Длинные ресницы Шизей отяжелели от влажности в ванной.
— По правде говоря, я пошла учиться в «Золотое облако», чтобы научиться воздействовать на других людей, — сказала она. — Подчинять их своей воле. Женское начало мешает этому.
Брэндинг смотрел, как вода струйками бежит по прекрасно развитому телу Шизей. Во впадинках и в ложбинках она держалась каплями.
— Значит, ты там научилась лгать глазами, — подытожил он. — А не учили тебя там заодно также и обманывать свое сердце?
Она подняла на него глаза:
— Кок, я...
Он коснулся ее рукой.
— Как бы я хотел, чтобы мне ты не лгала!
— Зачем тебе так нужна правда? — спросила Шизей тихо.
— Потому что правде я посвятил свою жизнь.
— Но все в жизни лживо.
— О, Шизей, ты ведь сама не веришь тому, что говоришь.
— Верю, Кок. Действительно верю. И ты бы поверил, если бы повидал в жизни с мое.
Брэндинг внезапно обхватил ее за плечи, привлек к себе так, что их губы почти соприкасались, и заглянул ей в самые глаза, глаза, которые прошли специальную подготовку, осваивая искусство лжи.
— Кто ты, Шизей? Самоуверенная лоббистка, скользящая по коридорам власти, играющая свою роль лучше, чем другие? Самоотверженная защитница окружающей среды с чистым сердцем? Страдающее человеческое существо, съежившееся от ударов судьбы, как тот паук, нарисованный у тебя на спине сумасшедшим художником? Или ты колючая молодая женщина, прошедшая в «Золотом облаке» прекрасную школу обуздания собственного естества ради достижения безумного идеала? Какие из перечисленных мною черт лучше всего описывают твою личность?
Она покачала головой.
— Не знаешь. Я думаю, ни одна из них, как в отдельности, так и в сочетании с другими, не отражает твоей сущности. Я думаю, ты сама знаешь, кто ты, потому что на своем жизненном пути ты потеряла себя. Тебя научили обманывать — в этом я не сомневаюсь. Но беда твоя заключается в том, что в конце концов ты обманула саму себя.
С тихим стоном Шизей выскользнула из его объятий и села у его ног, свесив голову. Вода сильными струями била на нее сверху, и волосы закрыли ее лицо, как черный занавес.
— Шизей, что с тобой? — забеспокоился Брэндинг, опускаясь с ней рядом на колени и поднимая ее.
— Кок, милый, — прошептала она, — я в жизни предпочитаю ложь, потому что правде не могу смотреть в глаза.
— Преодолей себя, — уговаривал Брэндинг. — Сделай хотя бы первый шаг навстречу правде, начав с правды о самой себе.
— Не могу.
— Скажи мне правду о себе, — молил он. — Если ты скажешь ее, это будет началом новой жизни для тебя.
— Нет! — она прижалась к нему, — Нет, Кок! Не заставляй меня!
— Шизей, — прошептал он, обнимая ее, — я не могу заставлять тебя... Но, должен признаться, не могу и не заставлять.
Шизей закрыла глаза, ее сердце колотилось в груди.
— Я очень устала, Кок.
Брэндинг выключил воду. Она вытерла его полотенцем, потом начала вытираться сама.
— Мне кажется, в моем шкафу есть кое-что из твоей одежды, — сказала она.
Брэндинг выбрался из ванной, прошел к шкафу. Действительно, там он нашел свой халат, пару белья. Рубашка и легкие брюки тоже были на месте.
Он снял с вешалки халат, надел его. Когда он повязывал пояс, его взгляд упал на угол шкафа. На высоте человеческого роста на нем было темное пятно. Место тщательно вытирали, так, что даже образовались царапины на дереве. Царапины были явно свежими. Он уставился на пятно, как будто слыша обвинительный хор древнегреческой трагедии. В его памяти снова возник труп Брислинга, скрючившийся в багажнике его машины, со смертельной раной на голове. Форма раны напоминала латинскую букву Y, по словам. Эйлбемарла. Он тогда ему сам сказал во время допроса в участке. И еще крохотные частички дерева были обнаружены в ране. ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧЕМ МОЖНО БЫЛО НАНЕСТИ ТАКУЮ РАНУ, СЕНАТОР? НУ-КА ПОПРОБУЙТЕ ДОГАДАТЬСЯ! Тогда Брэндинг так и не смог догадаться. А вот теперь кое-какая догадка у него появилась.
На лице его было по-прежнему задумчивое выражение, когда из ванной появилась Шизей. Она заплетала волосы в толстую косу, но остановилась, увидев выражение лица Брэндинга.
— Шизей, — спросил он ровным голосом, — не знаешь ли ты, кто убил Дэвида Брислинга?
— Дуглас Хау.
— Это так полиция думает, — уточнил Брэндинг.
Лампа освещала Шизей сзади, и он не мог видеть выражения ее лица.
— Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я солгу.
— Прошу тебя, не делай этого, — сказал Брэндинг. — Но если в твоем тайном, страдающем сердце есть место для меня, ты мне скажешь правду.
