— Мне надо подумать, — наконец сказала она.
Он снова затянулся сигарой:
— Только недолго. Время не ждет. Я позвоню вам в отель завтра, скажем, в два.
— А если я соглашусь, как я сообщу вам результаты наблюдения?
Он указал на Амбрози:
— Мой помощник свяжется с вами. Только не пытайтесь звонить мне. Хорошо? Он найдет вас.
Амбрози скрестил руки поверх черной сутаны. Валендреа дал ему возможность показать свою значительность. Он хотел, чтобы Катерина Лью знала, что этого священника нельзя недооценивать, и суровая поза Амбрози дала это понять. Он всегда ценил это в Паоло. Несмотря на всю свою сдержанность при посторонних, наедине тот давал волю своим эмоциям.
Валендреа достал из-под сиденья конверт и передал собеседнице.
— Десять тысяч евро на билеты, гостиницу и прочее. Если решите мне помочь, то вам не придется самой оплачивать все расходы. Если откажетесь, то эти деньги ваши — за беспокойство.
Он протянул руку и открыл дверь:
— Приятно было поговорить, мисс Лью.
Она медленно выбралась из машины, держа в руках конверт. Он посмотрел в темноту и сказал:
— Ваш отель за углом налево. Спокойной ночи.
Она не ответила и пошла прочь. Он закрыл дверцу и сказал вполголоса:
— Этого я и ждал. Просит подумать. Но ведь ясно, что она решит.
— Даже слишком просто, — ответил Амбрози.
— Именно поэтому я и хочу, чтобы и вы отправились в Румынию. За ней будет легче следить, чем за Мишнером. Я договорился с нашими жертвователями — одной крупной компанией, и они предоставят нам самолет. Вы полетите утром. Поскольку мы уже знаем, куда отправляется Мишнер, вы приедете первым и подождете его там. Он прилетит завтра вечером, самое позднее — послезавтра. Не попадайтесь на глаза, но следите за ней и убедитесь, что она понимает, чего мы хотим получить за свои деньги.
Амбрози кивнул.
Шофер вернулся и сел за руль. Амбрози негромко стукнул по разделявшему их стеклу, и лимузин двинулся назад, к виа.
Только сейчас Валендреа наконец забыл о политике и о делах.
— Теперь, когда дело сделано, предлагаю выпить коньяка, послушать Чайковского и отправиться спать. Вы как, Паоло?
Рим
8 ноября, среда
23.50
Повернувшись на другой бок, Катерина освободилась из объятий отца Тома Кили и перевела дух. Он ждал Катерину в номере и, дождавшись, терпеливо выслушал ее. Теперь он знал все, она рассказала ему о неожиданной встрече с кардиналом Валендреа в подробностях.
— Все было здорово, Катерина, — сказал в темноте Кили, — как всегда.
Она изучала контур его лица, освещенного янтарным светом, проникавшим в номер сквозь приоткрытые занавески.
— Утром меня лишили сана, а ночью соблазнили. Причем очень красивая женщина.
— И тебя это утешило?
Он усмехнулся:
— Ты в своем репертуаре.
Кили знал о ее связи с Мишнером. Ей нужно было излить душу тому, кто, как она считала, сможет ее понять. Она впервые увидела его, когда явилась в его приход в Вирджинии, чтобы взять интервью. Тогда она работала в Штатах и печаталась в различных журналах, пишущих о нетрадиционных религиозных течениях. Катерина зарабатывала достаточно для жизни, но рассчитывала, что материал о Кили даст ей возможность достичь чего-то большего.
Еще бы — священник, открыто вступивший в спор с Римом по вопросу, волнующему всех католиков на Западе! В Северной Америке церковь отчаянно пытается удержать своих прихожан. Непрекращающиеся скандалы вокруг священников-педофилов подрывают репутацию церкви, а вялая реакция официального Рима лишь осложняет и без того непростую ситуацию. Безбрачие, осуждение гомосексуализма и запрет на использование контрацептивов только усиливают разочарование и недовольство в среде верующих.
