В 12:58 пополудни сотрудники Муниципалитета были потрясены громким криком, а затем звуком сильного удара, донёсшимися из широкой вентшахты, пронизывающей здание сверху донизу. Бросившись к окнам своих кабинетов, они увидели на дне шахты искалеченное тело молодой женщины. Доктор Харви К. Хесс, принимающий по адресу Вудбридж Сёркл 57, находившийся в тот момент в вестибюле, оказался на место происшествия буквально уже через несколько секунд, чтобы констатировать смерть девушки.
Незамедлительно прибывшая в здание полиция обнаружила дамскую сумочку, оставленную на ограждающем на крыше отверстие шахты бортике высотою в три с половиной фута. В сумочке было обнаружено свидетельство о рождении и студенческий билет Стоддардского университета, благодаря которым и была сразу же установлена личность погибшей. Полицейские также нашли на крыше рядом с бортиком свежий окурок сигареты, запачканный такой же помадой, какая была и на губах мисс Кингшип, из чего было сделано заключение, что девушка провела на крыше здания несколько минут, прежде чем совершила прыжок, ставший смертельным для неё…
Рекс Каргилл, лифтёр, сообщил полиции, что он доставил мисс Кингшип на шестой или седьмой этаж за полчаса до трагедии. Другой лифтёр, Эндрю Веки, считает, что он доставил женщину, одетую так же, как мисс Кингшип, на четырнадцатый этаж чуть позднее половины первого, однако он не уверен твёрдо, на каком этаже она зашла в лифт.
По сведениям декана факультета по работе со студентами Кларка Д. Уэлша, мисс Кингшип достаточно успешно справлялась с заданиями по всем учебным дисциплинам. Шокированные случившимся студентки, проживающие в том же общежитии, где жила покойная, оказались неспособны назвать хотя бы одну причину, заставившую её покончить с жизнью. Они характеризуют её как спокойную и замкнутую девушку. "В общем-то, никто толком её не знал", — так высказалась одна из студенток.
Из подшивки «Горниста», Блю-Ривер, суббота, 29 апреля 1950 года:
ГИБЕЛЬ СТУДЕНТКИ БЫЛА САМОУБИЙСТВОМ
СЕСТРА ПОЛУЧИЛА ПО ПОЧТЕ ЕЁ ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО
Гибель Дороти Кингшип, студентки Стоддардского университета, прыгнувшей с крыши здания Муниципалитета вчера днём, была самоубийством, сообщил журналистам прошлым вечером шеф полиции Элдон Чессер. Письмо без подписи, написанное почерком, абсолютно совпадающим с почерком погибшей, было доставлено вчера вечерней почтой её сестре Эллен Кингшип, студентке Колдуэлла, Висконсин. Хотя дословное содержание письма не было доведено до сведения общественности, шеф Чессер характеризует его как "ясное выражение суицидального намерения". Письмо было отправлено из нашего города, почтовый штемпель на конверте был поставлен вчера в 6:30 утра.
Получив письмо, Эллен Кингшип попыталась дозвониться до сестры по телефону. Вызов был переадресован декану факультета Кларку Д. Уэлшу, который проинформировал её о смерти девятнадцатилетней девушки. Немедленно отправившись в Блю-Ривер, мисс Кингшип прибыла сюда вчера вечером. Прибытие её отца, Лео Кингшипа, президента корпорации "Кингшип Коппер", ожидается сегодня днём; из-за нелётной погоды его самолёт вынужден был совершить посадку в Чикаго.
Ла Верн Брин
ПОСЛЕДНЯЯ СОБЕСЕДНИЦА САМОУБИЙЦЫ ОПИСЫВАЕТ ЕЁ СОСТОЯНИЕ КАК БЕСПОКОЙНОЕ, НЕРВНОЕ
"Она много смеялась и всё время улыбалась, пока была у меня в комнате. И ещё, она не переставая ходила взад-вперёд. Тогда я решила, что она чем-то очень сильно обрадована, но теперь я понимаю, что всё это были симптомы сильнейшего нервного напряжения. Смех её был напряженным, вовсе не весёлым. Я должна была сразу же это распознать, поскольку специализируюсь в психологии". Так Аннабелл Кох, второкурсница Стоддарда, описывает поведение Дороти Кингшип за два часа до её самоубийства.
