Поэтому, когда я услышала знакомый непогрешимый тон, я почувствовала боевой задор и уверенность в победе — ведь я знала по опыту, что это всё дутые заявления.
Новое посягательство на роль отца в моем пространстве было даже более страшное, чем я уже описала, потому что «отцов» было аж двое. Второй персонаж, который точно знал, как правильно, составлял с ЕП красивый дуэт, так что многие считали, что за обоих пишет он один — АЧ. Его видали живьем. Про ЕП же не было известно ничего, кроме того, что он князь, сеньор и ко-медиум, и живет в великолепном дворце, как он сам сообщал в регулярных выпусках новостей. Эти тексты сначала многим нравились, после осталось несколько постоянных почитателей. Один эстетский издатель выпустил книжку с его рассказами тиражом в пару тысяч, она не имела шумного успеха. Мне он нравился за «безумие», и многих, и меня тоже фасцинировало загадочное, таинственное впечатление, которое он производил. Его тексты, особенно поначалу, были одновременно смешными и страстными. Меня в самом начале поразила одна его фраза: «Мне не надо, не надо ничего, лучше пусть не будет ничего, если это не навсегда!». Что-то такое я даже не осмеливалась думать.
А про АЧ ходили слухи, что он практикует черную магию, не сказать, чтобы без всяких оснований. У него на странице было видео, озаглавленное «После церемонии наведения порчи» — у него был своеобразный юмор — на видео он говорил: «Приятно работать вместе». Известно было, что он переводчик Кроули, что его девушка — психолог и он сам тоже психолог, потому что видит людей насквозь. Один талантливый юноша сказал, что АЧ похож на радиоприемник, который нельзя выключить. Он имел в виду меткие, незаживающие определения, которые АЧ давал людям. Рассказывали историю про одного общего знакомого — Винни Иуду Лужина, которому АЧ что-то такое сказал, и тот встал на колени в порыве благодарности. Впрочем, этот персонаж был довольно экстравагантный, так что встать на колени для него было вполне приемлемым юродством, если сильно зацепило. Потом, рассказывали, как он совершенно уничтожил кого-то, так что люди были просто раздавлены. Это называлось: «АЧ очень неприятно себя вел». Вообще, к нему многие испытывали неприязнь. Он ничуть не стеснялся называть себя одним из отцов-основателей русской сети, и так и было. Например, это он создал кодировку, которой пользовались все противники виндовса. У ЕП на странице на эту тему был романтический лозунг: «Кодировку выбирают лишь единожды!». Это напоминало клятву в верности.
АЧ уважали, недолюбливали и по возможности с ним не спорили, потому что он был дотошен до занудности, и на каждое свое утверждение, которое подвергали сомнению, заранее имел непробиваемые аргументы. А если нападали на эти аргументы, то выяснялось, что он с самого начала знал авторитетные источники, в которых утверждается то же самое. Можно было ещё возразить, что источники на самом деле не авторитетные, но вы наверно уже понимаете, чем это обычно кончалось. Безнадежное дело. При этом он то и дело сбивался на косноязычный канцелярит, заранее стараясь построить предложение как можно корректнее. Разбирать его тщательно выстроенные конструкции — это был серьезный труд, который осиливали не все.
АЧ, между всем прочим, известен был и тем, что первел на русский Книгу Закона, которую продиктовал Кроули его демон-хранитель Айвасс. Он не просто перевел, а ОТО в котором он никогда не состоял, официально признал его перевод лучшим среди всех переводов, в том числе самих телемитов. (Ordo Templi Orientis — оккультный орден со множеством степеней посвящения, охраняющий эзотерические тайны Кроулеанской Телемы). После чего он начал переводить ее заново, вместе с Анной Остапчук, главой русского отделения ОТО, попутно разъясняя неясные ей моменты. И чтобы уточнить некоторые оттенки значения одной строфы, выучил древнеегипетский.
Я увидела его впервые ещё до того, как ввязалась в эту зубодробительную войну, когда впервые встретились почти все подписчики первого, самодельного листа. Он произвел на меня впечатление альфа-самца. Он внимательно до назойливости меня изучал, а я смущалась, что было тогда для меня нехарактерно. Он был кряжистый, с широкими плечами, с широким лицом, с широкой бородой, но при этом простецкого впечатления не производил — взгляд был сильный, тяжелый и цепкий. Периодически по его лицу проходили какие-то волны — смена выражений. Он то и дело выпрямлялся и вскидывал голову, раздувая ноздри, так что в позе и мимике появлялась какая-то своеобразная горделивость: нос у него был изящный и хищный. Он опирался на палку, изукрашенную какими-то инкрустациями в виде звездочек, это почему-то добавляло ему таинственности. Все знали, что в детстве он попал под машину и одна нога у него изуродована, так что он вообще инвалид. Но вот уж «инвалид» к нему подходил меньше всего. Он держался как человек, которому всё тут вокруг принадлежит. Так это выглядело. Он говорил «мой народ» и «моя страна» так, как будто был на самом деле местным королем. Он мог так упомянуть какие-нибудь светлые силы добра, которые, как всегда, всем всё испортили — что с ним приятно было согласиться. Он вообще часто использовал этот прием — сшибку — когда вместо ожидаемого смысла на привычном месте появляется что-то неожиданное. Позже я узнала, что это один из приемов НЛП. В его биографии о нем чрезвычайно лестно писали от третьего лица, и там в частности говорилось, что он, как и Кроули, находил удовольствие в соединении в одно целое как можно большего количества враждующих аккордов. Биографию сочинил он сам.
