— Он изменился. Больше работает и больше играет, больше общается с женщинами и больше пьет. Все меньше похож на тебя и все больше — на меня. — Он рассмеялся и продолжил: — А потом он удаляется ото всех, чтобы побыть в одиночестве. Он построил себе убежище на острове неподалеку от Уреки. — Акамбе сделал паузу и положил еще ложку сахара. — Время старит душу человека. И его там никто не трогает, потому что он всем помогает. — Он помолчал. — Ты обязательно должна с ним встретиться, Эсса. Уж кто-кто, а он точно этого заслуживает.
Она пожала плечами и поставила чашку.
— Я так и сделаю, если будет время. Но я приехала по делу и очень тороплюсь. Мне нужна твоя помощь. Ты все еще мастеришь ксивы?
— Иногда — да, иногда — нет, — ответил он, качая головой в такт словам. — А что тебе нужно?
Она протянула ему фотографии на паспорт — свои и Брэдфорда.
— Мне нужно два комплекта вида на жительство.
— Это я могу устроить, — пообещал он.
— Один — для Камеруна, другой — для Экваториальной Гвинеи.
— Понятно, — ответил он, постукивая пальцами по столу. — Для Экваториальной Гвинеи потребуется больше времени. И обойдется дороже.
— Желательно с дипломатическим статусом, — добавила она и выложила на стол пару фотографий, а сверху положила свернутую в трубочку пачку купюр. — Если этого не хватит, я подкину еще, когда буду забирать документы.
Он быстро пересчитал деньги и сказал:
— Этого хватит. Где ты остановилась? Бумаги будут тебе доставлены через пять дней.
— Отель «Парфэ гарден», — ответила она и поднялась.
Акамбе поднял руку, как бы прося ее задержаться, и, преисполненный важности, объявил:
— Эсса, я подыскиваю себе новую жену.
Она невольно улыбнулась его предсказуемости и постаралась изобразить серьезность.
— Смотри, Бонифаций, поймаю тебя я когда-нибудь на слове, однако, увы, не сегодня.
В такси она не удержалась и усмехнулась. Любимая жена номер четыре!
От офиса Акамбе она велела водителю ехать в южном направлении. Через какое-то время они свернули на узкий грязный проселок, приведший их к скрывавшемуся за высокой густой живой изгородью домику на пляже. Монро вышла из машины и постояла перед палисадником, отделявшим ее старую жизнь от нынешней. Голоса из прошлого усилились и теперь звучали в унисон, но ей все-таки удалось, заставив их умолкнуть, справиться с искушением позвонить в калитку. Монро вернулась к машине, и они взяли курс на Дуалу.
Когда Монро добралась до отеля, на улице уже стемнело. Она купила бутылку воды, подошла к номеру Брэдфорда и открыла отмычкой дверь. Сквозь занавески тускло пробивался свет фонарей, а на фоне гула кондиционера дыхание Брэдфорда казалось ровным и ритмичным. Она налила в стакан воды, опустилась на колени перед кроватью и наклонилась, чтобы поднять ему голову.
Она подложила руку ему под затылок, но тут он неожиданно перехватил ее точным и выверенным движением и, притянув к себе вплотную, прошептал:
— Еще раз так сделаешь, и, клянусь, поставлю на тебя «жучок».
Она улыбнулась, и он, чувствуя ее податливость, разжал пальцы.
Монро снова просунула руку ему под голову и, осторожно приподняв, поднесла стакан к его губам. Он жадно выпил всю воду и прикрыл глаза.
— Зачем, черт возьми, ты это сделала?
— Мне нужно было кое-что провернуть. Одной.
— В следующий раз — просто скажи. Я не стану тебе мешать.
— Хорошо, — согласилась она. — Скажу.
Она встала и направилась к двери.
— Увидимся утром, — прошептала она. Щелчок замка закрывшейся за ней двери снова разбудил притихшие было голоса.
…Вы будете кричать от сердечной скорби и рыдать от сокрушения духа…[13]
Она прошла по коридору к своему номеру и, чтобы успокоить Брэдфорда, с шумом открыла и закрыла дверь.
…И оставите имя ваше избранным Моим для проклятия…[14]
Сегодня после визита в Криби и посещения дома на пляже заснуть ей точно не удастся.
…И убьет тебя Господь Бог…[15]
Монро поднялась по лестнице на самый верх и толкнула дверь на крышу.
…А рабов Своих назовет иным именем…[16]
После изнуряющей дневной жары прохладный ночной воздух воспринимался с особым облегчением, а тишина сулила утешение. Она нашла чистое и открытое место и легла на спину, устремив взгляд на звезды — их расположение было знакомо с детства, и они светили точно так же, как и в ту ночь.
