Но на этом семинаре Люси более активно управляла дискуссией, потому что ее интересовали реакции. Она хотела, что авторша выдала себя.
— Предполагалось, что это будут воспоминания, — напомнила она. — Кто-нибудь верит, что подобное действительно произошло?
Студенты затихли. На семинарах действовали неписаные правила. И теперь Люси их нарушила: поставила под сомнение достоверность сочинения — по существу, назвала авторшу лгуньей. Ей пришлось дать обратный ход.
— Я хочу сказать, читается все это как беллетристика. Обычно это хорошо, но не вызывает ли сомнений в данном конкретном случае? Не начинаешь ли спрашивать себя, а было ли так на самом деле?
Обсуждение вновь набрало ход. Студенты тянули вверх руки. Спорили друг с другом. Люси это радовало. По правде говоря, в ее жизни было мало радостей. Но она любила этих детей. В начале каждого семестра влюблялась в них снова и снова. Они становились ее семьей, от сентября до декабря, от января до мая. Потом покидали ее. Некоторые порой возвращались. Их было мало. И она всегда радовалась, увидев их вновь. Но членами семьи они уже не становились. Этого статуса заслуживали только новые студенты. Почему — Люси объяснить не могла.
В какой-то момент Лонни вышел из класса. Люси хотелось бы знать, куда и зачем, но дискуссия очень уж увлекла ее. Иногда отведенное на семинар время заканчивалось чересчур быстро. Так произошло и в этот день. Когда студенты начали собирать вещи, Люси ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос: кто написал это сочинение?
— Не забудьте про две очередные страницы, — напутствовала она студентов. — Хотелось бы получить их завтра. — И добавила: — Если будет желание, можете послать и больше двух. Я прочитаю все.
Через десять минут она вошла в свой кабинет. Лонни уже сидел там.
— Заметил что-нибудь по лицам? — спросила она.
— Нет.
Люси принялась складывать бумаги в сумку для ноутбука.
— Куда собралась? — поинтересовался Лонни.
— У меня деловая встреча.
Тон указывал на то, что дальнейшие вопросы не приветствуются. На такие «встречи» Люси ездила раз в неделю, но никому, даже Лонни, не говорила, с кем и куда.
— Ясно. — Лонни уставился в пол.
Люси повернулась к нему:
— Что такое, Лонни?
— Ты действительно хочешь узнать, кто автор? Я, конечно, не вправе судить, но, по-моему, это нечестно.
— Мне нужно это знать.
— Почему?
— Не могу тебе сказать.
Он кивнул.
— Ладно.
— Что «ладно»?
— Когда ты вернешься?
— Через час, может, два.
Лонни взглянул на часы:
— К тому времени я буду знать, кто прислал это сочинение.
Судебное слушание перенесли на следующий день.
Некоторые говорят, что благодаря подобным переносам порой решается судьба процессов. Мол, у присяжных крепко отложится в памяти прямой допрос. Все это ерунда. У любого процесса есть определенный «жизненный цикл». Если в таком развитии событий есть светлая сторона, то не следует забывать и про темную: Флер Хиккори получил дополнительное время для подготовки к перекрестному допросу. Так уж работает суд. Как ни крути, плюсы уравновешиваются минусами.
По мобильнику я позвонил Лорен Мьюз:
— Есть что-нибудь?
— Я над этим работаю.
Я отключил связь и увидел, что пришло голосовое сообщение от детектива Йорка. Я так и не решил, что делать с миссис Перес и как расценивать ее ложь о шраме Джила. Если бы я припер ее к стенке, она могла бы заявить, что все перепутала. Прошло столько лет, она не замышляла ничего дурного.
Но почему она солгала?
Искренне верила, что перед ней тело не ее сына? По этой причине? Мистер и миссис Перес допустили эту ошибку, поскольку не могли представить, что их Джил не погиб двадцать лет назад, а где-то жил все эти годы? Не могли поверить своим глазам?
Или лгали сознательно?
Но прежде чем вновь встретиться с ними, мне требовалось вооружиться фактами. Найти убедительные доказательства, что в морге лежал труп Джила Переса, который юношей пропал в лесу вместе с моей сестрой в ту самую ночь, когда погибли Марго Грин и Дуг Биллингэм.
Йорк оставил такое сообщение: «Извините, что у меня ушло так много времени на сбор информации. Вы спрашивали насчет Райи Сингх, подружки убитого. У нас есть только номер ее сотового, поверите вы или нет. Короче, мы ей позвонили. Она работает в индийском ресторане на автостраде номер три около тоннеля Линкольна. — Далее следовали адрес и название. — Она должна быть там весь день. Если узнаете что-нибудь о настоящей фамилии Сантьяго, свяжитесь со мной. Пока мы можем сказать, что под этой фамилией он жил некоторое время. Шесть лет назад отметился в Лос-Анджелесе. Ничего серьезного. Позже еще позвоню».
