В половине четвертого Пол позвонил Джеку в контору, но тот оказывается находился в суде. Он постарался поймать его около пяти и преуспел.
– Ну, как она?
– Хреново.
Кожа на голове съежилась.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Описать это сложно – словно наблюдаешь за тем, как кто-то проваливается в зыбучие пески и чувствуешь, что никак не можешь ему выкарабкаться.
– Она все еще некоммуникабельна?
– Доктора начинают поговаривать о применении шоковой терапии. Нет, не электрошока, а инсулиновых уколов.
Внезапно Пол почувствовал, насколько он устал; потребовалась наверное концентрация всех усилий, чтобы заставить распухшие глаза моргнуть. Слившись со всеми остальными кошмарами, этот оказался последней каплей.
Джек в это время говорил:
– ...форма амнезической кататонии. Она смотрит на какие-то вещи и узнает их, когда ты входишь в палату, она узнает тебя, но эмоциональной реакции – никакой. Будто у нее не возникает никаких ассоциативных связей. Можно развернуть и подтолкнуть ее и она пойдет как заводная. Ест она правда сама, но только то, что ей подсовывают под нос, и похоже ей наплевать, что именно она кладет в рот. Например, вчера вечером она съела целую тарелку телячьей печенки, а ведь ты знаешь как она ее не любила. И похоже, ничего не заметила. Все это напоминает короткое замыкание между вкусовыми центрами и мозгом или глазами и мозгом. Когда я прихожу ее навещать, она знает, кто я такой, но не узнает меня – не связывает себя со мной.
Пол слушал Джека, чувствуя, как чувства колотятся где-то в горле.
После того как трубка была повешена, в кабинете появился Данди. Он бросил один-единственный взгляд на его лицо и с тревогой спросил:
– Пол?
– Билл, сейчас мне ни до чего. Сейчас ни до чего.
Он вышел из здания и пошел к станции метро, чувствуя как неуверенна его походка. Вышел на платформу и стал ждать поезд идущий через весь город. На станции было душно, воняло человеческими телами, мочой и гарью. Потно-грязные люди злобно бродили в ожидании по краю платформы. Полу не приходилось видеть как кого-то выпихивают на рельсы, но он знал, что подобные вещи происходят. Толпы, сплюснутые как тесто, нависали над рельсами с бетонной губы так, что начинала кружиться голова, всматриваясь в туннель, в ожидании приближающегося луча прожектора на крыше поезда.
Сегодня поезда ходили вяло; когда пришел следующий, Полу пришлось втискиваться и вжимать живот, чтобы двери могли закрыться. Дышать оказалось невозможно. Пол поднял руку к карману, в котором лежал бумажник, и всю недолгую поездку до Таймс-Сквера держал ее в этом неудобном положении. Черная лапа сжимала вертикальный поручень прямо возле его щеки. Разбитые, покрытые через плечо и на мгновение ему показалось, что за спиной стоит тот самый человек в ковбойской шляпе, который улыбалась смотрел на него на углу Семидесятой несколько дней назад. Но через несколько секунд Пол понял, что ошибся. Все в порядке, подумал он, уже схожу с ума.
По какой-то непонятной причине бродвейский экспресс оказался менее забит народом, а ведь обычно бывало наоборот. Но Пол-таки отыскал свободное место и втиснулся между двумя женщинами, плотно сжав колени и прикрыв локтями живот. От одной из баб нестерпимо несло чесноком; Пол отвернулся и стал дышать как можно быстрее, чуть-чуть втягивая в себя воздух. Поезд трясло и шатало на выношенных рельсах. Пыль зримо витала в воздухе. Некоторые лампочки перегорели, и поэтому половина вагона оказалась в темноте. Пол почувствовал, что всматривается в лица пассажиров напротив, без устали проверяя их на какие-нибудь искупляюшие достоинства – но: если бы вам хотелось как-нибудь расправиться с перенаселением планеты, то начинать было необходимо с этого самого места. Пол сделал поголовный подсчет и вычислил, что из пятидесяти восьми бывших в поле зрения личностей, лишь семь имели право на дальнейшее существование. Остальные подлежали немедленному искоренению.
Мне следовало родиться нацистом. Послышался нестерпимый визг тормозных колодок; поезд останавливался. Пол выскочил из вагона на платформу “Семьдесят седьмая” и вслед за толпой заспешил к узкой лестнице. Раструб был забит, и толпа толкалась на одном месте как пчелы возле входа в улей. Через несколько непростительных минут он все же оказался на лестнице: они были стадом, ступающим по скатной доске. Человеческое стадо, почти все: по телам и лицам можно было понять, что жизни эти личности не заслуживают; им нечем было жертвовать кроме своих выношенных вонючих каркасов. Они никогда не читали книг, не написали в своей жизни ни единой достойной фразы, и не видели зацветающего цветка – не понимали, что это такое. Они только мешались на пути. Жизни их состояли из бесконечных причитаний, злобы и сожалений; всю дорогу от колыбели до могилы они могли лишь ныть. Какую пользу могут принести людям? Уничтожить.
