Разговор продолжили за ленчем. Харт остановился на самых важных вопросах, касавшихся, в частности, золочения украшений главного фойе и резьбы над окнами у входа на Лексингтон-авеню.
Оставшись один, О'Мэлли прошел в кухню, где были наконец, после четырнадцатинедельного опоздания, установлены плиты и духовки, и с удовольствием отметил, что посуды вполне достаточно для того, чтобы открыть большой скобяной магазин на Манхэттене.
В половине восьмого, проходя в очередной раз через главное фойе, он оказался под антикварными часами, украшавшими некогда Зимний дворец Екатерины Великой.
В центре атриума возвышался оригинальный фонтан Бернини, перевезенный из Рима и реставрированный во всем своем великолепии и блеске. Водопроводные работы были завершены буквально несколько часов назад, и руководитель подрядной фирмы «Тимоти Салливан» сам позвонил О'Мэлли, чтобы объявить о том, что все системы работают.
— Значит, все готово, — пробормотал О'Мэлли, нажимая кнопку.
Струи воды с тихим журчанием хлынули вверх и в стороны, и лицо владельца отеля осветилось счастливой улыбкой ребенка, получившего долгожданный рождественский подарок.
— Черт, красиво, — пробормотал он, стоя в пустом фойе. Однако, понаблюдав за фонтаном со стороны, Патрик пришел к выводу, что напор должен быть сильнее, а струи подниматься выше.
О'Мэлли покрутил регулятор, однако положение не изменилось. «Вода на этом уровне никогда не попадет под солнечные лучи, — подумал он. — Давление явно недостаточное. Как эякуляция у девяностолетнего старика. Это все Салливан. Вот же пройдоха. Все системы действуют! Я ему устрою так, что у него уже никакой эякуляции не будет!»
Он тряхнул головой, как бы делая мысленную пометку на следующий день, снова прошел через фойе и остановился у двери, чтобы проверить часы.
Восемь шестнадцать! Часы в фойе спешили на три минуты!
В груди похолодело. «Успокойся, Пэт», — услышал он голос Нелли. Но разве можно оставаться спокойным, когда тебя со всех сторон окружают некомпетентные ослы и жополизы? Да и что толку беречь себя, когда после смерти Нелли в жизни не осталось ничего хорошего.
Когда Дженни исполнилось тринадцать и пришло время отправлять ее в среднюю школу, я купила красивый дом на Гринбрайер-роуд в городке Бедфорд, в штате Нью-Йорк. Мы обе решили, что настала пора обзавестись постоянным, настоящим жильем. А самое главное, мне хотелось, чтобы дочь ходила в хорошую школу.
Я испытывала потребность в стабильности, спокойном и тихом окружении для себя и Дженни. Дом выбирали вместе; нам пришлись по душе и место, где предстояло жить, и сам город Бедфорд. Наша мечта наконец-то сбылась.
К тому времени мои приоритеты окончательно определились и я значительно сократила количество концертов, стараясь меньше гастролировать и чаще бывать с Дженни. Я никогда не считала себя звездой, не собиралась вести «звездный образ жизни» и воспитывала дочь соответственно.
Годы жизни с Филиппом научили меня не рассчитывать на большее, чем покой и согласие в семье. Все не так уж плохо, постоянно повторяла я себе.
В Бедфорде для Дженни нашлась чудесная школа, и мы жили всего в часе езды от Нью-Йорка, так что я могла и наслаждаться уединением, и не отставать при желании от светской жизни. В общем, город представлялся нам идеальным местом, тихим и уютным, вполне подходящим для того, чтобы стереть из памяти неприятные следы уходящей в прошлое трагедии.
Дженни назвала наш дом «Шангри-ла, ла, ла» и объяснила, что это имя надо не говорить, а петь. У нее был хороший голос, а чувство юмора и того лучше.
* * *
Вечера в нашем доме проходили по большей части в блаженной тишине, нарушаемой лишь пением птиц, редким тявканьем соседской собачонки да музыкой, звучащей из машин проезжающих подростков. Именно это последнее напоминало мне о детстве, проведенном в Ньюберге, который, кстати, находился в тридцати милях к северу.
Вот почему я так удивилась, когда однажды апрельским вечером услышала громкий стук в дверь. Гостей мы не ждали. Проблем с полицией, насколько я знала, у меня не возникало. Дженни в своей комнате делала уроки, и я надеялась, что она еще слишком юна для того, чтобы обзавестись нервным бойфрендом.
О том, что Мэгги Брэдфорд живет в Бедфорде, знали немногие, так что нежданный гость вряд ли мог быть поклонником или хулителем. Может быть, кто-то просто ошибся и постучал не в ту дверь?
