— Тогда почему бы не помочь брату? Открою небольшой секрет: я глубоко несчастен. Я опустошен. Едва ли не каждую ночь мне в голову приходят ужасные мысли о самоубийстве.
Палмер смотрел на своего старшего брата, такого красивого, такого успешного, и не знал, верить ему или нет.
— Ты серьезно, Уилл? — Он снова сел. — Или прикидываешься? Это что, твоя очередная игра?
— Я абсолютно серьезен, черт бы все побрал! Мне даже сейчас хочется покончить с собой. Посмотри на меня повнимательней. По-твоему, я играю?
— Кажется, нет, — медленно сказал Палмер. — Господи. Ты действительно серьезен. Или уже рехнулся. А может, и то и другое.
— Мне плохо, — продолжал Уилл. — Чертовски плохо. Ты единственный, кто в силах помочь. Палмер, мы должны держаться друг за друга.
Палмер опять поднялся. На его лице появилась странная, немного печальная улыбка.
— Мне очень жаль, Уилл, но я не в силах тебе помочь. Извини. Поищи кого-нибудь другого.
Проводив брата взглядом, Уилл налил в стакан бренди и залпом выпил.
— Кого искать? — прошептал он. — Кто сможет полюбить такого, как я?
Пора посмотреть правде в глаза, Мэгги. Пора перейти к Уиллу, поговорить о нем и покончить с этим раз и навсегда. Именно этого от тебя ждут. Именно это все жаждут услышать.
Люди, особенно репортеры, часто спрашивают, как я могла влюбиться в Уилла Шеппарда. Мне всегда хочется ответить: с вами случилось бы то же самое. Не обманывайте себя. Чтобы влюбиться в него, достаточно одного взгляда.
Хотя в моем случае было иначе.
Уилл Шеппард мог быть исключительно обаятельным. Вы даже не представляете, насколько обаятельным! А мне так нужна была любовь. Больше всего на свете. Мне всегда ее не хватало. А разве у других не так? У вас, например?
В общем, так все и случилось. Я расскажу вам правду, только правду, и ничего, кроме правды. А уж верить или нет, решайте сами.
Мой первый европейский тур начался с Лондона. Было тяжело, утомительно, но прекрасно. Самое замечательное в моей жизни время. Мы с Дженни остановились в отеле «Клариджес». Мы гуляли по городу, наблюдали смену караула у Букингемского дворца, смотрели «Мышеловку», посещали Вестминстерское аббатство, любовались Биг-Беном. Мы не расставались. Лучшие подруги.
В Лондоне мне предстояло дать два концерта. Меня пригласили на костюмированный бал в Мейфэре — входной билет 1000 фунтов стерлингов, деньги идут в Фонд борьбы с раковыми заболеваниями у детей.
Прежде чем отправиться на благотворительный вечер, я продемонстрировала свой костюм в гостиной.
— Мама, нет! Боже, ты же не собираешься появиться на публике в этом наряде! — воскликнула Дженни и скорчила такую гримасу, словно только что отхлебнула теплого пива.
Я поднесла к глазам расшитую золотыми узорами маску, подошла к зеркалу и рассмеялась. Дженни права. Жесткое бальное платье едва удерживало мои формы, а груди только что не вылезали из лифа. Ну и ну!
— В том-то и дело, что собираюсь. На мой взгляд, оно просто великолепно. Думаю, Барбара Картленд со мной бы согласилась.
— Кто такая Барбара Картленд? Твоя портниха? Или художник по костюмам фильма «Дракула»?
— Ты не знаешь, кто такая Барбара Картленд? Да-а. Это только доказывает, что ты ничего не понимаешь в маскарадах. А значит, не имеешь права голоса в данном вопросе.
Дженни закатила глаза.
— И кого же ты собираешься изображать? Пожалуйста, скажи. Не оставляй меня в таком жутком неведении.
— Королеву времен Людовика Четырнадцатого. А кого же еще?
Дженни прыснула со смеху, свалилась на ковер и прокатилась по комнате.
— Не знаю насчет королевы, но, по-моему, ты больше похожа на стриптизершу. Извини, извини. Шучу.
— Да уж, так будет лучше.
Я тоже рассмеялась.
Какая разница, как я выгляжу, если все происходит во сне? Ведь наяву такого просто не может быть.
Все было слишком хорошо, и я была слишком счастлива.
Это было совершенно не в моем духе. И потому так прекрасно.
Бал-маскарад проходил в доме лорда Тревелина — четырехэтажном особняке, освещенном мощными прожекторами, установленными на крышах ближайших зданий.
Одновременно со мной на стоянку въехало черное такси, из которого вывалилась шумная группа, изображающая литературный кружок Блумсбери. На женщинах были панталоны, суфражистские блузки и длинные, пышные юбки; в руках они держали запыленные книжки и корзиночки с цветами. Дженни бы это понравилось.
