Какая удача - Литч Уилл

Но я нарушил свое правило. Я засунул палец в аквариум. Теперь рыбки голосуют против меня.

Они делают мне одолжение. Они убеждаются, что как можно меньше людей увидят мою ошибку. Я немедленно чувствую себя лучше, удалив пост. Давайте позвоним в полицию. Давайте позволим им делать свою работу. Когда Трэвис придет, нас ждет послеобеденное дело.

Мне повезло иметь работу в интернете. Да, люди все время называют меня зомби-членососом, но целый день сидеть онлайн – это работа моей мечты. Я воспринимаю интернет не так, как вы. Я считаю его своей маскировкой. Это единственное место, где люди не относятся ко мне либо как к монстру, либо как к несчастному, которого нужно жалеть. Люди меня не видят, поэтому они не могут относиться ко мне по-другому: я просто такой же интернет-мудила, как и все остальные.

В интернете – и особенно в Твиттере, программе, специально созданной, чтобы люди общались коротко и прямолинейно – никто не знает, что они должны относиться ко мне с добротой или вежливо меня игнорировать. Поэтому они этого не делают. Я могу написать что-то вроде: «не думаю, что мне нравится новый альбом Childish Gambino» и народ немедленно начинает избивать меня, я идиот, я расист, все миллениалы – ленивые дураки, я отстойный. И это так круто! Именно поэтому на аватарке профиля в Твиттере у меня стоит мой портретный снимок, где я улыбаюсь и выгляжу как обычный глупый пацан. Если бы я поставил фотографию, где я в кресле, они бы опасались атаковать меня или просто бросались шутками о «неполноценности». Но они понятия не имеют, что у меня СМА, или что я вообще как-то отличаюсь от них. Я просто очередной сопляк, которого нужно поставить на место.

Я предпочитаю, чтобы люди ненавидели меня, а не жалели. А вы бы так не думали? Разве кто-нибудь бы так не думал?

Я знаю, что говорил, будто оставлю все это дело полиции. Но немного любительской слежки в интернете никому не навредит.

И чем больше я читаю об Ай-Чин, тем больше мне нужно знать.

Она оставила мало следов онлайн. У нее была страница в Инстаграм, которой она воспользовалась дважды: в августе она опубликовала размытый снимок уродливого кота, а две недели назад – фото птицы, сидящей на заборе перед домом, который находится чуть дальше по улице от моего. Видно, что она очень старалась выучить английский – под фотографией она написала: «Это моя красивая птица, которая мой утренний друг». Под ней много комментариев на китайском и тридцать четыре лайка.

В Фейсбуке ее не было, насколько я понял, и в Твиттере, хотя, справедливости ради, сложно сузить поиск с фамилией Ляо в Твиттере. Все, что я узнал о ней, было в ее студенческом профиле и новостных статьях – очень в стиле 90-х узнавать о ком-то таким образом.

Утренняя рутина продолжается. Марджани усаживает меня и начинает мыть мне голову, шею и плечи. Она терпеть не может то, что мне нравится спать без верха – она говорит, из-за этого ей приходится чаще стирать простыни – но это лишает ее необходимости каждое утро стаскивать с меня потную футболку. В последние годы вокруг моей шеи во время сна начала образовываться такая странная пленка, тонкая, белая, почти плесневелая субстанция. Я не знаю, что это, и честно говоря, боюсь узнавать. Марджани, благослови ее бог, никогда об этом не заговаривала, хотя она вытирает ее с меня каждый день.

Она надевает на меня футболку и извиняется, когда я стону, хоть и не должна. Мои руки так редко двигаются, что от поднятия их над головой по утрам мне кажется, будто меня четвертуют, но это не ее вина. Нельзя болтаться по миру без рубашки целыми днями, даже в Джорджии.

Она опускает меня в кресло и катит в кухню. Она немного неуклюжая со мной сегодня, словно торопится. Я бросаю на нее пару любопытствующих взглядов, но она их, кажется, не замечает. Она просто скармливает мне хлопья и вытирает стол. Ночной парень оставил банку из-под пива на столешнице, и Марджани заставит его за это заплатить.

