Лучше всего у него получалось с теми клиентами, которые мнили себя очень остроумными. С теми, у кого была хорошая работа в городах средней величины, кто верили, что никогда не попадутся на удочку мошенника. Для Соула они являлись лучшими мишенями. Он умер в 1994 году в доме для престарелых во Флориде как раз среди подобных людей, которых он легко мог провести; вероятно, этим он и занимался до тех пор, пока не испустил дух, пока Бог не прибрал его.
В кратком изложении то, чему смог научить меня Соул Мэнн, составило следующий свод правил: никогда не давай молокососам передышки: они просто убегут; никогда ни о чем не жалей: жалость — мать милосердия, а милосердие только забирает у нас деньги, мошенник же никогда не должен отдавать собственных денег; никогда не заставляй людей делать что-то насильно, лучше всего, если они приходят ко всему добровольно: положи приманку, подожди — они всегда сами найдут тебя.
Снега в этом году пришли в Гринвилл и Темную Лощину очень рано. Падали первые снежинки, люди смотрели в небеса и торопились кто куда; в их движениях появилась некая новая быстрота, которой не было у них раньше — они уже чувствовали холод в своих костях.
Вот зажгутся огни, и дети наденут ярко-красные шарфы и варежки всех цветов радуги. Их будут предупреждать о том, чтобы они не задерживались подолгу на улице и возвращались домой до темноты, а в детских садах им станут рассказывать истории о маленьких детях, сбившихся с пути и впоследствии найденных замерзшими, мертвыми.
В это время в лесах, среди кленов, берез и дубов, между нарядными белыми соснами, что-то неостановимо двигалось. Оно надвигалось медленно, точно выбирая дорогу. Оно знало эти леса, знало уже с очень-очень давних пор. Каждый след отмечался с потрясающей точностью, даже каждое упавшее дерево бралось на заметку, каждая древняя каменная кладка.
В зимнем мраке оно неуклонно двигалось к своей цели. Что-то, некогда потерянное, теперь было снова найдено. Что-то, казавшееся непознанным, теперь вновь открывалось, будто вуаль была снята руками Бога. Оно прошло через развалины старого фермерского дома, крыша которого давно разрушилась, а стены сделались постоянным пристанищем мышей. Оно достигло вершины холма и стало двигаться к его подножию; луна ярко освещала холм, а деревья тихонько перешептывались в кромешной тьме.
По мере своего продвижения оно поглощало звезды.
Три месяца прошло с того времени, как я вернулся в Скарборо. Вслед за смертью человека, который забрал жизни у моих жены и дочери, я возвратился в дом, где провел юность после безвременной кончины отца, в дом, оставленный мне по завещанию дедушкой. В Восточной Деревне, где я жил некоторое время после смерти жены и ребенка, пожилая женщина, присматривавшая за моей квартирой, встретила меня с улыбкой и сразу стала мысленно подсчитывать потенциальное увеличение оплаты жилья, которое она могла бы возложить на следующего арендатора. Это была семидесятидвухлетняя итальянка с легкой примесью местной американской крови, которая потеряла своего мужа в Корее. Обычно она выглядела настолько дружелюбной, насколько бывают дружелюбными голодные крысы. Мой приятель Эйнджел предполагал, что ее муж, возможно, добровольно сдался в плен врагам, только бы не возвращаться домой.
Дом в Скарборо был местом, где родилась моя мать и где до поры до времени еще оставался жить переживший моего отца дедушка, вдовец с собакой и со множеством воспоминаний... Скарборо переменился с того времени, как мы переехали туда в конце семидесятых. Экономическое процветание означало его скорое присоединение к Портленду. Хотя некоторые старожилы не собирались уступать свои земли, что передавались в некоторых семьях по наследству из поколения в поколение; все большее и большее число людей покидало эти места. Но Скарборо был все еще общиной, где ты знал своего почтальона и его семью, а он, в свою очередь, знал не меньше о тебе.
Из дома дедушки на Весенней улице я мог ездить на север, ближе к Портленду, или на юг, к пляжу «Сказочному», Западному пляжу или городскому пляжу самого Скарборо.
Проутс Нэк представляет собой маленький островок земли, который расположен в заливе Сакко, примерно тридцатью милями южнее самого Портленда. Островок — то самое место, где снимал дом художник Уинслоу Хомер приблизительно в конце девятнадцатого века. Его семья выкупила практически всю эту землю, и художник занялся собственными проектами. С 1926 года там существовал яхт-клуб для увлеченных парусным спортом и частный пляжный клуб с лимитированным членством — для тех, кто жили на островке или снимали летние домики. Пляж Скарборо остается и доныне публичным и бесплатным; есть свободный доступ и на пляж «Сказочный». Именно там, неподалеку от пляжа «Сказочный», Честера Нэша, Поли Блока и еще шестерых человек настигла внезапная гибель.
