В конце концов тело, конечно же, найдут. Кто-нибудь хватится ее, подаст заявление об исчезновении и догадается отследить ее путешествие сюда. Ее машина, все еще припаркованная у входа в «Ашвуд», будет обнаружена. Так что все было в порядке, и не имело значения, кто найдет ее, имело значение лишь одно — не оставил ли Эдмунд следов, которые могли бы его выдать, но он был уверен, что не оставил улик. Отпечатки пальцев или волосы он мог оставить еще во время своего первого визита. А во второй раз он был в перчатках. Стилет все еще торчал в левом глазу Трикси. Но острие так глубоко вошло в глаз, что он не смог его вытащить. Перчатки, которые Эдмунд не осмелился снять, скользили по гладкой стальной поверхности, и, хотя он сделал несколько попыток, стилет не поддался ему. Важно ли это на самом деле? Вещь все время находилась в студии и не было никаких признаков того, что убийца мог купить ее где-то и принести с собой. Так что было совершенно нормально оставить стилет в этом месте.
Силы постепенно оставляли Эдмунда, и он начал чувствовать тупую боль в висках и ощущать, что руки дрожат. Неважно, он преодолеет эту слабость, чтобы доехать до дому. Но он все еще не шевелился. Эдмунд застыл на месте, смотря вниз на слепое создание, которым была Трикси Смит. Что-то все еще было не так. Нужно было что-то доделать.
Внезапно Эдмунд понял, что не устраивало его. В тот день когда умерла Лукреция фон Вольф, люди, которые взломали дверь и вошли в ее гримерную, были шокированы открывшимся им зрелищем. Это было похоже на сцену из фильма ужасов. Если Эдмунд хочет вновь воспроизвести тот день убийств, он должен воспроизвести эту сцену максимально точно.
Он еще раз осторожно обошел студию, приподнимая покрытые пылью простыни. Около сцены он нашел большое кресло с высокой спинкой, покрытое резьбой. Атласная или бархатная обшивка давно износилась, но вещь все еще выглядела солидно. Очистив кресло и поставив его в центре студии, Эдмунд улыбнулся. Это было совершенно правильно. Вполне возможно, что именно это кресло использовала в тот день Лукреция. Ваше кресло, мадам фон Вольф. Ваш стилет. Кто бы мог подумать?
Эдмунд развернул кресло лицом к главной двери, а затем усадил на него Трикси Смит так, чтобы ее руки лежали на деревянных резных ручках, а голова была слегка повернута к двери, как если бы она наблюдала за теми, кто войдет в помещение. Все это заняло больше времени, чем ожидал Эдмунд, потому что Трикси была тяжелее, чем он предполагал. Когда все было сделано, он отступил назад. Осмотрелся. Да, действительно, очень хорошо.
Теперь нужна была лишь одна завершающая деталь. Все должно выглядеть так, будто убийца незаконно проник в студию. В полиции работали не дураки, и, если не будет признаков взлома, детективы немедленно начнут подозревать кого-нибудь, кто знал, где хранятся ключи. Это указало бы на Лайама Дэвлина и, возможно, на его сотрудников, если таковые имелись: Дэвлин мог нанимать людей для работы в офисе. Эдмунд не потерял бы спокойного сна, если бы Дэвлин попал под подозрение, но он не собирался рисковать, попадая под подозрение сам.
Было совершенно невозможно взломать дверь или отломать замок, но как насчет заколоченных окон? Эдмунд прошелся вдоль них, чтобы осмотреть. Они оказались прочнее, чем он думал. Он смог отогнуть угол одной доски и увидел, что снаружи был прибит еще один ряд досок. Плохо, но не непреодолимо, хотя ему потребуется что-нибудь в качестве лома. Эдмунд снова обыскал все вокруг и нашел кусок железной трубы, которая, похоже, осталась от какой-то конструкции. Он идеально подходила для его целей.
Он вышел в коридор, аккуратно подперев входную дверь, чтобы она не закрылась, и зашел за угол здания. Первое окно располагалось высоко, но Эдмунд был рослым. С помощью рычага, которым послужила труба, ему удалось оторвать всю секцию досок. Они были ломкими от влажности и отлетели без особых сложностей. Было достаточно просто забраться на окно и спрыгнуть на пол с другой стороны. Эдмунд, разумеется, не собирался поступать подобным образом. Он не собирался так рисковать. Ведь если он оставит волокна своей одежды или следы обуви на раме окна, это все обязательно будет найдено полицией и идентифицировано как принадлежащее ему. Эдмунд мог оставить волокна и волосы в студии, но если бы подобные вещи были найдены на высоком подоконнике снаружи — это выглядело бы сомнительно.
Он вернулся в помещение, оторвал доски от окна, прикрепленные изнутри, и отошел на шаг, чтобы рассмотреть результат получше. Да, это выглядело как надо: будто кто-то залез внутрь, а затем попытался поставить фанеру на место, чтобы замести следы.
