— Я понимаю, что ты хочешь сказать. — Филиппа вытирает мойку. — Но не думаю, что надо дружить с теми, кто приносит в нашу жизнь негатив и боль. Я бы не стала. Но это же не значит, что ты должна делать то, что делаю я? Мы все разные, и все идем своей дорогой.
Наконец Элис возвращается, и мы сидим за кухонным столом и уплетаем пиццу. Робби приходит около восьми, сначала он очень холоден с Элис и слегка неодобрительно смотрит на меня и Филиппу. Но мы кормим его пиццей и весело болтаем, и в конце концов он оттаивает и тоже вступает в беседу. И Элис к нему очень внимательна и почти нежна.
Мы устали, гасим свет и идем в гостиную. Элис выбирает диск и ставит его в проигрыватель. Прежде чем включить, она поворачивается к нам.
— Я хочу вам кое-что сказать, пока мы не уснули. — Она тихо улыбается. — Хочу, чтобы вы это знали. — Она многозначительно смотрит на Филиппу, потом на Робби. — Между мной и Беном вчера ничего не было. Он уехал почти сразу после вас. Это чистая правда.
Робби отводит взгляд и старается подавить улыбку, но совершенно ясно, что он счастлив это слышать.
Элис продолжает:
— Но самое главное: я вчера вела себя ужасно и хочу извиниться перед всеми вами. Перед тобой, Кэтрин, перед тобой, Робби, но особенно перед тобой, Филиппа. Я вообще не понимаю, как могла такое натворить. Теперь я себя просто ненавижу. Вы все были так добры ко мне, и я не заслуживаю вашего прощения, но если вы все-таки меня простите, я буду просто счастлива.
— О, ради бога, — говорю я, надеясь, что тусклый свет скроет румянец на моих щеках. — Сядь и замолчи.
— Сяду, — смиренно соглашается она, и в ее голосе слышатся слезы. — Но я хотела сказать, что очень дорожу нашей дружбой. Вы и понятия не имеете, насколько. Вы и понятия не имеете.
17Внутри было намного темнее, чем снаружи. Никакого освещения, кроме нити волшебных фонарей, свисающих с потолка, но они почти не давали света. Было так шумно, что стены вибрировали от смеха и гула. Рейчел и я стояли, держась за руки.
Карли уверенно шагнула вперед. Мы прошли за ней к большой ванне, наполненной льдом и банками пива и колы. Карли достала три банки пива и протянула нам с Рейчел.
— Чье это? — спросила я.
Карли покачала головой, показывая, что не слышит.
— Отсюда можно брать? — крикнула я.
Карли пожала плечами и огляделась.
— Не вижу никого, кто мог бы нас остановить, — крикнула она в ответ. — Пошли?
Карли вступила в толпу, которая танцевала перед сценой, и начала двигаться в такт музыке. Она подняла банку пива, отхлебнула, потом переложила ее в другую руку и помахала нам.
Рейчел вопросительно посмотрела на меня, но я покачала головой. Пока танцевать не хотелось. Мой приятель, скорее всего, был где-то тут, и я сначала хотела найти его. Потом я кивком головы показала Рейчел, что она может потанцевать и без меня.
Примерно так же, как при игре на фортепиано, Рейчел в танце забывалась. Она двигалась плавно и ритмично, совершенно в унисон с музыкой. Она посмотрела на меня с широкой счастливой улыбкой, и я засмеялась. Я выпила, чувствовала себя легкомысленной и веселой, кругом была толпа, гремела музыка. Я знала, что мой приятель будет так же рад мне, как и я ему.
Я прислонилась к стене, медленно потягивая пиво, хотя совсем не любила его, и наблюдала за Рейчел и Карли. Я как раз собиралась пройтись вокруг навеса, чтобы поискать своего приятеля, но тут он появился прямо передо мной.
Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой и покачал головой в знак неодобрения. Я улыбнулась, но никто из нас не сказал ни слова. Я уже чувствовала его запах — шоколада и немножко пота, и его губы были напротив моих.
Мы поцеловались и обнялись, потом посмотрели друг на друга, потом снова прижались. Мы были так рады тому, что увиделись, так возбуждены всей атмосферой и взаимным желанием, что никак не могли перестать улыбаться.
Я чувствовала все нараставшее возбуждение, я знала, что хочу быть с ним, хочу полностью принадлежать ему. Я была готова заняться с ним любовью. Не сегодня вечером, конечно, но в ближайшее время.
И теперь, когда я была рядом с ним, пиво показалось мне приятным, мне понравилось, что кругом темно — это успокаивало и настраивало на еще более романтичный лад. Я чувствовала себя уверенной и защищенной, и, несмотря на толпу, мне казалось, что мы одни.
18Вечером я смотрю телевизор, свернувшись на диване и лениво щелкая пультом, но в дверь вдруг стучат.
