Мы с Полом всегда хорошо ладили. Чуть не с самого его рождения я понимал, что он не жилец, и потому старался в меру сил скрасить его недолгое пребывание на этом свете, так что в итоге относился к нему гораздо лучше, чем большинство мальчишек относятся к своим младшим братьям.
Выйдя к устью, мы сразу заметили, что ураган многое изменил: река вздулась, образовалось множество новых притоков — глубоких канав, по которым стремительно неслась вода, подмывая песчаные берега. Перебраться на другую сторону мы сумели только у самого моря, на отливной отметке. Я держал Пола за руку. Он что-то напевал и сыпал обычными детскими вопросами: например, почему буря не унесла всех птиц и почему море не выходит из берегов, притом сколько воды несет река да как быстро. Ни о чем дурном я и не помышлял.
Мы неспешно брели по песку, с интересом разглядывая выброшенную морем всякую всячину. Пляж постепенно сходил на нет. Там, где раньше непрерывной золотой полосой простирался до самого горизонта песок, начинал теперь проглядывать камень, его становилось больше и больше, пока наконец за дюнами не открылся сплошной каменный берег. За ночь штормом смыло весь песок на огромном участке, почти от самой реки и до тех дальних мест, которым я еще не придумал названий и которых, собственно, толком и не знал. Зрелище было впечатляющее, поначалу даже немного пугающее — исключительно масштабом перемен, и я побаивался, не может ли что-нибудь подобное произойти с центральной частью острова. Но я помнил, как папа рассказывал, что в прошлом такое тоже случалось и песок потом всегда возвращался, за несколько месяцев, а то и недель.
Полу все очень нравилось, он весело прыгал с валуна на валун и швырял камешки в отливные лужи. Лужи между камнями были для него в новинку. Мы двигались дальше по пустынному берегу, изучая Дары Моря, и наконец подошли к ржавому, сходящему на конус цилиндру. Издали мне показалось, что это либо бак для воды, либо наполовину засыпанное песком каноэ. Цилиндр криво торчал из песка, возвышаясь метра на полтора. Я буравил его взглядом, а Пол тем временем шлепал по лужицам, пытаясь ловить не ушедшую с отливом рыбу.
Я коснулся железного бока и ощутил непонятную силу, спокойствие. Потом отступил, как следует пригляделся и наконец понял, что это такое. Я прикинул, какой величины та часть, которая находится под песком. А была это авиабомба стабилизатором книзу.
Я осторожно приблизился к бомбе и погладил ее, шепча ласковые слова. Ржаво-рыжая махина с черными разводами пованивала сыростью и отбрасывала длинную тень. Проследовав до конца тени, я уткнулся взглядом в крошку Пола — тот самозабвенно плескался между камнями и колотил по воде плоским куском плавника чуть ли не с него ростом. Я улыбнулся и подозвал его.
— Видишь? — спросил я, указав на бомбу. (Вопрос был риторический. Пол, вытаращив глазенки, кивнул.) — Это колокол, — пояснил я. — Как в городе на церкви. Это они трезвонят по воскресеньям.
— А-а, сразу после затрака, да, Фрэнк?
— Что-что?
— Звон! В васкисенье, сразу после затрака. — Пол легонько стукнул меня по колену пухлой ладошкой.
— Правильно, — кивнул я. — Это колокола звонят. Колокол — это такая большая железная штуковина, а в ней сидит звон, и его выпускают каждое воскресенье после завтрака. Вот что это такое.
— Затрак? — Пол глянул на меня, в недоумении наморщив бровки.
— Нет, колокол, — терпеливо покачал я головой.
— «К — это колокол», — проговорил Пол, задумчиво кивая и глядя на ржавый цилиндр.
Наверно, вспоминал старый букварь. Он был способный мальчуган; папа рассчитывал в положенный срок отдать его в нормальную школу и заранее начал учить его азбуке.
— Верно. А этот здоровый колокол, наверно, смыло с корабля, а может, он сам откуда-нибудь упал. Знаешь что, давай я сейчас заберусь вон на ту дюну, а ты изо всех сил стукнешь по нему палкой, и посмотрим, услышу я или нет. Ну как, попробуем? Только это будет очень громко, вдруг ты испугаешься?..
Я пригнулся, наши лица оказались вровень. Он с силой помотал головой и тюкнул меня в нос своим носиком.
— Не испугаюсь! — выкрикнул он. — Я…
Он вскинул над головой деревяху и метнулся к бомбе — я еле успел его поймать.
— Рано, — сказал я. — Подожди, пока я отойду. Это старый колокол, в нем, наверно, один-единственный звон и остался. Не хочешь же ты растратить его попусту.
Пол вился угрем, всем своим видом показывая, что готов растратить попусту что угодно, только бы в конце концов ему дали звездануть доской по колоколу.
— Хо-ошо, — вздохнул он и перестал сопротивляться. Я его отпустил. — А можно я вдарю со всей, со всей силы?
— Со всей, со всей — как только я махну вон с той дюны. Договорились?
