Вновь я заставил ее указать на Дженретта и назвать его по имени.
— В комнате был кто-то еще?
— Да. Он. — Она указала на Барри Маранца.
Я заметил, что позади подсудимых сидели их ближайшие родственники с бледными лицами вроде посмертных масок: кожа натянута, скулы выпирают, глаза впалые. Они напоминали часовых, охраняющих своих отпрысков. Чувствовалось, что они очень расстроены. Я их мог бы и пожалеть, но у Эдуарда Дженретта и Барри Маранца защитников хватало.
У Шамик Джонсон не было ни одного.
Конечно, я понимал, что там на самом деле произошло. Они начали пить, потеряли контроль над собой, перестали думать о последствиях. Возможно, больше они никогда такого не сделали бы. Может, на всю жизнь запомнили бы полученный урок. Но жалости к ним я не испытывал.
На свете есть действительно плохие люди, которые всегда и везде будут причинять боль другим. Есть и другие — возможно, они составляют большинство подсудимых, которые случайно оступились. Но это не моя задача — отделять первых от вторых. Решение принимает судья, который и выносит приговор.
— Понятно. Что произошло потом?
— Он закрыл дверь.
— Кто именно?
Она указала на Маранца.
— Шамик, вас не затруднит, во избежание путаницы, называть одного мистером Маранцем, а другого — мистером Дженреттом?
Она кивнула.
— Итак, мистер Маранц закрыл дверь. Что последовало за этим?
— Мистер Дженретт велел мне встать на колени.
— А где был в тот момент мистер Флинн?
— Я не знаю.
— Вы не знаете? — Я изобразил удивление. — Разве он не поднялся с вами наверх?
— Поднялся.
— Разве он не стоял рядом с вами, когда вас схватил мистер Дженретт?
— Стоял.
— А потом?
— Не знаю. В комнату он не вошел. Просто позволил закрыть дверь.
— Вы его еще увидели?
— Только позже.
Я глубоко вдохнул и бросился в омут. Спросил Шамик, что произошло потом. Короткими вопросами провел ее через изнасилование. Вопросов хватало, мне хотелось, чтобы присяжные получили как можно больше информации. Я понимал: им совершенно не хочется это слушать, но гнул свое. Стремился, чтобы Шамик не упустила ни единой подробности, рассказала, кто что делал и что говорил.
Конечно же, у присяжных глаза лезли на лоб.
Когда мы закончили непосредственно с изнасилованием, я выдержал короткую паузу и перешел к самому скользкому моменту.
— В вашем заявлении вы указали, что насильники использовали имена Кэл и Джим.
— Протестую, ваша честь.
Флер Хиккори вмешался в первый раз. Таким спокойным, ровным голосом, который нельзя не услышать.
— Она не указывала, что они использовали имена Кэл и Джим. И в заявлении, и в первоначальных свидетельских показаниях четко прописано, что их звали Кэл и Джим.
— Я перефразирую вопрос, — сказал я с раздражением, чтобы присяжные оценили мелочность придирок защиты. — Кто из них Кэл, а кто — Джим?
Шамик идентифицировала Барри Маранца как Кэла, а Эдуарда Дженретта — как Джима.
— Они представились вам? — спросил я.
— Нет.
— Как же вы узнали их имена?
— Они пользовались ими в разговоре друг с другом.
— Если исходить из ваших показаний, мистер Маранц в какой-то момент сказал: «Наклони ее, Джим». Именно так?
— Да.
— Вам известно, что ни одного из подсудимых не зовут ни Кэл, ни Джим?
— Я знаю это.
— Можете вы это объяснить?
— Нет. Я просто пересказала вам, что они говорили.
Никакой заминки, никаких уверток — хороший, прямой ответ. И я закрыл тему.
— Что произошло после того, как они вас изнасиловали?
— Они потащили меня мыться.
— Как?
— Затолкали меня в душ. Намылили. Еще там был шланг. Они заставили меня подмыться.
— Что потом?
— Забрали мою одежду. Сказали, что сожгут ее. Дали мне футболку и шорты.
— А потом?
— Джерри отвел меня на автобусную остановку.
— Мистер Флинн говорил что-нибудь, пока вы шли туда?
— Нет.
— Не произнес ни слова?
— Ни единого.
— А вы ему что-нибудь сказали?
— Нет.
Вновь я изобразил удивление:
— Не сказали, что вас изнасиловали?
Она впервые улыбнулась:
— Как будто он и без меня этого не знал!
Я выдержал паузу и снова сменил тему:
— Вы наняли адвоката, Шамик?
— В каком-то смысле.
— Что значит — в каком-то смысле?
— Я его не нанимала. Он сам меня нашел.
— Как его зовут?
— Хорас Фоули. Он одевается не так хорошо, как сидящий здесь мистер Хиккори.
Флер улыбнулся, словно услышал комплимент.
— Вы возбудили дело против подсудимых?
— Да.
— Почему вы это сделали?
— Чтобы заставить их заплатить.
— Разве не для этого мы здесь? — спросил я. — Разве не ищем возможность наказать их?
— Да. Но еще я подала иск насчет денег.
Я изобразил недоумение:
— Но защита собирается доказывать, что вы выдвинули обвинение в изнасиловании, чтобы получить деньги. Адвокаты собираются заявить, что ваш иск доказывает вашу заинтересованность в получении денег.
— Деньги меня интересуют, — ответила Шамик. — Разве я утверждала обратное?
Я ждал.
— А вы с безразличием относитесь к деньгам, мистер Коупленд?
— Нет.
— И что?
— А то, что защита собирается заявить, будто стремление получить деньги заставляет вас лгать.
— Тут уж ничего не поделаешь. Видите ли, я бы солгала, если б сказала, что деньги меня не интересуют. — Она посмотрела на присяжных. — Если бы я сидела здесь и говорила, что деньги для меня ничего не значат, вы бы мне поверили? Разумеется, нет. И вы бы мне не поверили, скажи я, что деньги меня не интересуют. Они интересовали меня до того, как эти двое меня изнасиловали. Интересуют и теперь. Я не лгу. Эти парни меня изнасиловали. Я хочу, чтобы за это они сели в тюрьму. А если я еще смогу получить от них какие-то деньги, почему нет? Я найду, на что их потратить.
Я вернулся за свой столик. Искренность, неподдельную искренность, ни с чем не спутать!
— У обвинения вопросов больше нет.
Судья объявил перерыв на ленч.
За ленчем я обычно обсуждаю дальнейшую стратегию с подчиненными, но в этот день желания что-либо обсуждать не возникало. Хотелось побыть одному, прокрутить в голове прямой допрос, уяснить для себя, что я упустил, предугадать, что собирается предпринять Флер.
Я заказал чизбургер и пиво у официантки, которая вполне могла бы сняться в рекламном ролике о смене профессии. Она называла меня цыпонькой. Мне нравится, когда официантки называют меня цыпонькой.
Суд — это, по сути, спектакль. Два актера пытаются завладеть вниманием слушателей-присяжных. Ты должен представить своего героя реальным человеком. Реальность более важна, чем незапятнанность. Адвокаты про это забывают. Они думают, что главное — представить своих клиентов белыми и пушистыми. Хотя они и не такие. Я же никогда не следую их примеру. Люди довольно хорошо разбираются в характере себе подобных. И они скорее поверят тебе, если ты выставляешь напоказ недостатки, а не достоинства. По крайней мере когда ты прокурор. А защитник пытается посильнее замутить воду. Как и указывал Флер Хиккори, главное для защиты — разумные основания для сомнения. Это сильный козырь. У меня задача другая — мне нужна чистая вода.
Вернулась официантка.
— Держи, цыпонька. — И поставила передо мной бургер. Я посмотрел на него. Такой жирный, что захотелось заказать и таблетку мезима. Но я все же взялся за него обеими руками и почувствовал, как пальцы утопают в булочке.
— Мистер Коупленд?
Я не узнал молодого человека, который появился передо мной.
— Может, позже? Я хочу поесть.
— Это вам.
Он положил на стол сложенный листок и исчез. Я развернул листок.
Пожалуйста, составьте мне компанию в крайней кабинке справа от вас.
Э-Джей Дженретт.
Отец Эдуарда. Я взглянул на мой столь желанный бургер. Терпеть не могу есть что-то холодное. Или разогретое. Вот я его и съел. Потому что умирал от голода. Старался не заглатывать большими кусками. И с удовольствием выпил пиво.
Потом поднялся и направился к крайней справа кабинке. Там и нашел Э-Джей Дженретта. Перед ним стоял стаканчик виски. Старший Дженретт держал его обеими руками, словно старался уберечь от потенциального вора, и пристально смотрел на янтарную жидкость.
Дженретт не поднял глаз, когда я сел напротив. Если моя бесцеремонность и вызвала у него неудовольствие, он ничем его не выдал.
— Вы хотели поговорить со мной?
Э-Джей кивнул. Крупный мужчина, бывший спортсмен, на шее которого едва сходился воротник дорогой рубашки. Я ждал.
— У вас есть ребенок.
Я промолчал.
— Что бы вы сделали, чтобы защитить его?