В первый день Кили пригласил ее на ужин, а вскоре она оказалась в его постели. Общение с ним доставляло ей не только физическое, но и интеллектуальное удовольствие. Его связь с той женщиной, из-за которой и начался скандал, уже год как прекратилась. Она устала от всеобщего внимания и не хотела, чтобы из-за нее произошла новая религиозная революция. Катерина не стала занимать ее место. Оставаясь и тени, она записала с ним множество интервью, которые, как она надеялась, смогут лечь в основу книги. Ее рабочее название было «Критика безбрачия священников», и она уже предвидела, какой шум поднимется вокруг этого постулата, который нужен церкви, по выражению Кили, «как борову соски». Последний шаг церкви, отлучение Кили, можно использовать для рекламы. Отлученный от церкви за несогласие с Римом священник — пример для современного клира. Разумеется, об этом говорили и раньше, но дерзкий и непохожий на остальных Кили сумел завоевать особенно много сторонников среди верующих. Корпорация Си-эн-эн даже собиралась предложить ему вести репортажи со следующего конклава, рассчитывая, что он, зная церковь изнутри, будет высказывать точку зрения, не похожую на обычные официальные комментарии, сопровождающие избрание Папы. В общем, их отношения оказались выгодными для них обоих.
Но все это было до того, как к ней обратился государственный секретарь Ватикана.
— Так что ты думаешь о предложении Валендреа? — спросила она.
— Напыщенный осел и вполне может стать следующим Папой.
Она слышала это же мнение от других, так что его предложение казалось ей все более заманчивым.
— Он хочет знать, чем занимается Колин.
Кили повернулся и посмотрел на нее:
— Честно говоря, я тоже хочу это знать. Зачем секретарю Папы ехать в Румынию?
— Как будто там не может быть ничего интересного?
— Ой, какие мы обидчивые!
Хотя она никогда не считала себя патриоткой, она все-таки была румынкой и гордится этим. Ее родители эмигрировали, когда ей не было и восемнадцати, но потом она вернулась — помогала свергать режим Чаушеску. Когда диктатор произнес свою последнюю речь перед зданием Центрального комитета, она была в Бухаресте. Планировалось провести образцово-показательный митинг и показать, что рабочий класс поддерживает коммунистическое правительство, но все вылилось в стихийное восстание. Она и сейчас помнит крики и вопли, раздавшиеся, когда вспыхнули беспорядки и на площадь под звучащие из динамиков заранее записанные звуки аплодисментов и приветствий ворвались вооруженные полицейские.
— Тебе трудно в это поверить, — сказала она, — но чтобы совершить революцию, не надо накладывать грим перед камерами, рассылать пламенные речи по Интернету и даже не нужно укладывать в койку женщину. Революция — это всегда кровь.
— Времена изменились.
— Церковь так легко не изменишь.
— Ты видела, сколько там было журналистов? О трибунале будут говорить во всем мире. Люди выступят на мою защиту.
— А если всем все равно?
— На наш сайт ежедневно заходит более двадцати тысяч человек. Интерес огромен. Словами можно добиться многого.
— Пулями тоже. Тогда, перед Рождеством, я была там, где румыны гибли, чтобы сбросить и поставить к стенке диктатора и его стерву жену.
— Если бы тебя попросили, ты смогла бы выстрелить в них?
— Не моргнув глазом, — пылко ответила она. — Они надругались над моей родиной. Страсть, Том. Вот что движет всеми революциями. Глубокая, безудержная страсть.
— Так что ты собираешься ответить Валендреа?
Она вздохнула:
— У меня нет выбора. Придется согласиться.
Он усмехнулся:
— Выбор есть всегда. Я правильно понимаю, это ведь еще и возможность начать все сначала с Колином Мишнером?
Она почувствовала, что зря так много рассказала ему о себе. Он обещал, что все это останется между ними, но она начинала беспокоиться. Разумеется, Мишнер совершил свой проступок много лет назад, но и сейчас любые подозрения, не важно, оправданные или нет, могут стоить ему карьеры. И все же она никогда ни в чем не сознается, хотя ей и неприятно вспоминать о его тогдашнем решении.
Несколько секунд она лежала неподвижно, глядя в потолок. Валендреа сказал, что вся эта история может повредить будущему Мишнера. Так что если она может помочь ему, к тому же не без пользы для себя, почему нет?
— Я поеду.
— Ты лезешь в логово змей, — беззлобно сказал Кили, — но ты в состоянии бороться с дьяволом. Вроде Валендреа. Он просто амбициозный негодяй.
— А ты в состоянии это определить, — не удержалась Катерина.
Его рука скользнула по ее обнаженному бедру.
— Пожалуй, да. Но я умею не только это.
Его самоуверенность не знала границ. Как будто его ничто не волновало. Ни утренние слушания перед всеми этими неприступными прелатами, ни перспектива лишения сана. Не это ли бесстрашие и привлекло ее в Кили? Но в то же время она начала терять интерес к нему. «Он когда-нибудь дорожил своим саном?» — подумала она вдруг. У Мишнера было одно прекрасное качество — его искренняя приверженность вере. А чувства Кили были сиюминутны. Хотя кто она такая, чтобы судить?