Немного обеспокоенная, я подошла к двери и прильнула к глазку. На крыльце стоял незнакомый мужчина в помятом, но не дешевом костюме, со сбившимся галстуком, растрепанными волосами и апоплексическим лицом. Сочтя его достаточно безобидным, я открыла дверь.
— Миссис Брэдфорд? — с ноткой раздражения спросил он.
— Да. Чем могу вам помочь? И откуда вы знаете, кто я?
— Ваше имя указано на почтовом ящике. Дедукция.
— На двери есть кнопка звонка. Почему бы не воспользоваться ею вместо того, чтобы стучать?
— Кнопка? — Его удивление показалось мне вполне искренним. — Наверное, не заметил. От злости. Прошу извинить.
Если незнакомец и был зол, то злость его, очевидно, уже испарилась. Во всяком случае, никакой опасности в нем не чувствовалось, и я пригласила его войти.
— В чем все-таки дело?
Он проследовал за мной через прихожую в гостиную.
— Если бы я строил отели так же, как «Дженерал моторс» собирает автомобили, меня бы давно уже распяли. Эти чертовы…
Вот и объяснение.
— У вас проблема с машиной?
— Вот именно. Новенький «мерседес». Кабриолет. Еще и тысячи миль не пробежал. И вот я, усталый как черт после рабочего дня, выкатываю на шоссе, никому не мешаю и… Что вы думаете? Этот сукин сын берет и подыхает. В прямом смысле слова подыхает. Без всякого предупреждения. Даже без предсмертных судорог. Как будто говорит: «Да пошел ты, Патрик!» А есть ли у меня в машине телефон? Конечно, нет. Если бы был, я бы, разумеется, им воспользовался, но мне нравится возвращаться домой, ни на что не отвлекаясь, предаваясь приятным мыслям и наслаждаясь благословенным покоем. Единственная причина, оправдывающая присутствие телефона в автомобиле, — это возможность поломки, но кто думает о поломке, катаясь на новенькой машине, за которую выложил восемьдесят тысяч долларов? Никто. Вот так. Ха! — Он вдруг остановился и улыбнулся. Улыбка сделала его похожим на Пола Ньюмана. — Можно от вас позвонить? Я, наверное, единственный ирландский католик, который является членом ААА, а не АА.[1]
— Да, конечно, звоните, — ответила я, с трудом сохраняя серьезность. Он был смешной и естественный, по крайней мере в тот вечер. — Телефон у меня в кабинете. Но что вы делали на Гринбрайер-роуд в такой поздний час?
— Я живу на Гринбрайер-роуд. Примерно в трех милях отсюда. Вы, наверное, тысячу раз проезжали мимо моего дома. Меня зовут О'Мэлли. У меня громадный дом в георгианском стиле. Живу в нем, чтобы производить впечатление на друзей.
Я знала дом, о котором говорил мой гость. Точнее, видела. Он действительно был одним из самых внушительных на Гринбрайер-роуд.
— Вы упомянули об отелях. Тогда вы, должно быть…
— Да. Патрик О'Мэлли. Как раз сейчас я строю отель на Парк-авеню. «Корнелия». Вам нравится название? Скажите, что нравится, и будете первой его гостьей.
На сей раз я уже не удержалась и рассмеялась.
— Осторожнее, мистер О'Мэлли, я могу поймать вас на слове. Хотите выпить?
Он поклонился:
— Вы очень, очень любезны. Скотч, пожалуйста.
Я отвела О'Мэлли в кабинет, а сама прошла в кухню. В этом богаче было что-то располагающее, искреннее и вместе с тем смешное. Мимикой он напоминал классических комиков времен немого кино.
Гости у меня бывали не часто и в основном из музыкального мира. Посторонних в свой уютный, безопасный, закрытый мирок я почти не допускала, убеждая себя, что мне так нравится. На самом деле мне это совершенно не нравилось.
Я налила виски, вернулась и вошла в кабинет, предварительно постучав. То, что я там увидела, заставило меня остановиться и рассмеяться.
Патрик О'Мэлли снял свой смятый пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Черные туфли стояли рядом.
Сам же он лежал на моем старом цветастом диванчике и крепко спал.
На следующее утро я проснулась довольно рано, однако, спустившись вниз, обнаружила, что Патрик уже ушел. Мы с Дженни совершили обычную трехмильную пробежку, позавтракали, и она отправилась в школу. Я ушла в кабинет, где поработала над новой песней, она называлась «Жестокая, как любовь».
В половине одиннадцатого меня ждали на конном дворе. Жизнь текла размеренно и спокойно, и я чувствовала себя вполне довольной таким ее течением. Может быть, в ней чего-то не хватало, но и причин жаловаться у меня определенно не было.