— Можно потернироваться?
— Тренируйся на песке.
— А на лужах?
— Можно и на лужах. Хорошая мысль.
— И на этой? — Он показал концом деревяхи на круглую лужу вокруг бомбы.
— На этой нельзя, а то колокол может обидеться.
Он нахмурился:
— А колокола обижаются?
— А как же. Все, я пошел. Бей изо всей силы, а я буду слушать изо всей силы, хорошо?
— Хо-ошо, Фрэнк.
— Только не бей, пока я не махну, обещаешь?
— Обисчаю, — кивнул он.
— Вот и молодец. Я мигом.
Я развернулся и трусцой побежал к дюнам. В спине как-то странно свербило. На бегу я периодически озирался, нет ли кого поблизости. Нет, все чисто — лишь чайки кружат в небе на фоне редких взлохмаченных облаков. Оборачиваясь, я видел Пола. Не отходя от бомбы, тот изо всех сил молотил доской по песку — ухватив ее обеими руками, подпрыгивая при каждом ударе и радостно визжа. Я ускорил темп; камень под ногами сменился плотным влажным песком, а за приливной линией — сухим золотистым; наконец я вскарабкался по травянистому склону на гребень ближайшей дюны. Крошечная фигурка Пола терялась на фоне поблескивающих от солнца луж и мокрого песка, в тени косого железного конуса. Я выпрямился в полный рост, дождался, пока Пол меня заметит, огляделся напоследок, помахал вскинутыми над головой руками и упал ничком.
Пока я лежал там и ждал, до меня вдруг дошло, что я не сказал Полу, в каком месте надо бить по бомбе. Ничего не происходило, и пучина уныния засасывала меня все глубже и глубже. Я вздохнул и приподнял голову.
Пол казался крошечной марионеткой, дергающейся на невидимых нитях, он вскидывал деревяху над головой и методично лупил бомбу по боку. Сквозь шорох ветра в траве до меня доносились его радостные вопли.
— Вот черт, — прошептал я, и в этот момент Пол, мельком взглянув в мою сторону, принялся обрабатывать носовую часть бомбы. После первого удара я отнял руку от подбородка и хотел было пригнуться, как вдруг Пол, бомба, кольцо воды и все вокруг метров на двадцать исчезло в высоко взметнувшемся столбе песка, пара и каменных осколков, озаренном в ослепительно краткий первый миг вспышкой сдетонировавшей взрывчатки.
Когда фонтан грязи и осколков стал опадать, до меня докатилась ударная волна. Я смутно уловил сухой шорох песка, посыпавшегося по склонам соседних дюн. Затем в уши ударил грохот: оглушительный щелчок бича с последующим громовым раскатом. Расходясь от эпицентра взрыва постепенно расширяющимся кругом, внизу вскипали фонтанчики песка — это падали каменные осколки и прочая грязь. Ветер трепал и уносил к морю песчано-газовый столб, в тени которого полоска берега стала совсем темной, а под самим столбом образовалась туманная пелена — как под грозовой тучей, готовой вот-вот пролиться дождем. Наконец стал виден кратер.
Я сбежал по склону дюны и остановился в полусотне метров от еще дымящегося кратера. К разбросанным вокруг ошметкам я не присматривался, глядел на них краем глаза, желая и в то же время не желая увидеть окровавленные куски мяса или клочья одежды. От холмов за городом покатилось протяжное неуверенное эхо. Кратер окаймляли гигантские каменные зубцы: выдранные из скрытого под песком скального основания, они щербато торчали вкривь и вкось. Глядя вслед дымному облачку, я подождал, пока оно не развеется над заливом, а потом со всех ног побежал к дому.
Сейчас я могу с уверенностью сказать, что это была пятисоткилограммовая немецкая бомба, выброшенная подбитым «Хейнкелем-111», который пытался вернуться на аэродром в Норвегии после неудачного налета на близлежащую базу гидропланов. Иногда я тешу себя мыслью, что подбила его зенитка из нашего бункера; пилот лег на обратный курс и поспешил избавиться от бомбовой нагрузки.
Отдельные зубья этих каменных глыб по-прежнему высовываются из давно вернувшегося песка, онито и образуют Бомбовый Круг — самый достойный памятник бедняге Полу: богохульное каменное кольцо, где играют тени.
Мне снова повезло. Никто ничего не видел, да никому бы и в голову не пришло меня заподозрить. На этот раз я был раздавлен горем, терзался чувством вины, и Эрику приходилось возиться со мной, пока я играл эту роль, — безукоризненно играл, скажу без лишней скромности. Мне не нравилось обманывать Эрика, но я понимал, что это необходимо: я не мог сказать ему правду, он ведь никогда не понял бы, зачем я это сделал. Он бы страшно испугался и, скорее всего, перестал бы со мной дружить. Так что мне пришлось изображать убитого горем ребенка, во всем винящего одного себя, а Эрик должен был меня утешать, пока папа предавался своим мрачным раздумьям.
