Люси едва ли не носом водила по пленке. Подумать только, ведь эти кадры прошли через ее глаза так, что она ничего не заметила! А теперь, метром дальше, она опять увидела на прозрачной ленте эту лежащую как мертвая женщину. Потом — по мере того как Пуанье подавал пленку дальше, пропуская ее между пальцами, — еще и еще.
— При каждом появлении лежащей на траве голой актрисы — а появляется она каждые примерно двести кадриков — у нее на теле появляется новый надрез, идущий от черного кружка на животе. Этакая последовательность во времени. И все только для того, чтобы получить…
Он вернул пленку на место и опять принялся крутить ручку, пока не дошел до невероятной сцены с быком, замершим в шаге от девочки. Следующее скрытое изображение стало контрастом ко всем предыдущим.
— …глаз!
Люси с трудом улавливала, что за добыча шла к ней в руки, или, точнее, во что она вляпалась. Актрисе постепенно кромсали живот, делая надрезы вокруг дыры на месте пупка, который гляделся теперь как солнце с лучами-ранами. Открытые раны на белом, лежащем в густой траве теле. Когда смотришь — кажется, что прорези образуют радужку со зрачком посреди. Упрятанный за видимым изображением глаз, который наблюдает за тобой, упрятанный за видимым изображением взгляд, который пронизывает тебя насквозь, вызывая желание отвернуться. Больше не смотреть. Больше не видеть. У Люси появилось ощущение, что она изучает фотографии, сделанные на месте преступления, что перед ней — жертва убийцы-извращенца, садиста.
— Здесь не может быть никаких комбинированных кадров, — решительно сказала она. — Это настолько… настолько реально!
Клод снял очки и протер линзы лоскутком замши. Без увеличивающих стекол морщинистое лицо старика-реставратора казалось спокойным, было видно, какие тонкие у него черты.
— Так и должно быть при хорошо сделанной трюковой съемке. А я-то нисколько не сомневаюсь, что тут именно трюковая съемка.
Из-за того что изображение было черно-белым, изуродованное тело женщины четче выделялось на вполне мирном фоне, и сцена насилия выглядела еще более кошмарной. Люси никак не могла опомниться.
— Но почему вы в этом так уверены?
— Потому что это кино, а не реальная жизнь, барышня! Седьмое искусство — искусство магии, иллюзии, искусство обмана глаз. Тут вполне может быть манекен, а не живая… или мертвая женщина. Ловкость рук, грим плюс кое-какие постановочные эффекты — и все в порядке. И при этом — ничего настоящего! Но что бы там ни было, одно точно: режиссера наверняка преследовали две навязчивые идеи — глаз и воздействие образа на мозг. Первооткрыватель, как вы сказали, и действительно, его можно так назвать, учитывая, насколько нашу сегодняшнюю жизнь пропитали всякого рода изображения и всякого рода насилие. Наши дети сталкиваются за день больше чем с тремястами тысячами «картинок» — вы когда-нибудь об этом задумывались? А знаете ли вы, сколько «картинок» из этих трехсот с лишним тысяч показывают войну, насилие, смерть?
Обращенные в небо глаза той, кого Люси про себя называла жертвой, были пустыми, просто ни малейшей формы жизни… Чувствуя, что крыша у нее все-таки немножко поехала, Люси повернулась к Клоду:
— Как вы думаете, фильм показывали в кинотеатре?
— Думаю, нет. Показывали ленту или нет — всегда можно определить по виду перфораций, особенно тех, что в самом начале бобины, и в данном случае они явно не соприкасались с зубчиками барабана. Так что эта копия, во всяком случае, никогда не использовалась в сколько-нибудь широком масштабе.
— Зачем же тогда скрытые кадры, воздействующие на подсознание? Зачем все эти постановочные сцены?
— Для частных просмотров? Фильм, который постановщик еще кому-то показывал, как знать? Или созданный ради удовлетворения с помощью фантазма собственных садистских потребностей? Знаете, ведь подпороговое, или сублиминальное воздействие обладает чрезвычайной силой. Поток изображений, который течет прямо в подсознание, минует какую бы то ни было цензуру, его ничем не остановишь. Как будто берут картинку и вклеивают ее прямо в мозг, опля — и она там! Идеальная возможность для пропаганды окольными путями насилия, секса, извращений… Сейчас этим занимается Интернет, распространяя картинки и звуки, ну, например, на сайтах музыкальных групп, которые, используя определенные слова своих песен, отправляют тебе в подсознание месседж, как это теперь называется. Может быть, наш приятель тоже развлекался подобным образом? Хотя когда я думаю, что дело было в пятьдесят пятом… Фантастический он, этот тип, совершенно фантастический! Опять же как сейчас говорят: респект ему.