Войдя вместе с «суфражистками» в зал, я обнаружила по меньшей мере человек двести гостей в костюмах всех веков и народов. Все пили шампанское — мне тоже подали бокал — и весело болтали.
Толпа притихла, когда протрубила труба. По ступенькам, ведущим в главный зал, где собралась основная часть гостей, спускалась — кто бы вы думали? — сама королева Елизавета 1! Украшенная рубинами и сапфирами корона сияла в ярком электрическом свете; платье, расшитое жемчугом, было достойно настоящей королевы.
Это ведь сон, правда? Хотя и прекрасный сон.
Королевой была, конечно, леди Тревелин, наша хозяйка.
— Обед подан, — провозгласил дворецкий, и мы перешли в великолепную столовую, где нас ждали лосось и салаты, фрукты, сыры и птифуры.
По прошествии примерно часа леди Тревелин поднялась и сделала знак двум ливрейным лакеям, которые распахнули двери в просторный танцевальный зал.
Грянула музыка.
Через какое-то время ко мне подошел незнакомый мужчина. Я отвернулась и попыталась отступить, но кругом стояли люди.
Незнакомец был во всем черном, с капюшоном на голове. Лицо закрывала маска, так что я видела только глаза. Чудесные глаза. Что-то шевельнулось во мне. Странно.
— Вы — Мэгги Брэдфорд, — сказал он. — Пожалуйста, отдайте мне свои драгоценности, или мне придется украсть их.
— У вас преимущество, — ответила я. — Вы знаете мое имя, но я не знаю, кто вы.
Он поклонился и, взяв мою руку, поднес ее к губам.
— Я — Раффлз, знаменитый вор. К вашим услугам. И я, пожалуй, возьму ваше сердце, а не драгоценности.
Я не могла отвести от него взгляд.
— Тогда позвольте и мне увидеть ваше лицо. Не могу же я отдать свое сердце неизвестно кому.
Он вел себя как-то странно. Многие мужчины пытались соблазнить меня после того, как я стала кем-то, добилась известности, но здесь ко мне применили новый подход.
«И я, пожалуй, возьму ваше сердце, а не драгоценности».
Незнакомец снова поклонился и одним движением снял капюшон и маску.
Передо мной стоял, говорю это без всякого преувеличения, самый красивый из всех мужчин, каких я когда-либо видела. Длинные светло-русые волосы падают на плечи, зеленые глаза лучатся светом. В голове у меня зазвучала музыка. Судя по смуглой коже, он много времени проводил под открытым небом, но морщины пощадили лицо, которое оставалось по-юношески гладким. Улыбка приоткрыла идеально ровные белые зубы.
— Раффлз? Неужели? А как вас называют при свете дня?
— Уилл. Уилл Шеппард.
Он отступил на шаг, вероятно, желая насладиться произведенным эффектом.
Никакого эффекта. Его имя не говорило мне абсолютно ничего. Я никогда его не слышала.
— Очень приятно. — От меня не укрылся некоторый акцент. — Вы американец?
— Родился в Америке. Большую часть жизни провел в Англии. Что касается акцента, то мне не хотелось, чтобы меня принимали за англичанина. Я, знаете ли, бываю иногда довольно упрямым. Точнее, почти всегда.
— И чем же вы занимаетесь, мистер Шеппард? Когда не похищаете драгоценности?
Его улыбка стала еще шире.
— Боюсь вас разочаровать, но я играю в футбол. У вас это называется соккер. Вы могли бы посмотреть, как я играю.
— С удовольствием. Когда-нибудь. Хотя, должна предупредить, я не большая поклонница спорта.
— Зато я ваш стойкий и преданный поклонник. Мне нравятся ваши песни. Особенно слова. — Он вдруг взял меня за руку. — Я постоянно слушаю вашу музыку, Мэгги Брэдфорд, и хочу, чтобы сегодня вечером вы поехали со мной. Я говорю правду. Мы будем заниматься любовью. Давайте уйдем отсюда. Вы ведь тоже этого хотите.
Как он посмел сказать мне такое? Как мог… «Вы ведь тоже этого хотите».
— Как вы смеете подобным образом разговаривать со мной! — крикнула я, перекрывая звучащую в зале музыку.
Я ударила его по лицу. Сильно. Наотмашь.
Он отступил, похоже, удивленный. Мой крик, должно быть, долетел до музыкантов, потому что они остановились, не доиграв мелодию. Все повернулись и уставились на нас.
Мне было наплевать — пусть смотрят! Его прикосновение — прикосновение Филиппа, его слова — слова Филиппа.
— Если вы действительно слушали мои песни, то должны были понять, что́ я думаю о таких, как вы. — Голос мой дрожал, меня трясло. — Вы испортили мне вечер. Мне совершенно безразлично, кто вы такой, пусть даже лучший в мире футболист. Для меня вы — заурядная мразь, дрянь, и если вы еще хоть раз осмелитесь заговорить со мной, я… — убью вас, едва не сорвалось у меня с языка.
