телевизор, направился на стоянку. Выходя, он придержал дверь для двух полицейских в форме, которые боролись с пьянчугой в наручниках. Пьяный попытался дать Босху пинка, но тот отступил, и удар не достиг цели.
Он направил «каприс» на север, выехал на Аут-пост-роуд, доехал до Малхолланда, где свернул на авеню Вудро Вильсона. Загнав машину в гараж, он долго сидел, не снимая рук с руля. Он думал о письмах и «подписи», которую Кукольник оставлял на теле каждой жертвы — крестике, нарисованном на ногте ноги. После смерти Черча он догадался, что тот означал. Крестик и был той самой колокольней. Колокольней Черча[10], с которой он оповещал о своих «подвигах».
Утром Босх сидел на заднем крыльце своего дома и наблюдал, как над Кахуэнгапасс встает солнце. Оно рассеяло утренний туман и омыло цветы на холме, что горел прошлой зимой. Он смотрел, курил и пил кофе до тех пор, пока звук машин, проезжающих внизу, по Голливудскому шоссе, не слился в непрекращающийся гул.
Босх надел темно-синий костюм и рубашку с пуговицами на кончиках воротника. Повязывая темно-бордовый галстук с рисунком в виде золотых гладиаторских шлемов, он думал о том, как ему вести себя с присяжными. Накануне он заметил, что, стоило ему встретиться взглядом с кем-нибудь из этих двенадцати, они всегда первыми отводили глаза. Что это означало? Хорошо бы спросить у Белка, но Белк ему не нравился, и Босх знал, что спрашивать его о чем-либо будет неприятно.