В старом дедовском доме прошлое витало в воздухе, словно пыль, ожидавшая, что ее вот-вот сотрут острым лезвием памяти. Все здесь было проникнуто светлыми воспоминаниями о счастливой юности. Тут жили призраки моих жены и ребенка, которые преследовали меня столь долго. Может быть, только теперь они обрели некое подобие мира и покоя, которым нет еще места в моей собственной душе... Тени отца и моей матери, что увезла меня в свое время из города в надежде найти покой для нас двоих... Тень Рейчел, которая теперь казалась потерянной для меня... Тень моего дедушки. Он учил меня обязательности, гуманности и важности приобретения врагов, чем настоящий мужчина может только гордиться.
Я переехал домой с улицы Конгресса, так как большая часть работ в доме дедушки была уже завершена. По ночам ветер дул так сильно, что пластик на крыше трепетал, словно крылья. Последним делом, которое требовалось завершить, оставалась укладка черепицы; именно поэтому я и сидел на своем крыльце с чашкой кофе и «Нью-Йорк таймс» — после переезда, в девять утра следующего дня, с нетерпением ожидая Роджера Симмса. Роджеру было под пятьдесят; он отличался необыкновенно прямой спиной, особой поджаростью, и лицо у него всегда выглядело загорелым. Роджер умел делать почти все, а с молотком работал просто виртуозно.
Симмс приехал вовремя. Его старенький «нисан» серебристо-голубого цвета красиво отливал перламутром на солнце, но воздух отравлял, как никотин отравляет легкие курильщика. Он выбрался из машины уже во вполне рабочем виде: перепачканные краской джинсы, майка и старый свитер, в некоторых местах явно нуждавшийся в заплатах; пара изношенных черных перчаток небрежно свисала из заднего кармана джинсов, а черная кепка была надвинута по самые уши. Из-под кепки свисали пряди черных волос, напоминавшие ноги краба. В зубах Симмс крепко сжимал сигарету.
Я предложил ему чашку кофе, и он не отказался, принял чашку из моих рук, одновременно критически изучая крышу, будто видел ее впервые. Он посещал меня здесь уже раза три — проверял каркас и то, как крыша держалась, измерял углы и выполнял прочие подготовительные работы; я вовсе не думал, что эта крыша может преподнести ему какие-то сюрпризы. Роджер поблагодарил меня за кофе. «Спасибо» — вот первое слово, которое он произнес с того момента, как приехал; Роджер был отличным мастером и никогда не тратил времени на пустую болтовню, считая ее бесцельным разбазариванием жизненных сил.
Мы уже разложили рейки и планки, готовясь начать работу. Затем, убедившись, что дождя не предвидится, приступили к делу. Было в укладке черепицы нечто такое — какая-то особенная ритмичность, при всей рутинности работы, — что напоминало упражнения в ходе медитации. Методично продвигаясь по поверхности крыши, я обретал подобие покоя, и утро пролетело мгновенно. Я решил не делиться своими медитативными наблюдениями с Роджером.
Мы проработали поочередно в общей сложности около четырех часов; каждый из нас отдыхал тогда, когда ему это казалось необходимым. По прошествии какого-то времени я подошел к Роджеру и сообщил ему о том, что собираюсь прикупить нам немного еды. Он произнес в ответ что-то невнятное, и я расценил это как согласие. Поэтому сел в свой «мустанг» и направился в Южный Портленд.
Как и всегда, на основной дороге Мэна было полно машин, да и люди сновали туда-сюда. Кто-то из них собирался в кино, кто-то — в театры и кафе. Я объехал аэропорт по улице Джонсона и в итоге подал на улицу Конгресса. Припарковался между «пинто» и «фиатом», после чего направился в торговый зал, накупил еды и бросил пакеты на заднее сиденье машины.
В бывшей съемной квартире на улице Конгресса все еще оставались кое-какие мои пожитки, и я подумал, что могу захватить их с собой, раз уж нахожусь поблизости. Я открыл дверь и вошел в старый холл с древним радио и какими-то туристическими брошюрами на столике. Марк, такой же старый портье, приветливо улыбнулся мне и снова вернулся к своим подсчетам...