— Или снесем на свалку. Или, ой, подожди, — ее мысль теперь работала быстрее, чем язык, — мы спрячем мешок до четверга. А в четверг приезжает мусоровоз, так?
— Так…
Он включил душ, все еще не сводя с нее глаз, ожидая, когда кровь на ране запечется. Вид раны снова навел ее на мысль о СПИДе, сейчас она вспомнила и о гепатите; о том, сколь опасна чужая кровь — она может и убить, и отравить.
— Я знаю, когда они приедут. В семь пятнадцать, минута в минуту. Каждую неделю они приезжают именно в это время, кроме первой недели июня, когда студенты колледжа, собираясь ехать по домам, оставляют много мусора, вот тогда они обычно приезжают с опозданием, но…
— Селеста. Родная моя. Что ты хотела сказать?
— Знаешь, когда я услышу, что мусоровоз отъезжает от дома, я сбегу с лестницы и побегу за ними, как будто я забыла про этот мешок, и брошу его прямо в щель уплотнителя. Понял? — Она улыбалась, хотя на душе ее было совсем не радостно.
Он протянул одну руку под струи, льющиеся из душа, а всем телом повернулся к ней.
— Понял. Но, послушай…
— Что?
— Ты уверена, что все получится?
— Конечно.
Гепатит А, В и С, эта мысль сверлила ее мозг, лихорадка Эбола, зона риска.
Глаза Дэйва снова стали узкими, а взгляд тревожным.
— Дорогая, я, похоже, убил его… Господи…
Ее охватило желание броситься к нему и обхватить его руками. Увести его куда-нибудь. Ей захотелось обнять его за шею, утешить его, заверить его в том, что все будет в порядке. Вдруг ей захотелось убежать и обдумать все наедине.
Но она так и осталась стоять на месте.
— Я выстираю одежду.
— Хорошо, — сказал он. — Стирай.
Она достала из-под раковины пару резиновых перчаток, которые обычно надевала, когда чистила унитаз, надела их и проверила, нет ли дырок на резине. Убедившись, что перчатки целые, она взяла рубашку из раковины и подняла с пола джинсы. На джинсах, почерневших от крови, были белые пятна известки.
— А как это оказалось на твоих джинсах?
— Что?
— Кровь.
Он посмотрел на джинсы, которые свешивались с ее руки, потом посмотрел на пол.
— Я стоял на коленях над ним, — пожал плечами Дэйв. — Не знаю. Забрызгал, наверное, так же, как рубашку.
— Ох.
Он перехватил ее взгляд.
— Вот именно. Ох.
— Ну, — сказала она.
— Ну.
— Ну, так я выстираю все это в раковине на кухне.
— Хорошо.
— Хорошо, — сказала она и пятясь вышла из ванной, а он все стоял, помахивая рукой под струями лившейся из душа воды, дожидаясь, когда она станет достаточно теплой.
На кухне она бросила одежду в раковину и, открыв краны, наблюдала, как на поверхности воды собирается, а потом уносится в водосток кровь, кусочки кожи и мягких тканей и… о Господи… мозга — в этом она была абсолютно уверена. Ее поразило, как много крови может быть в человеческом теле.
Говорят, что шесть пинт, но Селесте всегда казалось, что намного больше. Когда она училась в четвертом классе, однажды они с подружками бежали через парк, и она споткнулась. Падая, она напоролась ладонью на осколок бутылки, лежавший в траве, и разрезала несколько крупных сосудов, проходящих через руку. Ее спасло только то, что она была еще в достаточно юном возрасте, поэтому в течение десяти лет, благодаря многократным операциям, функции ее руки были полностью восстановлены. Однако кончики пальцев обрели чувствительность, лишь когда ей исполнилось двадцать лет. Из всего, что было связано с этим инцидентом, наиболее отчетливо ей запомнилась кровь. Когда она, встав с травяного газона, подняла руку, то почувствовала такую боль в локте, как будто ее тоненькие косточки переломились; кровь хлестала из распоротой ладони. Две подружки кричали, как безумные. Дома, пока приехала «скорая помощь», вызванная матерью, кровь заполнила почти всю раковину. В машине они перебинтовали ей руку так, что она стала толщиной с ляжку, но спустя всего пару минут слои марли над раной потемнели, пропитавшись кровью. В больнице, пока ждали, когда освободится операционная, Селесту положили на каталку, и она наблюдала, как складки простыни, словно каньоны, наполняются кровью. А когда кровь начала капать с каталки на пол и по полу стали растекаться кровавые лужицы, ее мать подняла яростный крик и кричала до тех пор, пока кто-то из начальства приемного отделения не решил переместить Селесту в самое начало очереди. И вся эта кровь вытекла из одной руки.
А сейчас вся кровь, которую она замывала, вытекла из одной головы. Из одного разбитого Дэйвом человеческого лица; из черепа, которым колотили о мостовую. В истерическом состоянии, почти в безумии, порожденном страхом. Она окунула руки в перчатках в воду, чтобы еще раз убедиться в том, что на перчатках нет дыр. Дыр не было. Она полила футболку средством для мытья посуды и стала тереть ее проволочной мочалкой, затем, отжав футболку, проделала то же самое еще несколько раз, пока вода, стекавшая с ткани, не перестала быть розовой от крови. Она проделала то же самое и с джинсами; Дэйв к этому времени уже вышел из-под душа и теперь, сидя за кухонным столом с полотенцем, обмотанным вокруг талии, курил длинную белую сигарету из пачки, оставленной в буфете ее покойной матерью, пил пиво и наблюдал за ней.
— Как это все нелепо, — мягко сказал он.
Она утвердительно кивнула.
— Ты понимаешь, что я имею в виду? — шепотом продолжал он. — Ты субботним вечером выходишь из дома, надеясь, что приятно проведешь время; погода прекрасная, а вместо этого… — Он встал и подошел к ней; оперся рукой о плиту и стал наблюдать, как она отжимает левую штанину его джинсов. — А почему ты не стираешь в машине?
Она повернула голову в его сторону, оглядела его, и ей бросилось в глаза, что после душа шрам от ножа побелел и сморщился. Услышав его вопрос, она едва не рассмеялась, но, сделав глотательное движение и подавив в себе это желание, ответила:
— Улики, милый мой.
— Улики?
— Да, я не знаю этого наверняка, но боюсь, что кровь и… все прочее могут остаться внутри стиральной машины. Раковина в этом смысле более безопасна.
Он только присвистнул от изумления и произнес как бы про себя:
— Улики.
— Улики, — повторила она, широко улыбнувшись от чувства того, что тайная опасная работа, являющаяся частью некоего большого дела, завершена.
— Ну, малышка, — с облегчением произнес он, — ты просто гений.
Она закончила отжимать джинсы, выключила воду и шутливо поклонилась.
Четыре часа утра. Ни разу в жизни она не чувствовала себя в такое время окончательно проснувшейся и готовой ко всему. Она относилась к тому типу людей, которые каждое утро просыпаются в таком состоянии, какое бывает после хмельной рождественской ночи. А сейчас ей казалось, что в крови у нее был кофеин.
Всю жизнь ты живешь в предчувствии чего-то подобного. Ты убеждаешь себя, что все будет нормально, но, несмотря на самоубеждение, предчувствие это постоянно с тобой. Предчувствие того, что ты станешь участником какой-то драмы. Именно драмы, а не скандала из-за неоплаченного счета или мелких семейных неурядиц. Нет. То, что произошло, это факт реальной жизни, но более значительный, чем все остальные. Нечто сверхреальное. Ее муж, возможно, убил какого-то негодяя. И, если этот негодяй в действительности мертв, полиция захочет выяснить, кто это сделал. И, если следствие приведет их сюда, к Дэйву, они будут искать улики.
Она может мысленно представить себе, как они будут сидеть за кухонным столом, разложив на нем ноутбуки, и задавать вопросы Дэйву; от них обычно исходит запах кофе и алкогольный дух заведений, которые они посещали накануне ночью. Они вежливы, но их вежливость внушает ужас. И она, и Дэйв тоже вежливы и невозмутимы.
Все в конечном счете сводится к уликам. А она просто смыла улики и спустила их вместе с водой через кухонную раковину в канализационные стоки. Утром она снимет из-под раковины трубу с сифоном, промоет их изнутри стиральным порошком с отбеливателем и установит вновь. Она положит рубашку и джинсы в пластиковый мешок для мусора и спрячет мешок, а утром в четверг бросит его в приемную щель мусоровоза, где его содержимое будет размолото измельчительными ножами, перемешано с протухшими яйцами, испорченными куриными потрохами и зачерствевшим хлебом в общую массу, а затем спрессовано уплотнителем в брикеты. Она сделает это и сразу почувствует собственную значимость, сразу вырастет в собственных глазах.
— От всего этого ты чувствуешь себя одинокой? — спросил Дэйв.
— От чего именно?
— От того, что я натворил, — ответил он виноватым голосом.
— Но ведь у тебя не было другого выхода.
Он кивнул. Его тело в полумраке кухни казалось каким-то серым. Однако даже и сейчас было заметно, что кожа у него молодая и свежая, как у новорожденного.