В самом начале существования листа МЦН когда все еще принюхивались друг к другу, Эпс, деликатнейший естествоиспытатель синтетического мескалина, почти посторонний на этом листе, попросил АЧ рассказать о человечности. Если бы он понимал, как раздразнил народ, то никогда бы не осмелился на это. Разумеется, он немедленно огреб по полной сразу ото всех — брутальная МН сообщила ему, что он немедленно должен сделать: пойти на базар, купить анаши и сварить себе молочко покрепче, по рецепту, и употреблять, пока не поймет, куда попал. АЧ сразу послал его на хуй и при этом ещё перепутал с неприятным однофамильцем. Но Эпс и после этого не успокоился, чем вызвал даже симпатию.
И АЧ всё-таки сменил гнев на милость: «Да что мы всё о человечности? — спросил он нас наконец. — Давайте лучше поговорим о человечине! Есть добровольцы с мясом хорошего качества?»
Он называл себя благородным мужем. «Благородный муж» — это звучит довольно смешно, правда? — спрашивал он, не интересуясь ответом. Конечно, ЕП тоже был благородным мужем. Они постоянно пользовались пафосными терминами, и это выглядело (по крайней мере, в моих глазах), глупо и неловко. Я взялась высмеивать эту их «напыщенную серьезность» с чувством превосходства постмодерниста над наивностью модерна. Они угрожали мне, потому что вели себя так, будто знали истину. Так же вела себя моя мама.
Мне казалось, они, так же, как мама и мой муж, требуют, чтобы с ними беспрекословно согласились, покорились и подчинились. Я стремилась развенчать их претензии, поднять на смех и обесценить. Мне казалось, что это у меня неплохо получается, и победа недалеко. АЧ же, вместо того, чтобы отвечать мне, поделился с аудиторией таким наблюдением. Известно, сообщил он, что благородный муж сражается по правилам. Он соблюдает массу условностей в бою. Ожидается, что и его противник точно так же будет соблюдать ритуалы. Каждый из них мог бы победить, воспользовавшись запрещенным приемом. Но победа в поединке — для благородных соперников это не самое главное. Даже олени соблюдают правила и дерутся своими опасными рогами не в полную силу — иначе они просто перебили бы друг друга, вместо того, чтобы определить свои места в иерархии. Иерархия важнее любой победы. Женщина об этом не имеет никакого понятия. Она думает, что в поединке самое главное — победить любой ценой. Поэтому она жестока, беспощадна, и пользуется любыми, самыми подлым приемами. Таким образом, как противник, она имеет преимущество в бою.
Меня очень задели эти обвинения в низости и подлости, но я бы отрицала это до последнего, если бы кто-нибудь сказал. Подлость и низость — это были мамины понятия. Я попала. Меня атаковали со стороны идеального. Насмешка была против этого слабоватым оружием. Враг был внутри меня — несмотря на все мои протесты, меня воспитали в почтении к принципам.
АЧ, как и МВ со своей женой ЮФ, был кроулеанцем, и хотя я тогда понятия не имела, что это, быстро заметила, что все они поклоняются воле, сильной воле. Прямо этого не говорили, но, кажется, каждый из них считал, что воспитывает свою волю и побеждает постольку, поскольку ее проявляет. Это был один из маминых идолов — сила воли — и поэтому идея была чрезвычайно привлекательна для меня помимо моего сознательного желания. Телемиткой мама не была, она скорее восхищалась христианской добродетелью самоограничения, которую я и приписывала «людям с силой воли». Тогда заметить такие нюансы я не могла, а только предательски ощущала настоящую крутость наших телемитов. Они очень серьезно говорили о дисциплине. Смысл был в том, что человек должен жестко подчинять себя дисциплине, и тогда он существенно превзойдет безвольного, которого влекут во все стороны его аффекты. Я же ненавидела дисциплину и разговоры о ней — меня всегда подчиняли дисциплине из-под палки. Конечно, будучи взрослым человеком с разными обязанностями я подчиняла себя какой-то дисциплине, но моя мама столько говорила об удовольствии «преодолеть себя», что я просто ненавидела такие удовольствия. Экстремизм тоже был против дисциплины. И я не была готова наткнуться на старые мамины принципы у молодых людей, моих ровесников.
