— Нет, господин полковник, — сказал Штрооп. — Скажите, прошу вас.
— То, что иногда прилипает к сапогу в канаве, — отрезал Штайнер. — Очень неприятно в жаркий день.
Юрген Штрооп, сохраняя ледяное спокойствие, протянул руку. Штайнер вздохнул, вытащил из кармана пистолет и отдал его. Через плечо он посмотрел на своих людей:
— Вот так, ребята, опустите оружие. — И снова обернулся к Штроопу: — По какой-то непонятной причине они мне преданы. Есть ли какой-либо шанс удовлетвориться мною и не придавать значения их роли в этом деле?
— Ни малейшего, — резко ответил бригадефюрер Юрген Штрооп.
— Я так и думал, — сказал Штайнер. — Горжусь тем, что сразу же различаю законченного негодяя, когда он мне попадается.
* * *
Радл долго сидел с папкой на коленях после того, как кончил читать протокол суда военного трибунала. Штайнеру повезло, его не расстреляли, возможно ему помогло влияние отца, — ведь все-таки и он, и его люди были героями войны. Расстрел кавалера ордена «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями» мог плохо сказаться на моральном духе армии. А операция «Рыба-меч» на Нормандских островах, в конце концов, была верным способом от всех них отделаться. Гениальная мысль, пришедшая кому-то в голову.
Россман развалился в кресле напротив. Он, видимо, спал, и черная шляпа с опущенными полями съехала ему на глаза, но когда над дверью мелькнул свет, он вскочил на ноги. Вошел без стука и через мгновение вернулся.
— Вас зовет.
Рейхсфюрер все еще сидел за столом. Теперь перед ним была разложена военно-топографическая карта. Он поднял голову:
— Как вам понравилась веселая проделка Штайнера в Варшаве?
— Поразительная история, — осторожно заметил Радл. — Не… неординарный человек.
— Я бы сказал, один из храбрейших, кого когда-либо встретишь, — спокойно сказал Гиммлер. — Одаренный высоким интеллектом, отважный, безжалостный, блестящий солдат — и романтичный дурак. Я думаю, что в нем говорит его американская половина. — Рейхсфюрер покачал головой. — «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями». После Русской кампании фюрер захотел лично с ним встретиться. А он что делает? Отбрасывает все: карьеру, будущее, все ради какой-то еврейской сучки, которую он в жизни до этого в глаза не видел.
Он посмотрел на Радла, как будто ждал ответа, и Радл неуверенно сказал:
— Поразительно, господин рейхсфюрер.
Гиммлер кивнул, а затем, как будто полностью отбросив эту тему, потер руки и наклонился над картой.
— Донесения Грей действительно великолепны. Выдающийся агент. Получится?
— Думаю, что да, — без колебания ответил Радл.
— А адмирал? Что думает адмирал?
Мысли в голове у Радла завертелись, пока он пытался сформулировать подходящий ответ:
— На этот вопрос ответить трудно.
Гиммлер откинулся в кресле, скрестив руки. На мгновение Радлу показалось, что он стоит в коротких штанишках перед своим старым сельским учителем. Дикость какая-то.
— Можете не говорить, я догадываюсь. Ценю преданность, но в данном случае вы бы лучше помнили, что на первом плане — преданность Германии, фюреру.
— Естественно, господин рейхсфюрер, — поспешно сказал Радл.
— К сожалению, есть такие, кто с этим не согласен, — продолжал Гиммлер. — Подрывные элементы на всех уровнях в обществе. Даже среди генералов верховного командования. Это вас удивляет?
Радл, пораженный до глубины души, сказал:
— Господин рейхсфюрер, не могу поверить…
— Что люди, присягнувшие на личную преданность фюреру, могут вести себя так подло? — Он с легкой грустью покачал головой. — У меня есть все основания считать, что в марте этого года офицеры вермахта в высоких чинах подложили в самолет фюрера бомбу, которая должна была взорваться в полете из Смоленска в Растенбург.
— Господи боже мой, — пробормотал Радл.
— Бомба не взорвалась, ее убрали люди, которые были связаны с этим покушением. Конечно, начинаешь острее, чем когда-либо, понимать, что мы не можем проиграть, что окончательная победа должна быть за нами. Совершенно очевидно, что фюрера спасло вмешательство божественных сил. И это меня ничуть не удивляет. Я всегда верил, что за кулисами природы есть какое-то высшее существо. Вы согласны?
— Конечно, господин рейхсфюрер, — ответил Радл.
