Йенс Йерлоф Давидссон.
И потом настал тот день.
Уже наступила осень, но Джулия много времени проводила с Йенсом в Стэнвике, больше, чем обычно. Она тогда училась на медсестру, точнее, уже работала практиканткой на полставки. Отец Йенса Микаэль по-прежнему жил на материке. В тот день Джулия оставила своего сына на попечение Эллы и Йерлофа и поехала в Кальмар. Йерлоф с Эллой попили кофе, и потом он без каких-либо колебаний оставил жену с Йенсом дома и пошел вниз к морю: надо было подправить сети, которые он собирался поставить на следующее утро.
Когда Йерлоф спустился к прибрежному домику, он увидел, как с Кальмарского пролива движется туман, такой густой, какого он и на море много лет не видел. Туман навалился на берег, и Йерлоф кожей почувствовал его холодное влажное прикосновение. Ощущение было не из самых приятных, как будто он стоял на палубе в холодный день. Еще через несколько минут весь окружающий мир исчез в плотном, как толстое одеяло, покрове, где в радиусе двух шагов ничего не видно.
Наверное, ему тогда надо было вернуться домой к Элле и Йенсу. Вообще-то он так и хотел сделать. Но решил остаться еще на часок в доме и поработать с сетями.
Вот так все и было. Но со слухом у Йерлофа все в порядке — и сейчас и тогда. Поэтому он совершенно не сомневался по крайней мере в одной вещи, хотя и не смог убедить в этом других, ну, может, за исключением Джулии, — Пенс не спускался к морю. Йерлоф обязательно бы услышал его. Конечно, туман не такой плотный, как вода, и приглушает звук, но все слышно. Йенс не утонул, хотя полиция именно так и считала, и тело внука не уносило в Кальмарский пролив и не утягивало на дно.
Йенс пошел куда-то еще, но только не к морю.
Йерлоф склонился над письменным столом и написал два предложения:
«Равнина похожа на море.
А там, на пустоши могло случиться все, что угодно».
Он положил ручку на стол и закрыл блокнот. Потом, когда вытянул ящик, то опять увидел сандалию, завернутую в тряпку, а рядом лежала толстая книга. Она была напечатана недавно, в этом году.
Книгу издали как юбилейную, шестьдесят страниц шикарной плотной глянцевой бумаги. На обложке вытиснено название «Морские перевозки руды — 10 лет». Под заголовком красовался парусник.
Книгу Йерлофу одолжил Эрнст, когда в прошлый раз приезжал навестить — недели две назад. «По-моему, тут есть кое-что интересное, — сказал тогда Эрнст, — посмотри на странице восемнадцать».
Йерлоф вынул книгу и начал перелистывать. Вот. Внизу в текст была врезана маленькая черно-белая фотография, и уже в который раз Йерлоф стал ее рассматривать.
Снимок был старый. Каменный пирс в небольшой гавани, на нем высокий штабель длинных досок. Сбоку и сзади виднелась черная корма парусника, похожего на те, на которых плавал сам Йерлоф. Между кораблем и досками стояла группа людей в темной рабочей одежде и вязаных шапочках. Двое — на переднем плане. Один из них дружески положил другому на плечо руку.
Йерлоф пристально глядел на эту парочку, и они, казалось, тоже рассматривали его.
Послышался стук в дверь.
— Вечерний кофе, Йерлоф, — сказала Буэль.
— Уже иду, — ответил Йерлоф, отодвигая стул.
Он медленно выбрался из-за письменного стола.
Но все же Йерлофу почему-то было трудно выдержать взгляды тех двух парней с фотографии в памятной книге.
Ни один из них не улыбался. Впрочем, у Йерлофа они веселья тоже не вызывали, потому что после последнего разговора с Эрнстом он фактически уверился в том, что один из этой парочки причастен к смерти его внука и поэтому тело Йенса так и не смогли найти.
Йерлоф не знал пока только одного: кто из них убил его внука.
Йерлоф тихо вздохнул, закрыл книгу и положил ее обратно в письменный стол. Он потянулся за тростью и, тяжело опираясь на нее, медленно пошел пить кофе.
Вдоль горизонта появилась неяркая, будто смешанная с темнотой полоска. На Эланд пришел рассвет. Но Джулия спала и не видела, как октябрьское солнце поднималось из-за моря.
На всех трех окнах домика Йерлофа висели жалюзи, которые когда-то были темно-красными, но выцвели от солнца и сейчас стали какими-то розоватыми. Почему-то ровно в половине девятого сто: пор у жалюзи ослаб, и они с жужжанием свернулись в трубочку. Звук был не очень громким, но жалюзи оказались возле самой кровати Джулии.
