чем розовыми. – А ты сомневалась. Всего лишь фея, подумаешь!
Поле битвы вроде осталось за нами – дома на том берегу выглядели всё более реальным, и небо сделалось уже почти сплошь голубым, а река посветлела. Но чем ближе он подходил, чем тревожнее мне становилось, и вскоре стало ясно почему.
– Йен, – позвала я тихо, когда до него оставалось всего несколько шагов. – А чего ты такой маленький?
Сейчас он едва-едва доставал мне макушкой до бровей. Когда мы оказались друг другу вплотную, разница в росте стала ещё более очевидной, хотя я сама оставалась пока в облике пятнадцатилетней школьницы. Рубашка на нём уже очевидно висела, да и джинсы держались только за счёт того, что, похоже, сидели изначально в обтяжку, как леггинсы.
«Понятно, отчего ботинок тогда слетел с ноги», – пронеслось в голове.
– Забавно… Я думал, процесс будет идти чуть медленнее, – немного растерянно сказал Йен и поставил фонарь на землю, точнее, на мост. За прозрачно-зеленоватым стеклом и проволочным кружевом парил крохотный светлячок. – Фея задела меня ещё первым ударом, но я надеялся, что так скоро критические последствия не проявятся. Два, нет, наверное, три года за минуту – впечатляет.
Нервы у меня, откровенно признаться, сдали. Я стиснула его за плечи так, что кости едва не хрустнули, и хорошенько встряхнула, а затем выговорила едва ли не по слогам:
– А теперь объясни нормально, что происходит?
Он спокойно вывернулся, уселся, подвернув под себя ноги, и только затем ответил:
– О, ничего особенно. Я исчезаю, но это вполне поправимо. Наверное. Скорее всего.
Я плюхнулась прямо там, где стояла, чувствуя сильное головокружение.
– Йен. Завязывай с шутками, пожалуйста.
– А я не шучу. – У него дёрнулся один уголок рта, но глаза оставались серьёзными. Они выглядели сейчас просто огромными на детском лице, нежном, но отнюдь не наивном. – Урсула, пожалуйста, успокойся. Я пока здесь. Помнишь, я говорил, что эта фея ловко управляется со временем и пространством? Так вот, выяснилось, что с моим личным временем она тоже может смухлевать. Наверное, потому что я за последние дни успел несколько раз изменить своё тело. И был небрежен… – он резко замолчал и медленно выдохнул, глядя в сторону. – Интересные ощущения.
На вид ему было лет двенадцать. Если три года шли за минуту, тогда, получается, у нас оставалось… четыре минуты? А что потом?
Меня прошибло холодным потом.
– А что будет, если ты не успеешь разобраться с чарами прежде, чем станешь младенцем?
– До младенцев лучше бы не доводить, – откликнулся он так же озадаченно. – Обычно дети начинают осваивать простейшие чары не раньше пяти лет. Хотя, безусловно, любопытно, что станет с моим сознанием, если тело деградирует до младенческого. И остановится ли процесс на этом – или я действительно исчезну. Урсула, не плачь, солнышко, – улыбнулся он мне ободряюще. – Я всё исправлю. Времени ещё полно.
«Ага. Две с половиной минуты до точки невозврата», – подумала я, но промолчала.
Просто не могла сказать такое вслух.
Не могла.
Я честно выдержала полминуты, глотая слёзы и стараясь не всхлипывать громко, чтобы не мешать. Смотрела, как рубашка ползёт у него с плеча, потому что расстёгнутый ворот становится слишком широким; как щёки по-детски округляются, а волосы темнеют, и блёклый розовый цвет сползает с них, вымывается, как акварель.
– Действительно интересно, – сказал вдруг Йен, рвано вздыхая, и нахмурился. – Всё-таки у фей нестандартные чары. Весьма.
– Насколько нестандартные? – голос позорно сорвался.
– На уровне хорошего урока на будущее. Но вообще верь в мою гениальность, милая.
Ответ мне совсем не понравился.
«Что я могу сделать? – стучало в висках. – Что, что, что…»
Цифры секундомера сменялись слишком быстро, и от этого становилось физически больно. А ведь я даже не понимаю, что на самом деле происходит – куда там обычному человеку вникать в тонкости чар. Хорошо, пусть медиуму, но невелика разница…
Йен поёрзал, прикусывая губы, и на лбу у него выступила испарина.
«Я ведь могу сделать хоть что-нибудь?»
Медиумы не разбираются в чарах. Только в душах, потерянных и не очень… А если извлечь душу из его тела до того, как он превратится в младенца, а потом найти подходящий сосуд? Хорхе говорил, что даже выдающийся чародей в чужом теле потянет разве что на середнячка… Но это ведь лучше, чем исчезнуть совсем?
Лучше ведь?
В горле у меня пересохло.
Полторы минуты. Значит, осталась ещё одна.
– Йен?..
Он не ответил.
…нет, конечно, я не сумею, не смогу. Вырвать душу из тела – это фактически убить, да? Своими руками. Как Флёр. Или она натравила на него толпу чародеев?
Не знаю. Просто не помню.
…полминуты. Или уже меньше? Вот такие маленькие дети – они ведь в пять лет бывают, да?
В глазах помутилось.
Надо решаться. Если упущу момент, то могу потерять Йена навсегда. Это ведь не будет считаться убийством, верно? Мы ведь всё равно останемся вместе.
Вдвоём, да.
А там он что-нибудь придумает, и…
– Получилось, – раздался слегка удивлённый голос. – Надо же. И, кстати, теперь я точно знаю, что мог создавать чары уже в четыре с половиной года… Урсула?
Йен смотрел на меня, не моргая – светлыми детскими глазами, серьёзным взрослым взглядом. Мои руки лежали на его плечах, и никогда, никому, ни за что на свете я не призналась бы, что только что чуть его не убила.
Мне было так плохо, что самой хотелось умереть.
– Прости, – произнёс он, явно раскаиваясь, обнял меня, и от этого стало только хуже. – Я просчитался. Расслабился слишком, больше рисовался, чем думал. Тебя вот напугал… Прости, Урсула. Ну прости, ладно?
Сейчас от него отчётливо пахло нежными розами. Наверное в детстве – в настоящем, а не начарованном – было так же. Ветер с реки был сырым и холодным; по кромке моста горели фонари – очень красивые, розовато-молочные.
Солнце, кажется, только что зашло.
– Девочка! Девочка, тебе помочь? Всё в порядке?
Я и не заметила, как мы снова очутились в реальном мире. Пространственно-временная аномалия и впрямь развеялась сама собой, и теперь о сражении напоминали только мои сбитые от падения коленки, зелёный фонарь на перилах и Йен, кутающийся в комично большую для него рубашку.
Появились на мосту и прохожие:
