а по-настоящему. Но умрёт твоя девочка не так, как другие, неправильно, из-за чего ей будет тяжело. Она будет такой же, как её родители, но и другой, и тот, кого она полюбит, и с кем будет, будет таким же, как её родители, только старше. И золото будет сильно страдать, но сильнее него будет страдать платина.
Договорив эти слова, старушка подняла лежащий у её ног сухой прутик и начертила на песке перед собой незнакомую мне эмблему в виде двух больших и одной маленькой посередине букв “Т”: ТтТ. Я не знала, что это может означать, а она, похоже, не собиралась объяснять. И тогда я вспомнила слова Беорегарда о том, что эта женщина, дожив до ста двенадцати лет, тронулась умом.
– Простите, что побеспокоила Вас, – наконец найдя в себе силы оторвать взгляд от начертанной на песке эмблемы, отозвалась я, машинально сделав один шаг назад. Старушка так и не оторвала глаз от своего рисунка, а я всё более поспешно шагала задом-наперёд, пока наконец не повернулась лицом к изначально выбранной мной тропе и не зашагала вперёд совершенно спокойным шагом.
“Что она мне только что сказала?”, – хмурясь, продолжала спокойно шагать вперёд я. – “Что у меня будет дочь, которую я рожу в пятьдесят пять лет? Да ещё и от Тристана? Она ведь чётко сказала, что девочка будет похожа на Диес так же, как и на меня. Даже неизвестно, что в этом псевдопредсказании более несуразно: то, что я рожу в столь позднем возрасте, то, что отцом ребёнка я позволю стать Тристану, или то, что я сегодня умру, чтобы через тридцать лет родить дочь… Старушка явно не в себе”.
Я свернула вправо, неожиданно желая поскорее очутиться в пустом доме, в который до сих пор не желала возвращаться. Уверенно шагая вперёд и не замечая ничего вокруг себя, я всё никак не могла выкинуть из головы эмблему ТтТ. Почему-то на ум приходили имена: Тристан, Тринидад, Теона.
Я всё-таки не пошла домой. Увидев Марсохода на пороге дома Кармелиты, я свернула к ней и задержалась там до наступления сумерек, а когда вернулась в дом Беорегарда он уже был в гостиной, что показалось мне немного необычным – до сих пор он лишь единожды вернулся достаточно рано, чтобы я смогла лицезреть его приход.
– У тебя что, разгрузочный вечер? – с иронией произнесла я, кладя свою связку ключей на деревянную цветочную треногу, стоящую у входа в гостиную.
– Именно. А завтра полноценный выходной, – с этими словами он взял со столика, возле которого стоял, недопитую бутылку “The Famous Grouse”, ту самую, которая досталась мне от доктора Раппопорта и которую я оставила здесь неделю назад, и забыла об этом. Не отводя от меня взгляда, он встряхнул ею со словами: – Мне необходима разгрузка, чтобы избежать выгорания. Составишь мне компанию?
Я давно искала компанию и повод выпить, так что не задумываясь зашла в гостиную. Поняв, что я согласна с ним выпить, Беорегард продолжил:
– Из-за загруженности в Руднике впервые в жизни не отконролировал наличие виски в своём доме. Так что придётся обойтись этой скромной дозой. Тебе со льдом или чистый?
– Со льдом.
– Я догадывался, – с этими словами он указал на заранее подготовленный в ведре лёд и, наполнив мой стакан, закинул в него три кусочка.
Я не решилась рассказывать ему историю этой бутылки – не хотела отравлять воспоминаниями этот достаточно неплохой момент. Просто приняла из его рук бокал, сделала желанный глоток и ещё один, и ещё один, и наконец поняв, что Беорегард с вниманием наблюдает за мной, остановилась, и села на стоящий позади меня диван. Как только Беорегард сел в кресло, стоящее во главе журнального стола, справа от меня, я заговорила о том, что меня мучило последние несколько дней:
– Я здесь подумала и решила, что мне стоит заняться чем-то полезным, – решила начать издалека я. – Я, конечно, не медик и не инженер, но я ведь на что-то полезное способна… – я сделала ещё один глоток.
– Уверен, что ты на многое способна, – напряжённо отозвался Беорегард, явно предвидящий от меня подвоха. И правильно ведь предвидел, хренов прорицатель.
– Я слышала, что в Руднике комплектуются добровольческие отряды для спасения выживших за стеной, и что вчера вернулся первый такой отряд, приведя с собой большую группу спасённых.
– Двести пятьдесят восемь Чистых, – уточнил Беорегард, делая очередной глоток.
– Кхм… Так вот… – я глубоко вздохнула. – Подобные миротворческие вылазки за стену ведь ещё будут совершаться, верно? В Руднике ведь ещё есть места для принятия новых людей… Я подумала, что я могла бы тоже поучаствовать в этом…
– Как? – он упёрся в меня непонимающим взглядом.
– Ну, раз я не умею лечить людей и чинить технику, чтобы быть красноречиво полезной, я могу стать добровольцем в подобном отряде…
– Стоп-стоп-стоп, – он оборвал меня на полуслове. – Во-первых, эти отряды вовсе не добровольческие – они военные, что значит, что в их ряды не принимают гражданских, тем более женщин, тем более не умеющих обращаться с огнестрельным оружием. А во-вторых: ты серьёзно думаешь, что я одобрил бы подобную идею?
– Но почему нет?!
– Успокойся.
– Но…
– Теона, я сказал нет. Если ты до сих пор не поняла, я тебе объясню на пальцах: ты находишься под моей опекой.
Меня резко передёрнуло от столь громкого заявления, но уже спустя мгновение я ещё более неожиданно поняла, что передёрнуло меня в хорошем смысле. Мне словно было приятно услышать подобное, как будто я вдруг заметила невидимую защиту, которая всё это время у меня была, но которую я в упор не видела и о существовании которой совершенно не подозревала.
– Что это значит? – решила аккуратно уточнить я.
– Это значит, что ты в этом месте самый главный человек после меня.
Подобного ответа я определённо не ожидала услышать. Поэтому сразу же решила отшутиться и напряжённо ухмыльнулась:
– Разве что после тебя и после Кармелиты, – я поднесла бокал к своим губам.
– Нет, только после меня. У Кармелиты есть дети, а у тебя не осталось никого. Так что назначаю тебя главнее сестры.
Он говорил совершенно серьёзно и смотрел мне прямо в глаза, я же, кажется, большей неловкости в своей жизни не испытывала. Во-первых, мне было до слёз приятно осознавать, что кто-то понял мою личную трагедию столь глубоко, а во-вторых, это было как-то слишком… Надеясь на то, что в этой комнате свет достаточно приглушенный, чтобы мой собеседник не заметил, как краска