Джулия открыла глаза. Пожалуй, ее разбудил не звук — скорее солнечный ручей, пролившийся в комнату через окошко с востока. Она поморгала и приподняла голову с нагретой подушки. За окном кланялась ветру по-осеннему желтая трава, напоминая Джулии, где она. Сильный ветер, прозрачный воздух.
«Стэнвик», — подумала Джулия.
Она поморгала более осознанно и попробовала приподняться повыше, но голова опять моментально шлепнулась на подушку в уютную ямку. Жаворонком Джулию никак нельзя было назвать, она всю жизнь мучилась по утрам. За двадцать лет она научилась предпочитать сонное забытье всему прочему, потому что из-за постоянной депрессии после того дня она стала спать намного больше, чем прежде, в той, другой жизни. Просыпаться и вылезать из кровати по утрам ей было очень трудно, особенно без особо важной причины.
У пробуждения в Стэнвике имелись свои дополнительные препоны. Здесь не было горячей воды и, конечно, никакого душа, чтобы смыть сон. Все удобства — каменистый берег и холоднющая морская вода.
Джулия стала слабо припоминать, как проливной дождь барабанил ночью по крыше. Но сейчас был слышен только прибой. Ритмичный плеск волн искушал скинуть с себя одежду, побежать к морю и броситься в воду, но порыв постепенно угас.
Она еще полежала на узкой кровати, но потом все-таки поднялась.
Воздух был влажным и холодным. По-прежнему задувал ветер, но когда Джулия отперла дверь и выбралась наружу, то она увидела другой Стэнвик, совсем не тот поселок-призрак, каким он показался ей накануне вечером.
Ночной ливень, казалось, постарался смыть всю серость и тоскливость, солнце светило вовсю. Камни на берегу были чистенькими, красивыми, аккуратными. Залив, из-за которого деревня и получила свое имя,[34] был не очень глубокий и большой, — скорее бухта, ровным полукругом расходящаяся в обе стороны, а дальше, как бы обрамляя ее, сверкала и пенилась вода пролива. Там, в паре сотен метров, парили чайки, пытаясь докричаться друг до друга и браня ветер.
Но и сейчас в ярком солнечном свете чувствовалась некая печаль. Возможно, оттого, что и красота может быть лишь кажущейся. Но Джулия постаралась выбросить эти мысли из головы. Этим утром ей хотелось перестать ощущать себя больной, не думать о детских косточках на берегу и не разговаривать с призраком Пенса.
И тут она услышала лай. Судя по всему, собачка была чертовски счастлива. Джулия повертела головой. Наверху, на дороге, что тянулась вдоль берега, она увидела седовласую женщину в ветровке. Она, похоже, шла к поселку, а рядом радостно скакал маленький светло-коричневый песик. Собачка была без поводка, забегала вперед хозяйки и тут же возвращалась обратно, тщательно обнюхивая все вокруг. Они повернули и едва не вприпрыжку пошли к одному из домов по другую сторону дороги.
«В Стэнвике не один Эрнст живет», — вспомнила Джулия.
Сон как рукой сняло. Джулия была бодра, как никогда. Она взяла пластмассовое ведерко и пошла наверх, к главному дому, набрать питьевой воды из колонки в саду. Сейчас, при солнечном свете, дом выглядел очень гостеприимно, даже высокая нестриженая трава не портила впечатления, но Йерлоф не позаботился дать ей ключи от дома, хотя Джулии хотелось зайти внутрь, чтобы взглянуть на свою комнату.
Джулия смотрела, как в ведерке плещется вода, и подумала о том, что ей ничего не мешает побыть на Эланде подольше, не один день. Тем более если и вправду, как сказал Йерлоф, надо что-то сделать. Если, конечно, он ей объяснит, что именно. Тогда можно остаться еще, ну… дня на два-три.
Потом Джулия посмотрела на пустой дворик с пожелтевшей травой и тут же передумала. Нет. Она поедет в Гётеборг сегодня.
Джулия пошла обратно, крепко сжимая ручку полного ведра. На полпути она остановилась, чтобы посмотреть на желтую виллу позади холма с ветряной мельницей недалеко от их дома.
Окруженная высокими разросшимися ясенями, вилла едва виднелась — некая тень за холмом с ветряной мельницей, — но и того, что видно, казалось достаточно, чтобы понять, насколько она красива. Дом не просто пустовал — он был совершенно заброшен. Жесткий эландский ветер обшарпал стены и теперь развлекался тем, что доламывал разбитые окна.
Джулия хотя и довольно смутно, но все же помнила, что на вилле жила какая-то старая женщина. Она, что, конечно, очень странно, никогда не выходила из дома и не общалась ни с кем в поселке.
Не менее странным казалось и то, что дом оставили догнивать. Ведь, как ни крути, несмотря на трещины в погрызенной ветром штукатурке, это был настоящий особняк. Наверняка же эта усадьба досталась кому-то в наследство!