Один последний взгляд на тусклую студию, чтобы удостовериться, что ничего не упущено и не забыто. «Да, — думал он, — все было как нужно». Он взглянул на существо в старом необычном кресле, чье лицо наполовину скрывала тень. Затем выключил свет и вышел, не забыв захлопнуть главную дверь, чтобы сработал замок.
Путь домой был долгим. Дождь по-прежнему лил, но Эдмунд ничего не замечал. Машин на шоссе было мало. Он отлично знал дорогу, не сомневался и не сворачивал в неправильных местах. И с каждой милей он все дальше и дальше удалялся от Ашвуда. К середине вечера Эдмунд добрался до дома, принял горячую ванну и кинул вещи в стиральную машину. Толстый дождевик и перчатки нужно сжечь. Он положил их под навес для завтрашнего костра. Затем приготовил себе на ужин омлет с тертым сыром. А перед тем как идти спать, выпил виски с содовой и проглотил пару таблеток аспирина. В юности, особенно после смерти отца, он страдал от жутких кошмаров. Оставалось надеяться, что этой ночью он будет спать спокойно.
Засыпая, он не мог не вспомнить тот последний мимолетный взгляд, который бросил на Трикси Смит, на ее изувеченные глаза и кровь, превращающуюся в темную корку на ее лице.
Было важно не думать об этих ужасных кровавых ямах вместо глаз во время путешествия в Момбрей-Фэн. «Скорая помощь» наверняка уже добралась до Педлар-ярда, и если еще можно было что-то сделать для внушающего страх слепого существа, рыскающего по темному дому, то помощь уже точно была оказана. Остались лишь неприятные воспоминания о последних минутах, проведенных в доме: о том, как я сидел, свернувшись в клубочек в темном чулане под лестницей, не смея дышать, когда окровавленная голова появилась в дверном проеме. Это было воспоминание, которое останется в памяти надолго, возможно, на долгие-долгие годы. Но подобные мысли были недопустимы на пути из Лондона в Момбрей-Фэн.
И хотя было страшно в совершенном одиночестве уходить в неизвестность, это было не так страшно, как спать в доме в Педлар-ярде, пытаясь не слышать спотыкающиеся шаги на лестнице. Что ж, я сумею побороть страх и буду думать лишь о поиске того дома на болоте с блуждающими огоньками.
Не так давно ребенок, путешествующий в одиночестве, привлек бы всеобщее внимание: «А где твоя мама?», «Неужели с тобой не поехал никто из взрослых?» Но это было время так называемых свободных семидесятых: дети ходили там, где им нравилось, и делали то, что им хотелось, уважать старших было «не клёво», скучно и старомодно. «Какое вам дело, мистер, куда я иду!»
Мама всегда говорила, что употреблять подобные слова — дурной тон. Но это означало, что никто не обратит внимания на ребенка, путешествующего в одиночестве. Было просто проскользнуть на большую железнодорожную станцию и прятаться в уборных, пока не наступит утро и не будет достаточно людей, снующих вокруг, которые и не взглянут дважды на ребенка. Также было нетрудно тщательно изучить расположенные под стеклом карты на железнодорожной станции, а затем купить билеты на поезд до Питерборо, который, кажется, был ближайшим большим городом к Момбрей-Фэн, хотя я настолько нервничал, сидя и ожидая поезда, что сердце колотилось в груди. Что если полиция в поисках меня появится раньше, чем прибудет поезд? Что я тогда буду делать?
Но поезд прибыл, и, когда он отъехал прочь от станции, я почувствовал себя почти в безопасности.
Я уезжаю из Педлар-ярда. Чем дальше я еду, тем меньше опасностей мне угрожает, и нечего мне больше делать в северной части Лондона. Я — человек, отправившийся в путешествие в графство Линкольншир, и я собираюсь навестить свою бабушку. Слова приносили чувство глубокого удовлетворения. Так же как раньше, названия деревень и городов, рассказанные мамой, были молитвой, защищающей от жестокости, так теперь и фраза «Собираюсь навестить бабушку» была заклинанием, которое могло служить ответом любопытным взрослым. Я еду навестить свою бабушку, которая живет в Момбрей-Фэн. Колеса поезда выстукивали названия мест из маминых историй. Торни и Витчфорд, лес Рокингем — я еду к бабушке.
В Питерборо поезд прибыл после ланча. Оттуда нужно было ехать на автобусе, что также оказалось легко. У людей на автобусной станции можно было вежливо спросить о направлениях. Хотя, как только тучная властная женщина резко спросила: «Разве ты не должен быть в школе?» — у меня перехватило дыхание. Но было очень просто указать на хорошо одетую женщину на другой стороне площади и сказать, что это моя мама и что сегодня днем у меня назначен прием к дантисту.
