Ее рука взлетает вверх — священнику кажется, к самому потолку, — и острое лезвие глубоко рассекает горло. Женщина выдергивает второй нож из правой руки и переворачивает жертву. Затемвырезаеткругнаегогруди.
Quando corpus morietur, fac, ut animae donetur paradisi gloria.
Лунный свет просачивается через мозаичное стекло над головой отца Мерфи. Это последнее, что видит святой отец. Он уже не чувствует, как веревка обвивает его ноги возле лодыжек, и едва ли сознает, что его тело переваливается через перила лестницы, падает вниз головой, дергается и повисает. Кровь капает на зеленые мраморные плиты и на рассыпанные по полу еженедельники, окрашивая страдающего Петра в красное.
Amen. Amen. Amen. Amen.
Нужноспешить.Женщина торопливо выходит и бежит к машине, припаркованной в нескольких кварталах от церкви. Холодный ветер кусает щеки. Ноги отяжелели. Усевшись за руль, она отчаянно ищет ключи. Слишком поздно. Тьма настигает ее. Она валится на сиденье.
16 ноября 1986 года 10.43
Ее мать способна беспокоиться по любому поводу. Перебравшись домой шесть недель назад, Кристина несколько раз уходила по вечерам и возвращалась только к утру. Она не помнит, где была, а мать ей не верит. Когда Кристина, еще учась в школе, не вернулась однажды к назначенному времени и опоздала в итоге на полтора часа, мать позвонила в полицию и успела трижды перебрать четки. Поэтому неудивительно, что и сейчас, когда Кристина открывает дверь, она видит мать за кухонным столом с четками в руках.
— Где ты была? — Она не ждет ответа и продолжает: — Я беспокоилась. Как ты можешь так поступать со мной! Знаешь ведь, что я не усну, что буду сидеть всю ночь, разговаривать по телефону с миссис Лентман — ты помнишь миссис Лентман? — и думать, надо ли звонить в полицию, надо ли отправляться на поиски или, может быть, найти себе другую дочь!
— Мама…
— Тебе кажется, что ты уже не ребенок. Что ты можешь позаботиться о себе. Но это не так. Ты не можешь позаботиться о себе. Ты уехала из Вашингтона вслед за нами, к нам, но не желаешь разговаривать ни со мной, ни с отцом. Ты не разговариваешь даже со своими друзьями. Ты все время жалуешься на усталость и выглядишь усталой. Кристина, мне нужно знать, что случилось.
— Извини, мама, но в этом я должна разобраться сама.
— Это мужчина?
— Нет.
— Молодой леди не подобает вести себя подобным образом.
— Это не мужчина.
— Я постоянно спрашиваю себя, что мне делать. И вот как раз вчера подумала об отце Мерфи. Мне нужно поговорить с отцом Мерфи. И вот теперь эта ужасная новость…
— Какая новость? — Посмотрев на мать, Кристина понимает — случилось что-то еще. — Какая новость, мама?
— Об этом все утро говорят по телевизору.
Заметно огорченная чем-то, мать поднимается и включает маленький черно-белый телевизор. На экране возникает репортер. Он стоит перед церковью с блокнотом в руке и говорит в камеру:
— Отец Патрик Мерфи найден вчера вечером убитым в вестибюле церкви Святого Петра города Дарема в Северной Каролине. По мнению полиции, убийство произошло между семью и восемью вечера, когда святой отец выслушивал исповедь. Власти не сообщают никаких подробностей, но источники утверждают, что жертве перерезали горло, а затем тело было…
— Его повесили вниз головой, — монотонным голосом произносит Кристина, сама не сознавая, что говорит.
— Что?
— Мне нужно принять душ.
— Ты еще не сказала, где провела эту ночь.
— Я не знаю.
— Кристи…
— Не знаю! — резко бросает Кристина. — Просто не знаю. — Она медленно втягивает в себя воздух. — А сейчас мне надо принять душ.
Она идет в свою комнату и открывает дневник. Записывает сообщение об убийстве отца Мерфи. Потом добавляет, что очнулась утром в своей машине в нескольких кварталах от церкви. Просматривает предыдущие страницы, сравнивает сегодняшнюю запись с другими, сделанными раньше. На протяжении нескольких месяцев провалы в памяти и потери сознания совпадают с сообщениями об убийствах. Кошмары становятся все детальнее, все ярче.
Кристина вытаскивает из кармана сложенную бумажку. Это еженедельник из церкви Святого Петра, смятый, с бурыми пятнами. Она быстро складывает его и прячет в дневник.