И что я мог из этого извлечь? Не очень много. Я направился к моему автомобилю и, собравшись сесть за руль, понял: что-то не так.
На водительском сиденье лежал конверт из плотной коричневой бумаги.
Я знал, что конверт не мой. Помнил, что не оставлял его в салоне. И я всегда запирал дверцы.
Кто-то незаконно вскрыл мой автомобиль.
Я взял конверт. Ни адреса, ни почтовой марки. Девственно-чистая лицевая сторона. На ощупь чувствовалось, что внутри листок-другой, не больше. Я сел, захлопнул дверцу. Конверт запечатали. Я поддел бумагу указательным пальцем, сунул в конверт руку, вытащил то, что лежало.
Кровь похолодела в жилах: в конверте была фотография отца.
Я нахмурился.
Какого черта?..
Внизу, на белой кромке аккуратно напечатали имя и фамилию: Владимир Коупленд. И все.
Я ничего не мог понять.
Какое-то время сидел и смотрел на фотографию моего любимого отца. Я думал о том, как в молодости он работал врачом в Ленинграде, о том, сколь многое у него отняли, о том, как его жизнь превратилась в сплошную череду трагедий и разочарований. Я помнил, как он спорил с матерью, как они больно ранили друг друга словами. Я помнил, как плакала мать. Помнил, как сидел в такие вечера с сестрой Камиллой. Мы никогда не ссорились (что, наверное, странно для брата и сестры), но, возможно, мы видели слишком многое. Иногда она брала меня за руку и говорила, что лучше нам пойти погулять. Но чаще всего мы уходили в ее комнату, Камилла включала одну из своих любимых песен, ей нравилась поп-музыка, и объясняла, почему она ее любит, словно песня эта несла в себе какой-то тайный смысл, а потом рассказывала мне о каком-нибудь мальчике из школы, который ей нравился. Я сидел, слушал и чувствовал, как успокаиваюсь.
А сейчас я не понимал, с чего бы это и кто прислал мне фотографию отца.
В конверте лежало что-то еще.
Я сунул в него руку. Нащупал бумажный прямоугольник размером с картотечную карточку. Вытащил. Действительно, картотечная карточка. На разлинованной, с красными линиями, стороне — пусто. На обратной, белой, кто-то напечатал два слова большими буквами:
ПЕРВЫЙ СКЕЛЕТ
* * *
— Ты знаешь, кто написал это сочинение? — спросила Люси.
— Еще нет, — ответил Лонни. — Но узнаю.
— Как?
Он по-прежнему не поднимал головы. Присущая ему самоуверенность исчезла. Люси мучила совесть. Ему не хотелось делать то, что она от него требовала. И ей претило давить на него. Но другого выхода не было. Она положила столько сил, чтобы скрыть свое прошлое. Сменила фамилию. Сделала все, чтобы Пол не нашел ее. Избавилась от естественных светлых волос (многие ли женщины ее возраста были естественными блондинками?), стала шатенкой.
— Ладно. Ты будешь здесь, когда я вернусь?
Он кивнул. Люси вышла за дверь и направилась к своему автомобилю.
Если смотреть телевизор, получается, что стать другим человеком — пара пустяков. Может, кому-то это и удавалось, но вот у Люси не получилось. Времени и сил пришлось потратить много. Сначала она изменила фамилию, с Силверстайн на Голд. С серебра на золото. Умно, не правда ли? Она так не думала, но все-таки пошла этим путем, чтобы сохранить ниточку, тянущуюся к отцу, которого так любила.
Она кочевала по всей стране. Летний лагерь остался в далеком прошлом. Как и все активы отца. А потом, со временем, и большая часть отца, Айры Силверстайна.
Все, что сохранилось, проживало ныне в доме престарелых в десяти милях от кампуса Университета Рестона. Она ехала, наслаждаясь одиночеством, слушая Тома Уэйтса,[13] который пел о надежде больше никогда не влюбляться, но, разумеется, влюбился. Свернула на стоянку. Дом престарелых, реконструированный особняк, стоящий посреди парка, выглядел получше многих. И большая часть жалованья Люси перетекала сюда.
Она припарковалась рядом со старым автомобилем отца, проржавевшим желтым «жуком», сработанным давным-давно в Германии. «Жук» стоял на том самом месте, куда Айра поставил его более года назад. Ее отца не держали взаперти. В любое время он мог уехать совсем. Мог приезжать и уезжать. Но — грустный факт — он практически не покидал своей комнаты. Левацкие наклейки на заднем бампере совсем выцвели. У Люси в бардачке лежал запасной комплект ключей от «фольксвагена», и всякий раз она на какое-то время заводила двигатель, чтобы подзарядить аккумулятор. Сама в это время сидела, вспоминала, представляя Айру за рулем, при открытых окнах, с бородой, улыбающегося, приветствующего взмахом руки и нажатием на клаксон каждого, кто его обгонял. Но у нее не хватало духа самой проехаться на «жуке».