— Да, если бы мы отказались признать это, то были бы не лучше марксистов. Я утверждаю, что все эсэсовцы верят в бога. — Он на минутку снял пенсне и нежно погладил пальцем переносицу. — Итак, повсюду предатели. И в армии, и на флоте, на самом высоком уровне. — Надев пенсне, он посмотрел на Радла. — Так что, вы видите, Радл, у меня самые убедительные основания для уверенности в том, что адмирал Канарис должен был наложить вето на ваш проект.
Радл тупо уставился на него. Кровь у него похолодела. Гиммлер мягко продолжал:
— Это бы не совпадало с его главной задачей, и задача эта вовсе не победа германского рейха в войне, уверяю вас.
Чтобы глава абвера действовал против государства? Чудовищная мысль. Но тут Радл вспомнил колкие слова адмирала. Его уничижительные замечания о высокопоставленных государственных деятелях, а по временам — и о самом фюрере. Его сегодняшняя реакция. Мы проиграли войну. И это — от главы абвера!
Гиммлер нажал кнопку звонка. Вошел Россман.
— У меня будет важный телефонный разговор. Проведите господина полковника по нашим владениям, минут десять, и приведите обратно. — Он обернулся к Радлу. — Вы ведь не видели наших подвалов?
— Нет, господин рейхсфюрер.
Радл мог бы добавить, что гестаповские подвалы на Принц-Альбрехтштрассе были последним местом на земле, которое бы ему хотелось посмотреть. Но он знал, что посмотреть их придется, хочет он этого или нет, знал по легкой улыбке, игравшей на губах Россмана, что все было заранее подстроено.
* * *
На первом этаже они прошли по коридору, который вел в глубину здания. В его конце находилась железная дверь, охраняемая двумя гестаповцами в стальных шлемах и с пистолетами-пулеметами.
— Вы что, ждете войны или чего-нибудь в этом роде? — спросил Радл.
Россман ухмыльнулся:
— Скажем, чтобы произвести впечатление на клиентов.
Дверь отперли, и первым спустился Радл. Коридор внизу был ярко освещен, кирпичные стены окрашены в белый цвет, двери открывались направо и налево. Было поразительно тихо.
— Можно начать и отсюда, — сказал Россман, открыл ближайшую дверь и зажег свет.
Это был достаточно тривиальный подвал, окрашенный в белый цвет, за исключением одной стены, производившей удивительно грубое впечатление, так как поверхность была неровной и покрытой множеством пятен. Около стены по потолку проходила балка, с которой свешивались цепи с пружинными стременами на конце.
— Вещь, которая применяется в последнее время очень успешно. — Россман вытащил из кармана пачку сигарет и предложил одну Радлу. — Лично я считаю это сооружение никчемным. Ну зачем доводить человека до сумасшествия, если вы хотите, чтобы он заговорил?
— А что происходит?
— Подозреваемого подвешивают на стременах и включают ток. Чтобы ток проходил сильнее, на стену льют ведрами воду. Поразительно, что это делает с людьми. Если вы ближе присмотритесь, то поймете, что я имею в виду.
Радл подошел к стене и увидел: то, что он принимал за грубую поверхность, на самом деле было слоями засохшей человеческой кожи, оставшейся на бетоне в тех местах, где жертвы пытались ползти по нему, терзаемые мучительной болью.
— Инквизиция гордилась бы вами.
— Не будьте саркастичным, господин полковник, здесь это опасно. Я видел здесь генералов на коленях, умолявших о пощаде. — Россман весело улыбнулся. — Но ее нет ни здесь, ни там. — Он пошел к двери. — Что теперь вам показать?
— Ничего, благодарю вас, — ответил Радл. — Вы мне все разъяснили, разве не это было целью мероприятия? Можете вести меня обратно.
— Как скажете, господин полковник. — Россман пожал плечами и погасил свет.
* * *
Когда Радл вернулся в кабинет, Гиммлер что-то энергично писал. Он поднял голову и спокойно сказал:
— Страшные вещи приходится делать. Лично мне просто делается дурно, не выношу никакого насилия. Проклятие величия в том, господин полковник, что оно должно перешагивать через трупы, чтобы создать новую жизнь.
— Господин рейхсфюрер, — сказал Радл, — что вам нужно от меня?
Гиммлер слегка улыбнулся, умудряясь при этом выглядеть еще более зловеще.
— Все очень просто. То самое дело Черчилля. Я хочу, чтобы его довели до конца.
— Но адмирал не хочет.
— У вас большая автономия, верно? Сами ведете свои дела? Много ездите? За последние две недели Мюнхен, Париж, Антверпен? — Гиммлер пожал плечами. — Не вижу причины, почему бы вам не заняться этим без ведома адмирала. Большую часть того, что надо сделать, можно сочетать с другой работой.