Я думаю о том, что узнал об Ай-Чин из всех найденных статей.

 Ей девятнадцать лет.

 Она родилась и выросла в Китае.

 Она приехала в университетский городок два месяца назад.

 Она учится на ветеринара в университете Джорджии. У нас превосходная ветеринарная школа.

 Она не знала никого, кроме Мелиссы Лей, когда переехала сюда. Мелисса познакомилась с ней только потому, что их семьи в Китае знакомы.

 Она не знала ничего о Джорджии, кампусе или Америке. Возможно, одним из ее ближайших друзей в Атенс был инвалид, видевший ее каждый день незаметно для нее. Но она однажды ему помахала.

 Она говорит на хромающем, ломаном английском.

 Она шла по улице всего два дня назад.

 Она села в старую бежевую Камаро, идя по улице.

 С тех пор ее никто не видел.

Гггггггррррррррррррраууууууууууу. Это был я. Марджани только что чересчур сильно провела расческой по моим волосам, и я взвыл.

– Извини.

– Когда придет Трэвис? – спрашивает она. Но прежде, чем ей выпадает шанс сказать о нем что-то неодобрительное, он вваливается в дом.

– Че как, Мар, – говорит он, забирая банан у Марджани из рук и засовывая его себе в рот. Марджани ненавидит, когда ее называют Мар, и Трэвис это знает, поэтому-то так и делает. Я подозреваю, что в глубине души ей это нравится. Марджани – это человек, привыкший быть невидимым в любой комнате, и ей так удобно. Трэвис инстинктивно понимает это и поэтому отказывается позволять ей быть невидимой, что сводит ее с ума, но также заставляет ее улыбаться больше, чем я когда-либо за ней замечал.

– Как моя малышка? – говорит он, усаживаясь за кухонный стол. Разбрасывает кругом рюкзаки, и телефоны, и планшеты, и наушники, и бог знает что еще. Как он умудряется носить все это с собой? Современная жизнь превращает всех нас во вьючных ослов.

– Я опаздываю, Трэвис, а ты разводишь бардак, – говорит она, собирая разнообразие Хлама Трэвиса в аккуратную стопку и откладывая ее на диван. – У меня сегодня много работы вне этого дома. – Марджани со всеми так разговаривает, но только при Трэвисе в ее голосе слышится доля веселья. Я давно понял, что Марджани не ждет ни от кого эмоциональной реакции. Она слишком занята и слишком эффективна, чтобы просить чего-то помимо фактов. Трэвис является исключением. Ей нравится, что он подшучивает над ней, потому что больше этого не делает никто.

– Что ж, мы не хотим задерживать твою другую работу в качестве профессиональной наемной убийцы, – говорит он. – Ты ведь этим занимаешься, когда меня нет? Тихо убиваешь людей по запросу?

Я хихикаю, а Марджани хлопает его по руке тряпкой, которой вытирала столешницу.

– Кроме того, у нас в запасе все утро, не так ли? – Обычно по средам Трэвис заходит утром и мы прогуливаемся по району несколько часов перед обедом, я просто еду рядом с ним, пока он говорит, и говорит, и говорит. Он называет себя моим тренером, и говорит, что это мои «занятия», хоть это в основном два часа, когда он ходит, а я останавливаюсь каждые пару минут, чтобы он мог размять мне ноги. Это лучшие моменты моей недели.

Но сегодня особенный день. Это игровая неделя, что значит, Оркестр красных мундиров репетирует на поле, поэтому мы расстелим наши подстилки для пикника и будем слушать их игру, пока дети перебрасываются мячами и пытаются сбить друг друга с ног. Трэвис всегда накуривается перед выходом, и когда мы приходим, мы просто сидим и внимаем всему этому. Он обычно засыпает, если только не видит какую-то девушку. Это лучшее время.

Поэтому сегодняшний визит короткий. Но у меня есть задание для Трэвиса.

Марджани собирает свои вещи и уходит – хотя не раньше, чем Трэвис преграждает ей дверь и заставляет ее дать ему пять – и я киваю в сторону компьютера в моей комнате. Он садится напротив меня.