— Кок, я люблю тебя.
Он покачал головой:
— Я не уверен, что понимаю значение этого слова в данной ситуации.
Шизей стояла неподвижно, но даже на расстоянии Брэндинг заметил перемену в ней. В ней появилась напряженность, так что даже воздух между ними, казалось, начал немного искрить. Ему стало страшно. Как это она сказала? Я ПОЧЕМУ-ТО ДУМАЛА, ТЫ БУДЕШЬ БОЯТЬСЯ МЕНЯ. Если она убила Брислинга, ее действительно стоит опасаться. Она так и меня прихлопнет... Но доказательства у него не было и, по-видимому, никогда не будет. Только красноречивое темное пятно на дверце шкафа да еще его разыгравшееся воображение.
После долгой паузы Шизей спросила:
— Что бы ты сделал, если бы я сказала тебе правду?
Брэндинг покачал головой:
— Правду говорят потому, что хотят ее сказать, а не в зависимости от реакции собеседника.
Глаза Шизей горели, как янтарь на свету. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе чувство равновесия. Воздух в комнате колебался, рябь, как от волн, разбегалась во все стороны, пока наконец не успокоилась на уровне груди Брэндинга.
— Да, — прошептала она. — Я знаю, кто убил.
Брэндинг сделал выдох, будто долгое время задерживал дыхание, потом повернулся к кровати и начал разбирать ее на ночь.
Шизей приблизилась к нему:
— И это все, что ты хотел спросить? Ты не хочешь знать большего?
Брэндинг выпрямился, посмотрел ей прямо в глаза:
— Это я уже знаю. — Опять ощущение напряженности, расползающееся вниз по позвоночнику.
— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла хорошенько, Шизей. Я люблю тебя. Но я не знаю, кого я люблю. Люблю ли я иллюзию — прекрасную иллюзию, которую ты сотворила сама? Или же я люблю тебя такой, какая ты есть — скрытную, таинственную, полную слабостей и недостатков? — Его глаза не отрывались от ее глаз. — Мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в этом. Я уже имел возможность хорошо познакомиться с иллюзией. Дай же мне возможность узнать настоящую Шизей. Помоги мне.
Шизей заплакала:
— Я не верю, что ты по-прежнему со мной. Я не верю, что ты не ушел. Почему ты остался? Не понимаю. Чем больше страшных вещей обо мне ты узнаешь, тем ближе ты подходишь ко мне. Разве такое возможно? О Боже мой! Господи!
У Брэндинга было страшное желание подойти к ней, взять ее на руки, но он не решался, чувствуя, что пошевелиться сейчас — значит сделать непоправимую ошибку. Он вспомнил, как ездил однажды в отпуск на Запад. Там он разговаривал с одним ковбоем, который только что укротил дикого мустанга. Ковбой ему тогда сказал, что мустанг опаснее всего в тот момент, когда он уже готов сдаться: принял мундштук, слушается узды, немного освоился с непривычной тяжестью на спине. ВОТ ТОГДА ОН ТЕБЯ И ПРИЛОЖИТ, — сказал ковбой, — ПОТОМУ ЧТО ТЫ РАССЛАБИЛСЯ, ДУМАЯ, ЧТО ДЕЛО СДЕЛАНО И ЧТО. ТЕПЕРЬ ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ. И ТУТ НЕБО ТЕБЕ С ОВЧИНКУ ПОКАЖЕТСЯ, КОГДА ТЫ ПОЛЕТИШЬ ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ. И ТЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ПОВЕЗЕТ, ПРИЯТЕЛЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СВЕРНЕШЬ СЕБЕ ШЕЮ.
Какой-то инстинкт говорил Брэндингу, что сейчас он находится в аналогичной ситуации с Шизей. И хотя у него сердце разрывалось, он не расслабился, а внимательно наблюдал за ней, как она плакала.
— Правда? Какая правда? — Шизей остановилась, собралась с духом и продолжила: — Игра до такой степени вошла в мою плоть и кровь, что я не знаю... Я любила театрализованные зрелища, всегда любила. Но еще больше я любила играть сама, потому что я чувствовала любовь к себе, коллективную любовь моей аудитории.
Она опять остановилась и молчала так долго, что Брэндинг уже было решил, что сегодня он ничего больше из нее не выжмет.
— А мой брат запретил мне играть, говоря, что игра приведет меня к духовной смерти, — вымолвила наконец она.
— Я и не знал, что у тебя есть брат.
— Брат-близнец, — она грустно улыбнулась. — Ты очень многого не знаешь обо мне. Кок. Многого, о чем мне страсть как не хотелось бы тебе говорить.
— Почему? Неужели ты думаешь, что я покину тебя, узнав это?
Шизей шумно вздохнула:
— Кок, никто не любил тебя так, как я. И не полюбит, потому что так, как я, любить никто не умеет. Что бы ни случилось, это чувство во мне останется неизменным. Клянусь, что сейчас я говорю тебе чистую правду.
— Да. Я знаю.
— Как бы мне хотелось верить тебе!