Пол прокладывал дорогу к турникету, используя локти с беспощадной неразборчивостью; выбежав на бетонный островок, он принялся полной грудью вдыхать свежий воздух и ждать, когда зажжется зеленый сигнал светофора.
Он рыдал, смотря старомодные печальные драмы, которые показывали по телевидению; он нутром чувствовал, когда начнется следующая рекламная пауза. В половине девятого, в самой середине программы диктор объявил:
– …продолжение после краткого выпуска новостей...
И тогда Пол взорвавшись, пронесся по комнате и выключил телевизор.
Никаких, думал он, “продолжений”.
Могу порваться. Что-то необходимо. Женщину?
Никаких шлюх. Со шлюхой получится сплошное издевательство. Может просто женщину – незнакомку, которая сможет откликнуться... По идее в городе их можно спокойно поймать, правда он никогда не пытался.
Бар, подумалось. Разве не в бары должны стекаться одинокие люди? Но он никогда не бывал в них в одиночку. И не понимал людей, которые ходили по барам в одиночку.
Все-таки так было лучше, чем сидеть в квартире как в клетке. Пол повязал галстук, втиснул плечи в пиджак и вышел на улицу.
Пол сидел на высоком табурете возле стойки бара, поставив ноги на хромированную подставку и плотно сжав колени, чтобы ненароком не дотронуться до сидящего рядом мужчины.
– Ну да, черт возьми, я расист, – говорил мужчина. – Потому что лучше любого ниггера, встречавшегося на моем пути.
Мужчина был здоров и на макушке у него осталось не так уж много волос: он явно работал руками и вполне возможно спиной. Грязновато-серые брюки, фланелевая рубаха с закатанными по локоть рукавами и выползающие на руки волосы. Если у него и были татуировки, то находились они не на предплечьях, а где-то еще: выглядел он тем человеком, который их носит.
В углу сидела черная парочка: оба были очень неплохо одеты, словно говорили всем вокруг “видали-чего-у-нас-есть”: кожа, яркие цвета и африканские прически. Когда они вышли из бара, мужчина без предисловий повернулся к Полу и начал говорить:
– Заразы, блин, ходят сюда, как к себе домой. Ты зарабатываешь на жизнь? Я зарабатываю, детишки у меня ходят в черт-те-какие школы, где даже лагерей летних нет – вонючих политиков не заботят мои дети, их заботят только дети этих зараз-ниггеров, чтобы у них были школы с летними лагерями. Знаешь сколько миллионов ниггеров сидят на соцобеспечении, и мы с тобой кормим их? Так слушай, я сегодня в газете прочитал о каких-то жирных, сидящих на нашей шее ниггерах, которые устроили демонстрацию возле муниципалитета, слыхал об этом?
– Нет...
– Требовали – не просили, требовали гребаную скидку на Рождественские подарки для своих гребаных ублюдочных детей. Вот скажи: тебе кто-нибудь когда-нибудь в жизни давал скидку на Рождественские подарки для твоих детей? Блин, я работаю, чтобы прокормится и не могу позволить себе купить какие-нибудь хорошие подарки для детишек, просто не потяну, слава Богу, если они смогут порадоваться паре игрушечных автомобильчиков, да новой школьной форме. И у всех всегда сердце кровью обливается по поводу гребаных негритосов. Иисус Христос! Если я еще разок услышу всю эту мутотень трехсотлетнего рабства, я придушу паршивца, который мне это скажет собственными руками, клянусь Господом всемогущим! Они не просто хотят переехать в соседний с тобой дом, а спалить твой дом, и что же тогда? Какой-нибудь вонючий негрожополиз скажет, что мы должны платить большие налоги и давать черномазым еще больше наших кровно, потом заработанных денег и позволять им отнимать у нас наши рабочие места, и вот тогда они возможно станут получше к нам относиться и решат не сжигать наши дома. Так вот, что я тебе скажу, – и мужик наставил на Пола указательный палец, – ети иго мать, все это чушь и кусок дерьма, потому что если какой-нибудь ниггер кинет кирпичом в мое окно – я просто взорву к чертовой матери его ниггерское логово. У меня зарегистрированный дробовик висит прямо за входной дверью, и коли я увижу какого-нибудь черного сукина сына, шныряющего возле моего дома, он вначале будет убит, а потом станет задавать вопросы. С этими заразами надо быть крутым, иначе – труба, они понимают только язык силы.