Мисс Кох, уроженка Бостона, изящная, очаровательная юная леди. Вчера из-за сильнейшего насморка она провела целый день в своей комнате в общежитии. "Дороти постучала в дверь примерно в пятнадцать минут двенадцатого, — рассказывает мисс Кох. — Я была в постели. Она вошла, и я была немного удивлена, потому что мы почти совсем друг друга не знали. Как я уже говорила, она очень много улыбалась и ходила туда и сюда по комнате. На ней был купальный халат. Она спросила, не могу ли я одолжить ей пояс от моего зелёного костюма. Надо сказать, что у нас обеих были одинаковые зелёные костюмы. Я свой купила в Бостоне, а она свой — в Нью-Йорке, но только они были абсолютно одинаковые. Мы обе надели их на ужин в прошлую субботу, и мне было ужасно неловко. Ну, как бы там ни было, она спросила меня, не одолжу ли я пояс, потому что на её собственном сломалась пряжка. Я на какую-то секунду замешкалась, потому что это был совершенно новый весенний костюм, но она почти меня умоляла, так мне показалось, и, в общем, я сказала, в каком ящичке он лежит, и она взяла его. Сказала "большое спасибо" и ушла".
Здесь мисс Кох сделала паузу и сняла свои очки. "А теперь то, что оказалось странным. Потом, когда пришла полиция и начала искать в её комнате записку, они обнаружили мой пояс у неё на столе! Я его узнала по тому, как стерлась позолота на зубце пряжки. Я была очень расстроена, потому что это дорогой костюм. А полиция забрала пояс.
Я была просто озадачена действиями Дороти. Она притворялась, что ей нужен мой пояс, но она им совершенно не воспользовалась. На ней был зелёный костюм, когда… когда это случилось. Полиция проверила, и оказалось, что её пряжка ничуточку не была сломана. Всё это было совершенно непонятно.
А потом я поняла, что пояс был только предлогом для того, чтобы поговорить со мной. Костюм, наверно, напомнил ей обо мне, а все знали, что меня свалила простуда, вот она и пришла ко мне и притворилась, что ей нужен пояс. Должно быть, она отчаянно нуждалась в собеседнике. Если бы я распознала признаки в тот момент. Ничего не могу с собой поделать, но если бы мне удалось тогда разговорить её, и она выложила бы мне то, что угнетало её, что бы это ни было, может быть, ничего бы и не случилось…"
…И когда мы уже покидали её комнату, вот как Аннабелл Кох подытожила свой рассказ: "Даже когда полиция вернула мне пояс, я поняла, что никогда больше не смогу носить этот зелёный костюм".
Последние шесть недель учебного года показались ему обескураживающе скучными. Он ожидал, что волнения, вызванные гибелью Дороти, будут тянуться и дальше — как светящийся след пролетевшей ракеты — а всё тут же практически и утихло. Всё-таки он предвкушал более активный обмен мнениями в кампусе, больше статей в газетах, которые потешили бы в нём сладкое ощущение всезнайки, вознёсшегося над толпой. На самом же деле — почти что ничего. Уже через три дня после того, как разбилась Дороти, внимание сплетников кампуса перескочило на другую тему — в одном из небольших общежитий обнаружена была дюжина сигарет марихуаны. Что же до газет, коротенькая заметочка, сообщившая о прибытии в Блю-Ривер Лео Кингшипа, стала последним упоминанием этой фамилии в «Горнисте». Ни слова о вскрытии или беременности погибшей, хотя именно такую подоплёку самоубийства в первую очередь можно предположить, когда его совершает молодая незамужняя женщина. Кингшип, должно быть, выложил немало, чтобы соответствующая информация не попала в газеты.
Он говорил себе, что ему надо бы радоваться. Если бы только начались какие-либо опросы людей, возможно причастных к делу, он наверняка тоже попал бы в их число. Но никто никому не задавал никаких вопросов, вообще не было выдвинуто никакого подозрения против кого-либо — а значит, не было и расследования. Буквально всему в этом деле нашлось правдоподобное объяснение. Кроме этой истории с поясом. Тут он сам был немало озадачен. Какого дьявола Дороти попросила пояс у этой Кох, если она не собиралась его носить? Может, она и в самом деле хотела с кем-нибудь поговорить — о своей свадьбе — а потом передумала. И слава Богу. Или, может быть, пряжка и в самом деле сломалась, но она как-то сумела её скрепить уже после того, как позаимствовала пояс у Кох. И так, и этак, однако, это был пустячный эпизод. То, как истолковала его сама Кох, только добавило убедительности версии о самоубийстве, тем самым, дополнительно посодействовало успеху его, и без того безупречного, плана. Так что, он должен бы был просто летать от счастья, налево и направо дарить улыбки и мысленно поднимать в поздравительных тостах бокалы шампанского. Вместо всего этого его гнела к земле какая-то серая, свинцовая тяжесть. И он не мог понять, почему.
Депрессия только усилилась, когда в начале июня он вернулся в Менассет. Опять он здесь; прошлым летом его возвращению сюда предшествовала неудача с дочерью президента концерна сельскохозяйственных машин, заявившей ему, что дома у неё есть другой парень; ещё одним летом раньше — так же закончился его роман с богатою вдовой. Гибель Дороти была для него только лишь защитной мерой; она ни мало не приблизила его к осуществлению его планов.