Образ святого Петра преследует ее до конца дня. Она видит его в душе, на экране телевизора, даже в темноте, когда слушает Баха. Эффект музыки ослабевает год от года.
Но теперь уснуть не позволяет страх — страх перед собой и перед будущим, контролировать которое ей не по силам. В ушах негромко звучат «Гольдберг-вариации». Иногда ей удается уснуть на два-три часа. Не больше. И все равно она слушает, ожидая и молясь, в надежде, что в какой-то момент сон снизойдет к ней.
На верхней полке стоящего в спальне шкафа Саманта хранит коробку из-под туфель. В ней воспоминания: любовные письма, мамины очки для чтения, евро, оставшиеся от туристической поездки в Европу, почтовые открытки, первая ленточка с турнира по фехтованию, несколько фотографий. Коробка кажется тяжелее, чем была в последний раз, но, может быть, с прошлым так всегда и бывает. Саманта ставит ее на стол и снимает покрытую пылью крышку, пытаясь решить, класть или не класть в нее фарфоровую лягушку.
На самом верху лежит второе издание «Великого Гэтсби» Ф. Скотта Фицджеральда. Последний подарок от Фрэнка, сделанный перед его отъездом в Вашингтон. За несколько месяцев до того она в шутку назвала его Гэтсби. Это случилось после спора, во время которого он спросил, сколько любовников было у нее до него, а она не ответила. Разве это имеет какое-то значение? Фрэнк хотел знать побольше о ее прошлом, чтобы не чувствовать, что ее поцелуи заимствованы, получены от кого-то другого как знаки любви, которой нет у них. По крайней мере так он ей сказал. Но Саманта думала, что на самом деле ему нет никакого дела до количества, имен и причин, которые уже ничего не значат. Подобно Гэтсби Фрэнк хотел стереть ее прошлое, хотел верить, что настоящая любовь случается только однажды и с одним человеком.
Саманта берет книгу и замечает прилепившийся к задней обложке выцветший блокнотный листок. Она расправляет его и сразу же узнает почерк.
Ты прекрасно выглядишь сегодня. Я люблю тебя. Алекс.
Да, было в ее жизни кое-что такое, о чем она не могла рассказать Фрэнку. У каждого есть что-то — секретное место или имя, — что пробуждает боль прошлого, открывает старую рану.
У нее этим чем-то был Александр.
Саманта познакомилась с Александром, когда училась на втором курсе колледжа. Он ослепил ее умом и изысканностью — студент выпускного курса исторического отделения, тонкий знаток вин, неутомимый путешественник. Все в нем казалось ей необычным, волшебным. То, как он неожиданно прикасался к ее шее. То, как по два-три раза на день терял свои очки. Она пьянела от запаха его пота.
Саманта так мечтала о любви, которую показывают в кино, что постоянно находила оправдания для его жестокости. По крайней мере принимала его оправдания его жестокости. Он же любить не хотел, это Саманта поняла уже потом. Александр хотел власти, которую давало знание того, что его кто-то любит. Она вспоминает, как однажды ночью — сколько их было, таких ночей! — приехала к нему и увидела припаркованную на улице машину его прежней подружки. Света в окнах двухкомнатной пристройки не было. Они находились там.
Саманта не стала колотить в дверь или кричать, как это делают оскорбленные любовницы в фильмах. Она просто уехала. Она бы продолжала верить в их любовь, если бы не имела доказательств его неверности.
Саманта разрывала отношения с Александром каждый раз, когда такое случалось, но он всегда с возмущением отвергал ее обвинения, настаивал на своей невиновности, упрекал в том, что она склонна к поспешным и необоснованным выводам, говорил, что она ведет себя неразумно. На самом же деле ему просто хотелось узнать, до какого предела она сможет дойти.
В конце концов Александр заявил, что никогда ее не любил.
Этого Саманта простить не могла, хотя он уже на следующий день попросил ее вернуться. Потом Александр уехал куда-то на восточное побережье, и ей вообще-то было наплевать, где он и чем там занимается. Она больше не хотела оставаться с ним. Они провели вместе всего лишь год. Ей был нужен только идеал, в который он заставил ее поверить.
Встретив Фрэнка, Саманта поняла, что любовь может приходить не единожды. Просто когда она находит тебя снова, ты сам уже не тот, прежний. С Фрэнком у нее были молчание и стены, за которыми она укрывалась.
