Я — ярость - Делайла Доусон

И вот теперь Челси в телевизоре, и она дерется в безумном диком обличье ради славы.

Это определенно не то, на что рассчитывала Патрисия, веля Гомеру вычеркнуть ее имя из списка посетителей. Она думала, что Челси поедет домой, малость повозмущается, а потом позвонит и извинится — как разумный человек.

Ох, как она ошибалась.

— Я думаю, мама отправилась в большое путешествие, — наконец, говорит она внучке. — В приключение. Думаю, что она, как и все герои во все времена, поехала отвоевывать свое состояние, чтобы однажды вернуться с золотом и подарками.

Когда Бруклин задает очередной вопрос, она говорит едва слышно:

— Тогда почему она не взяла меня с собой?

— Потому что хотела, чтобы ты была в безопасности, ведь в приключениях полно разных угроз, ты же знаешь.

Крошечные пальчики скользят по ее руке вверх-вниз в успокаивающем ритме.

— А Элла?

Да, это тоже ее вина, и она ни за что не скажет правду этому крошечному, испуганному, всеми обиженному ребенку.

— Я думаю, у Эллы тоже свое приключение. Она ведь уже большая девочка, а все большие девочки должны рано или поздно выйти в мир, чтобы найти свою судьбу.

— И я тоже когда-нибудь?

Патрисия борется с желанием обнять девочку так крепко, что та вскрикнет. Когда ее собственная дочь была в возрасте Бруклин и много лет после, Патрисия мечтала, чтоб Челси наконец съехала и Патрисия могла подумать о себе. Ей хотелось наслаждаться едой без чужих капризов и принимать душ, не обнаруживая, что полотенце мокрое, а шампунь кончился. Патрисия отсчитывала дни до момента, когда Челси перестанет быть ее ответственностью. И пусть она с самого начала невзлюбила Дэвида, но почувствовала облегчение оттого, что дочь сбежала из дома, как и она сама когда-то.

Да, она говорила Челси, что не одобряет Дэвида, но никогда не объясняла почему. Не рассказывала, что видела миллион таких мужчин. Мамины «друзья» и клиенты из закусочной, они смотрели на женщину как на машину, которую можно купить, хлопнув по рукам, пользоваться ею, когда вздумается, обслуживать или не обслуживать надлежащим образом в зависимости от наличия времени и свободных денег. Можно хвастаться ею или прятать, разбить вдребезги и сказать, что это несчастный случай или божий промысел. Можно бросить ржаветь. Патрисия никогда не рассказывала дочери, что однажды Дэвид клеился к ней: он был тогда моложе и заливал, что они с Челси могли бы быть сестрами, что он едва способен отличить их друг от друга. Глаза у него блестели, а большой палец скользил по ее обнаженному плечу.

Самый ужасный грех, который она изо всех сил старалась похоронить и забыть, — одно-единственное воспоминание. Как-то раз Челси, недавно ставшая замужней женщиной, приехала к ней, робкая и сгорбившаяся, и осторожно заговорила на тему… как же она тогда выразилась?

«Ты знала кого-нибудь, кто превращался бы в другого человека, когда выпьет? Кто говорил бы ужасные вещи, а наутро не помнил об этом?»

Вот о чем спросила ее Челси, обхватив руками талию и невидящим взглядом уставившись в окно на птичью кормушку.

Патрисия готовилась к своей первой свадьбе, она была по уши в списке гостей и чувствовала, что этот вопрос может распахнуть ящик Пандоры, и вместо того, чтобы посмотреть дочери в глаза и сказать всю правду, она постучала ручкой по списку гостей и произнесла:

«Все делают глупости, когда выпьют. Включая тебя, я уверена».

Челси никогда больше не поднимала эту тему. Разговор продолжился, но ничего опасного они больше не обсуждали, и Патрисия смогла вернуться к списку гостей.

Тогда она не сожалела о том, что сказала.

Сейчас — да.

Ох, а о чем же там спрашивала Бруклин?

Ах да.

— А ты хочешь однажды отправиться в приключение?

Ей нравится, что Бруклин замирает и обдумывает вопрос, прежде чем ответить на него.

— Я хочу уехать, — медленно говорит девочка, но по мере того как она продолжает, скорость нарастает. — Хочу поехать на Гавайи. Хочу стать танцовщицей. Хочу быть доктором щенков. Хочу жить в «Мире Диснея». Хочу встретиться с Эльзой. Я скучаю по Олафу. Мама сказала, что он убежал, но я думаю, он может вернуться. Как думаешь, он вернется?

Даже накачавшись лекарствами, от которых разум мутится, Патрисия способна сложить два и два. Одна отчаявшаяся мать, страдающая от Ярости, плюс одна пропавшая собака, равно ноль процентов вероятности, что Олаф вернется.

— Может, у него тоже свое приключение, — отвечает Патрисия.

Бруклин трогает ее за нос, а потом нежно гладит по щеке.

— Бабушка, ты так много говоришь о приключениях. А у тебя когда-нибудь оно было?

Патрисия чувствует, как на ее глаза наворачиваются слезы. Она хотела бы ответить честно: «Нет, дорогая моя, у меня не было никакого приключения. Меня изнасиловал на свидании сын проповедника, а потом выяснилось, что я беременна, и моя мать выгнала меня из дому, и вся моя семья открестилась от меня, так что я прыгала, как Тарзан по лианам, меняя мужчин и места работы, пока не оказалась там, где, как я думала, было безопасно, и начала мечтать о свободе, и потом у меня было все, что я хотела, кроме любви, а потом я все потеряла, и вот я здесь».

Она не отвечает ни так, ни как-то иначе. Вместо этого говорит:

— Пока нет, но я бы не отказалась. — И всматривается в темноту, благодарная за то, что она скрывает все ее грехи. — Может, мы отправимся на нашем доблестном скакуне на поиски твоей мамы?

На этот раз Челси слышит толпу. Вместо задней части полуприцепа у них настоящая гримерная, хотя ничего особенного — просто комната из бетонных блоков, залитая ярким светом. И она слышит, как зрители смеются, и свистят, и кричат, пробегая по длинному грязно-серому коридору. Она смотрит на себя в зеркало, глаза горят в свете круглых лампочек, расположенных по краю, и Челси не может не припомнить тот самый школьный вечер, когда она отказалась от одной части жизни ради другой, не зная, что это навсегда. Не понимая, что выбрала неправильно.