В тишине зазвучали нараставшие голоса:
…Ибо возмездие за грех — смерть…[17]
Она не боролась с ними, не старалась заставить их замолчать, понимая, что это ей все равно не удастся. Сегодня они звучали явно сильнее, а потому не исключено, что это увлечет ее в мир прошлого и вернет к той ночи, когда они появились в первый раз. В ту ночь она убила Питера Виллема.
Тогда их команда из шести человек жила во временном лагере, где они соорудили из веток несколько навесов для жилья. Поляна с разбросанными по ней жилищами имела удобный выход к воде и лодкам, спрятанным в мангровых зарослях. Оттуда было легко добраться до притока, а потом и самой реки Муни. Они собирались дождаться здесь следующей партии товара, а потом вернуться в дом Франсиско в Криби.
В ту ночь ее внимание привлекли раздававшиеся в тишине голоса, и она подобралась поближе, чтобы подслушать. Франсиско и Питер ссорились. Наступали сумерки, и через час в джунглях уже ничего не будет видно. По тому, как изменился воздух, чувствовалось приближение грозы. Если начнется дождь, то заглушит все звуки; она, опасаясь этого, подползла к хлипкой стене шалаша, где жил Франсиско, и затихла.
Монро была вполне довольна жизнью, пока два с половиной года назад к ним не присоединились Жан Ноэль и его приятель — наемник Питер Виллем. С Жаном проблем не было — он принимал ее за ту, кем она являлась: пятнадцатилетнюю искательницу приключений, вырванную силой обстоятельств из привычного окружения и заброшенную в джунгли, но игравшую в общем деле весьма важную роль. По-своему он был даже добр к ней: улучив свободную минуту, учил ее вить веревки, вязать узлы, ставить капканы, смазывать ядом дротики и бесшумно охотиться в темноте. Он научил ее чистить оружие и стрелять из пистолета. Искусству убивать учил ее Питер.
У невысокого и поджарого Питера был отлично подвешен язык, что вкупе с природным обаянием неизменно располагало к нему окружающих. Но она не верила его глазам и избегала общения с ним, как только он появился в Криби.
Питер с согласия Франсиско вызвался научить ее драться, или, как он тогда выразился, «уметь за себя постоять» Ей казалось, что даже если бы он вернулся к себе в Южную Африку, его присутствие все равно бы ощущалось. Но она была вынуждена терпеть его рядом по нескольку часов каждый день. Отказаться она не могла. Франсиско установил такой порядок, и она не просто работала на него, а боготворила. Франсиско, будучи старше на одиннадцать лет, заменил ей брата, утраченного ею еще в детстве.
Питер начал с чего и обещал, а именно — с обучения. Он уводил ее от лагеря туда, где их никто не мог видеть. Они постоянно кочевали и меняли стоянки, лагеря и даже страны пребывания в зависимости от мест получения и назначения грузов. Неизменным было лишь общество Питера. Никто не мог сказать, где он проходил подготовку и чему именно хотел научить ее, но сам он утверждал, что преуспел в самых разных видах боевых искусств. Монро в них все равно не разбиралась. Ей было ясно только то, что, как ни старайся, он все равно одержит верх и она вернется домой избитая, вся в крови и синяках, и никто в лагере не скажет ни слова.
Словом, это были хорошие времена.
Но и после того как, обретя нужные навыки, она уже могла дать отпор, Питер продолжал изводить ее тренировками, прекращая их только тогда, когда силы окончательно оставляли ее и она падала, не в силах пошевелиться. Каждый такой день заканчивался одинаково: он забирался на нее, распластавшуюся на земле, и, приставив нож к горлу, насиловал, нашептывая на ухо всякие глупости и роняя на лицо капли пота.
Как-то он пригрозил, что выследит и перережет всю ее семью, если она сбежит из лагеря, и как бы она ни относилась к своим родным, они явно не заслуживали того, чтобы их жизнь зависела от прихоти этого психопата. Единственным, кто переживал за нее, был Франсиско, но он бы никогда не смог победить Виллема — такое никому не под силу.
Потом Виллем приступил к тренировкам с ножами. При каждой схватке она не была уверена, что переживет ее. Питер нарочно доставал ее лезвием и постоянно грозил убить. Она училась, стиснув зубы, искренне надеясь, что когда-нибудь ее нож сумеет нанести смертельный удар и все будет кончено. Если ей удавалось достать его и на ее лезвии появлялась кровь, то она испытывала необычайный подъем, который тут же сменялся болью от раны, нанесенной его лезвием, и все на этом заканчивалось.