Клод выключил экран. Люси глаз не сводила с бобины, содержавшей тысячи последовательных кадров, где запечатлелись жизнь или смерть. Так, подумала она, в глубинах чудесной сверкающей реки могут таиться мириады невидимых, но опасных паразитов…
— Это все, что можно вытащить из фильма?
— Нет. Думаю, там есть и какие-то иные сообщения. Ну, например, зачем понадобилось пятьдесят кадров в секунду? Или — зачем этот белый кружок справа вверху, который присутствует в каждом кадре? И потом…
Реставратор поджал губы, покачал головой.
— И потом, этот «туман», и эти очень темные зоны кадра, и эти неизменные серые тона, и каше перед объективом… Режиссер, похоже, не забавы ради играет контрастами, светом, недомолвками, а ими тоже что-то нам говорит… Когда я смотрел короткометражку, меня, как и вас, охватила тревога, мне стало страшно. Кадров с порнографией или даже с истязанием этой женщины недостаточно, чтобы создать такое болезненно-сильное ощущение. Ну и как забыть о том, что Людовик из-за этой пленки оказался в психушке! Должно быть, я что-то там пропустил, и надо теперь более вдумчиво исследовать фильм. Всмотреться в каждый кадр, в каждую часть кадра. Но на это нужно время…
Люси никак не удавалось избавиться от преследовавшего ее видения изувеченной женщины. Огромный черный глаз — как рана на животе несчастной. А может быть, это доказательство убийства. И даже если прошло больше полувека, ей надо разобраться, чтобы совесть была чиста. Или хотя бы понять.
— Как можно найти эту женщину?
Клода, кажется, не удивил вопрос. Он постоянно имел дело с фильмами, большей частью утерянными или анонимными, и должен был привыкнуть к вопросам подобного рода.
— Думаю, ее надо искать во Франции. На ней костюм в стиле «Шанель» образца пятьдесят четвертого года, стало быть, куплен он был за год до съемок. Моя мать носила точно такой же…
Снимали во Франции, проявляли и печатали копию в Канаде? Или, может быть, актриса (если это действительно актриса) приезжала туда на съемки? Зачем ей это понадобилось? Как ее уговорили сниматься в короткометражке, режиссер которой точно был ненормальным? В любом случае — вот и еще одна странность.
— …великолепная грудь, грушевидные бедра, период Брижит Бардо, когда кинематографисты решились наконец показать женщину, был в самом разгаре. Лицо актрисы мне совершенно неизвестно, но я могу позвонить знакомому историку кино пятидесятых годов, а он, в свою очередь, связан со всеми архивами и синематеками страны. Среда, где делали порнографические и эротические фильмы, оставалась очень закрытой, цензура в те времена была строгой, тем не менее фильмы как-то ведь распространялись. Если эта женщина была профессиональной актрисой и снималась в других картинах тоже, мой приятель ее отыщет.
— Вы можете сделать для меня фотокопии скрытых кадров?
— Есть предложение получше! Давайте я оцифрую этот фильм целиком? Мой рассчитанный на шестнадцатимиллиметровую пленку сканер способен обработать две тысячи кадров в час. Разрешение мы получим, конечно, плохонькое, но это не страшно: качество изображения останется высоким — вы же не на киноэкране станете его смотреть, правда? Когда я закончу работу — положу копию на сервер, дам вам ссылку, и вы заберете фильм себе.
Люси горячо поблагодарила старика и сунула в корзинку с визитками свою служебную.
— Позвоните мне, когда будут новости.
Клод кивнул и сжал ее ладонь обеими руками.
— Я делаю это для Людовика. Благодаря его родителям я познакомился со своей женой, ее звали Мэрилин, как ту, другую… — он вздохнул, во вздохе чувствовалась ностальгия. — И мне действительно хочется понять, почему из-за этого чертова фильма мальчик ослеп.
Выйдя на улицу, Люси взглянула на часы. Почти полдень. После сеанса в лаборатории реставратора к ней будто приклеилось ощущение тошноты. Невозможно было отделаться от мысли, что все эти скрытые кадры живут теперь в ней помимо ее воли. Она ощущала их в себе, ощущала, как они вибрируют где-то в организме, вот только не понять, где именно. Эпизод с разрезанным глазом очень сильно ее задел, но это она хотя бы осознавала, тогда как остальные… одна только извращенная мерзость, которую всадили ей в башку, и попробуй теперь бороться.