Сначала я решаю, что это Элис, и задаюсь вопросом, что лучше — открыть дверь или притвориться, что меня нет дома. Я больше не сержусь на нее, просто устала, а ее бесконечная энергия утомит меня еще больше. Но потом я все-таки встаю, выключаю телевизор и, вздыхая, иду к двери.
Но там не Элис, там Робби. Он улыбается, в руках у него мороженое, горячий шоколад и пачка печенья.
— А я с подарками, — говорит он. — Смотри, сколько шоколада.
Я смеюсь и придерживаю дверь, чтобы он мог войти.
— Я хотел поговорить. — Робби так и стоит в дверном проеме и смущенно смотрит на меня. — Не возражаешь? Мы вчера так и не остались наедине, а мне хотелось о многом поговорить. Ну, о твоей сестре. И про Элис, конечно. — Он горько качает головой. — Но ты устала, наверное, поэтому я и купил горячий шоколад, чтобы тебя подбодрить. — Он замечает мою пижаму. — Ты уже спать собиралась, да? Извини. Я только…
— Робби! — перебиваю я. — Остановись. Заходи. Я не устала. И тоже хотела с тобой поговорить. — Я беру мороженое. — И мороженое я хочу, прямо сейчас.
Мы идем в комнату, раскладываем мороженое и садимся. Оно восхитительно — с шоколадным сиропом.
— Обалденно, — говорю я.
Робби смеется, но улыбка тут же сходит с лица, и он внимательно смотрит на свое мороженое.
Я доедаю и вытираю руки.
— Робби, с тобой все в порядке?
— Да. — Он пожимает плечами. — Я не про себя пришел поговорить, правда. — Он хмурится. — А ты как? С тобой все в порядке?
— Да, все прекрасно.
— Ты никогда не говорила мне про свою сестру. Ты мужественная. Я-то всегда рассказывал тебе о своих проблемах. — Он сердито смотрит на меня. — Почему ты мне ничего не говорила?
Я сажусь рядом и беру его за руки.
— Прости. Я знаю, что обидела тебя. Но это не потому, что я тебе не доверяю. Правда.
Робби внимательно слушает.
— Когда Рейчел умерла, в прессе только об этом и писали. Газетчики буквально преследовали меня и моих родителей. Это было ужасно. — При одном воспоминании мои глаза наполняются слезами, и я отворачиваюсь.
Робби обнимает меня.
— Все в порядке. — Его голос звучит виновато, и я понимаю, что он винит себя в моих слезах. — Ты ничего не обязана мне рассказывать. Все это не имеет значения. Я не понимал… Боже мой, Кэтрин, какой я дурак! Заставил тебя плакать.
Я смотрю на него и вытираю глаза.
— Дело не в тебе, Робби. Я плачу всякий раз, когда вспоминаю то время. Я просто хотела объяснить, почему ничего тебе не рассказала.
— Все в порядке, можешь не рассказывать.
Я отталкиваю его руку и встаю.
— Но я хочу рассказать. Просто слушай и не перебивай. Прошу тебя.
Он послушно кивает.
— Моя настоящая фамилия не Паттерсон, — начинаю я. — Моя настоящая фамилия — Бойделл.
Глаза Робби округляются. Конечно, он слышал про сестер Бойделл.
— Ну вот, ты о нас слышал. По крайней мере знаешь, что о нас писали в газетах.
— Я помню только фамилию. — Он качает головой. — Еще помню, что твоя сестра была очень одаренным человеком, да?
— Да, это правда. Была.
— Господи, Кэтрин. — Робби снова качает головой. — Я не могу поверить…
— Знаю.
— И это была твоя сестра? Боже мой. Я знаю, что случилось. Эти ублюдки убили ее.
— Да. И в газетах только о нас и говорили. Журналисты, так сказать, сделали нас знаменитостями. Нашу семью обсуждали все, кто только мог.
— И что же говорили?
— Все что угодно. Во многих статьях писали, что мама и папа были невероятно честолюбивы в отношении Рейчел. Конечно, так оно и было. Но Рейчел действительно была очень талантлива, почти гениальна. О ней писали и при жизни, но потом, после ее смерти, все эти журналисты стали нашими врагами. Они писали, например, что Рейчел по три или четыре часа в день играла на фортепиано. Она, конечно, много занималась, но в статье это звучало так, как будто мама и папа ее заставляли! Вовсе нет, Рейчел очень любила музыку, она хотела заниматься, она хотела быть самой лучшей. Да, мама и папа были честолюбивы, но они любили Рейчел, любили больше всего на свете. У нас была очень счастливая семья. — Мой голос начинает дрожать, я обхватываю голову руками и стараюсь справиться с собой. — Мы были счастливы.
— Понимаю.
Я перевожу дыхание.
— Именно поэтому я поменяла имя и стала Кэтрин Паттерсон вместо Кэйти Бойделл, именно поэтому переехала в Сидней. И мама с папой уехали тоже поэтому. Я никому об этом не говорила, никому, кроме Элис. Я не хочу больше быть Кэйти Бойделл. Понимаешь?
