— Ого! — Ничего не могу с собой поделать: я впечатлена. На одно абсурдное мгновение я чувствую себя польщенной оттого, что выпиваю с ней.
— Но у тебя-то, — говорит Кэрол, — эти два года вообще выдались потрясающими, ведь ты завоевала премию Пултона! Это потрясающе, Эмма. Ты и сама потрясающая.
Я чувствую, как краснею от похвалы.
— Спасибо. Время действительно было хорошее.
— И вы счастливы? Ты и Джим?
Я киваю.
— Да, счастливы. Прийти к этому было непросто, но мы смогли.
— Я рада, — говорит Кэрол, похлопывая меня по колену. — На самом деле рада. Вы подходите друг другу. Теперь все так, как и должно быть.
Мы сидим молча, каждая в своем мире, а потом Кэрол произносит:
— До сих пор у меня не было возможности извиниться перед тобой, Эмма. Но я много думала о тебе за последние два года — о тебе и о том, через что ты вынуждена была из-за меня пройти. Оглядываясь назад столько времени спустя, я не могу поверить, что так поступила. Завела интрижку с женатым мужчиной! Мне действительно очень жаль, Эмма. Я прошу прощения за все, что тебе пришлось пережить.
Ее слова звучат так неожиданно, что глаза у меня наполняются слезами, и я уже готова снова разреветься, но она берет меня за плечо и говорит:
— Нет-нет, пожалуйста, только не устраивай снова Ниагарский водопад! У меня все салфетки кончились!
Я начинаю смеяться, она тоже, и скоро мы хохочем так, что на нас оглядываются, но это такое облегчение. Потом мы обнимаемся, и Кэрол снова просит у меня прощения.
Если бы кто-нибудь сказал, что я буду выпивать с любовницей мужа и наслаждаться ее обществом, я бы не знала, смеяться или плюнуть. Тем не менее вот они мы, и мне хорошо. Ведь раньше Кэрол мне нравилась. Очень хочется рассказать ей, как я пришла сегодня к Джиму, потому что чувствовала себя уязвимой; как он был мне нужен, но повел себя настолько резко и пренебрежительно, что стало только еще хуже. Уверена, она бы выслушала и поняла. Но я не решаюсь.
Мы заказываем еще по порции, и Кэрол спрашивает про Терри, «милого Терри», как она его называет, а потом интересуется, каково это — выиграть Пултоновскую премию. Она очарована моей жизнью и уверяет, что хотела бы обладать таким же талантом и что я счастливица. А мне смешно все это слушать, ведь она — одна из умнейших моих знакомых.
* * *
— Ну? Что думаешь?
— А как насчет «доброе утро, Эмма, чудесно выглядишь, как дела у моего любимого писателя»?
— Извини. Доброе утро, Эмма, чудесно выглядишь, так что думаешь? — говорит Фрэнки, целуя меня в щеку.
Я улыбаюсь, широко раскрыв глазки, — сама невинность.
— О чем?
— О Нике, конечно же! — Фрэнки наконец-то указывает на стул, предлагая мне присесть. Если и придется возносить хвалу Нику, это можно будет хотя бы делать сидя.
— Он до ужаса похож на Луи Теру.
— На кого?
— Ну, знаешь, есть такой английский документалист в американском отделении Би-би-си, у него еще программа «Долгие выходные с Луи Теру» или как-то в этом духе.
Фрэнки смотрит на меня исподлобья:
— Понятия не имею, о ком ты.
— А жаль, много теряешь. Поразительно, они просто как близнецы.
Фрэнки машет руками перед собой, словно говоря: «Да хватит уже».
— Я тебя не про внешность спрашиваю. Что ты думаешь о нем как о личности? Как о писателе? — Когда он добавляет: — Ты, наверное, под впечатлением, — я напоминаю себе, что нужно дышать, сосредоточиться на какой-нибудь точке у него над головой и непременно скачать приложение для медитации, о котором я читала на прошлой неделе.
— Да, Фрэнки, впечатление огромное.
— Знаешь, Ник дождаться не мог, когда с тобой познакомится. Он перед тобой благоговеет.
— А я перед ним.
— Нет, Эм, я серьезно.
— Фрэнки, как бы мне ни хотелось воспевать молодого Ника, я пришла по другому поводу.
— Знаю. Ладно. Вот. — И он толкает ко мне через стол пару листов бумаги.
— Что это?
— Твой издательский график.
Я беру листы со стола, по диагонали просматриваю содержание и говорю:
— Очень смешно.
— Что?
Я тычу в верхнюю часть первого листа:
— Рабочее название. «Я над этим работаю».
— Рад, что тебя это забавляет, но не забывай: у меня целая команда людей, и все они тебя ждут. Дизайнеры обложки, редакторы. Там все написано. — Теперь уже Фрэнки тычет в документ.
Я вчитываюсь в детали, пока не нахожу строчку, которая приводит меня в ужас. Мне дается шесть месяцев на то, чтобы представить рукопись романа. Понятия не имею, сколько времени нужно, чтобы написать целую книгу, и задаюсь вопросом, быстро ли сочиняет Сэм.
— О’кей, все хорошо. — Во всяком случае, я надеюсь.
— Должно быть хорошо. Ты отстаешь от графика на восемь месяцев.
— Я надеялась, что ты этого не скажешь.
— И еще я хочу, чтобы ты пообщалась с Валидом. Он станет твоим ведущим редактором и отныне займется координацией всего проекта. А наши с тобой разговоры будут только о том, где бы вместе пообедать, ладно? Валид потрясающий. Ты его полюбишь. Он отвечает за нашу новую серию.
— У вас есть новая серия?
— У нас их несколько. Спасибо, что заметила.
— Ого, да ты на коне!
— Так и есть, не сомневайся.
— А можно задать вопрос?
— Конечно.
— Сколько ты платишь юному Нику?
— Я не могу ответить, и тебе это известно.
— Почему?
— Конфиденциальная информация, в точности как и твой гонорар.
— Но мне полагается больше?
— Да, больше.
— Ладно, хорошо. — Я наклоняюсь за сумочкой. Мне хочется лишь одного: убраться отсюда.
— К завтрашнему дню готова? — интересуется Фрэнки.
— К интервью для «Нью-йоркера»? Да, конечно. Почему вдруг нет? Или, может, ты хочешь сунуть вместо меня юного Ника? Время переиграть еще есть, я уверена, — бросаю я с деланой беззаботностью.
— Ну хватит уже. Иди. А потом позвони мне.
ГЛАВА 9
Конечно же, я готова к интервью, но все равно встала с утра пораньше и сделала уборку во всей квартире, хоть и ясно, что дальше гостиной журналисты не пойдут.
— Итак, где вам удобнее меня фотографировать? — хихикаю я.
Это, конечно, нервный смех, и руки у меня дрожат тоже от нервов, когда я ставлю на журнальный столик графин с водой и поднос со стаканами. Я бы предпочла кофе или что покрепче, и даже именно такими словами предложила гостям напитки, но они отказались: мол, позже будет видно, а пока, если нетрудно, хорошо бы водички.
Конечно, нетрудно, тем более что у меня появилось немного времени, чтобы успокоиться. Давненько я не давала интервью, и мне нужно немного освоиться и вспомнить, что к чему.
Интервьюер, Алекс Гонски («Зовите меня Эл»), кажется милым, разве что он чуть моложе, чем мне представлялось по фотографии в его сетевом профиле, который я просмотрела вчера вечером. Я-то ожидала, что ему самое малое под пятьдесят.
Он оборачивается к девушке-фотографу:
— София?
Та сидит на корточках, разложив по полу свое оборудование. Она кивает в сторону итальянского плюшевого диванчика фирмы «Нелла ветрина»:
— Вон там хорошо будет. Свет подходящий.
— О’кей.
Эл протягивает руку, приглашая меня садиться, как будто это он тут хозяин, а я только гостья. Не возражая, я сажусь куда велено и скрещиваю ноги в лодыжках, вся такая чопорная, но потом передумываю и закидываю ногу на ногу. Эл располагается в кресле напротив меня с блокнотом и маленьким диктофоном; все это он кладет на разделяющий нас стеклянный журнальный столик. Потом он щелкает авторучкой, заставив меня вспомнить другую беседу при совершенно иных обстоятельствах, когда детектив (как бишь его фамилия? вроде бы Карр) с коллегой подозревали меня в причастности к убийству, что, конечно, не могло не тревожить. Я мысленно отгоняю призрак прошлого и сосредотачиваюсь на Эле.
— Итак, Эмма Ферн, очень приятно с вами познакомиться. Спасибо, что согласились пообщаться.
